___
Тьма, непроглядная, живая, клубится вокруг. Ни чувств, ни эмоций, ни ощущений. Только бесконечность и неизвестность, тишина и покой. Саргон не знает, сколько прошло времени, и было ли в этом месте вообще время, когда его чуткий, уже отвыкший от света взгляд, улавливает далёкую белую вспышку и тонкий луч, который начинает разрастаться, множиться и множиться до тех пор, пока тьма не рассеивается, открывая ему бескрайнюю серую равнину с одной ярко-выделенной тропой, по которой длинной вереницей идут люди… нет, не люди, их КА*, лишь тени их прежних. Значит, сейчас он подобен им. — Саргон, — низкий голос, кажется, сотрясает основы мироздания, переворачивая всё с ног на голову, и Саргон обнаруживает себя лежащим на твёрдой земле. Однако ни равнина, ни вереница душ, ни тропа при этом не исчезают перед ним, лишь из воздуха медленно проступает высокий силуэт. Чёрная, будто вымоченная в смоле рука, опускается на уровень его глаз раскрытой ладонью вверх. Его взгляд скользит от запястья, к локтю и плечу, и замирает, встречаясь со сверкающими искорками бездонных глаз под маской шакала. Саргон даже не успевает испугаться, как маска плывёт перед глазами, двоится, и вот вместо шакала его взору предстаёт изящное выражение кошачьей морды. Рука, силуэт, и цвет кожи меняются, приобретая женские формы и привлекательный внешний вид, золотой усех*, едва прикрывая грудь, сверкает, так же как и тёмные заинтересованные глаза богини. Бастет. — Саргон, — говорит она, и это не тот же самый голос, который прозвучал раньше. Её голос льётся чудесной мурлыкающей мелодией, убаюкивающей, умиротворяющей. — Я… — он хочет задать вопрос, но голос не слушается, и ему остаётся лишь подать руку в ответ и встать на ноги. — Усир* не желает принимать тебя, — говорит Бастет, и Саргон слышит в её голосе улыбку. Почему она улыбается? Чему тут радоваться? — Почему? — хрипло спрашивает он, чувствуя, как к нему возвращается ощущение собственного тела, но не окружающего пространства. Может быть, никакого пространства вокруг и нет, а всё это сон. Всего лишь сон. Вот только убеждать себя в этом нет смысла, он точно помнит, как именно закончилась его жизнь, точно помнит, как попал сюда. Перед глазами снова встаёт разочарованный и опустошённый взгляд Джехутимесу. — Твоя КА неспокойна... — Бастет гладит его по щеке, и эти ощущения сродни нежности кошачьей шерсти. — Однажды ты вступился за справедливость в отношении моего аватара, однажды ты вступил на путь, с которого нет возврата. Как этот… — она многозначительно кивает в сторону тропы. — Я упросила Инпу* отпустить тебя, а Тота дать тебе ещё один шанс. — Шанс? — Саргон ничего не понимает, только смутная тревога полнит его сердце… сердце, которое больше не болит, в котором больше нет ни ран, ни стрел. — Но мне не о чем жалеть… я не несу груз вины… — О, ты в этом уверен? — в голосе Бастет ясно слышится снисхождение и сомнение в его словах, но она не позволяет ему отказаться, не позволяет произнести отказ вслух, продолжая начатую ранее тему. — К сожалению, даже мы неспособны дать тебе многого, но используй то, что отмерено, с умом. Освободи своё сердце… — Бастет отступает, и Саргон тянется к ней, но лишь ускоряет её исчезновение. Богиня растворяется, исчезает, а вместе с ней и равнина, и вереница, и странный далёкий свет…___
… Сознание возвращается постепенно. Сначала приходит боль в спине, затем в коленях. В мир врывается шум битвы — крики, стоны, лязг мечей — вызывая головную боль, которая и без того пульсирует в висках. Где он? Куда он попал? Он разлепляет глаза и почти наощупь поднимается, опираясь на какую-то стену. Паззл никак не складывается в голове. Он совсем недавно умирал перед Джехутимесу, потом стоял перед богиней Бастет, а теперь что же? Он вернулся? Вернулся на поле битвы, чтобы начать всё сначала? «Меч, нужно найти меч…» Он пытается вспомнить, как именно упал со стены и в какой момент выронил его, и где нашёл в прошлый раз. Ему каким-то образом это удаётся почти сразу, и он ковыляет в нужную сторону, припоминая остальное. В памяти ещё свежи яркие моменты его битвы с Тарахой, и теперь он знает, что в этот раз поступит правильно, сделает всё быстро. — Саргон, ты в порядке? — голос Тарахи звучит словно издалека, и Саргон, нащупав меч с гравировкой, оборачивается. О нет, теперь его не провести обеспокоенными речами, теперь он успеет, успеет! Тараха умело владеет клинком, но, несмотря на это, в прошлый раз Саргону всё равно удалось победить его. В этот же раз шансы вдвое больше. Саргон хорошо помнит его выпады и уловки, и с лёгкостью уходит от всех, за исключением одного — когда Тараха отбивает атаку, и остриё клинка скользит по руке, оставляя глубокую, но не очень серьёзную рану. Всё заканчивается быстро.___
Он спешит. Быстрая победа, слова Бастет, знание о том, что должно случиться, одновременно и пугают и воодушевляют его. Саргон бежит, желтоватые стены домов выступают на него из мрака, сердце колотится в груди, кончики пальцев теряют чувствительность. Кажется, он не чувствует вообще ничего. Он должен быть там раньше. На этот раз намного раньше. Саргон добегает до широкой лестницы, уворачивается, вонзает клинок в спину врага и снова едва успевает увернуться, но не отвечает. Нет времени. На это совершенно нет времени. Он бросается наверх… наверх… дальше, дальше… туда, где должна быть Бастет, другая Бастет, из плоти и крови, его мать. «Где же ты?» Он вступает на плоскую поверхность и осматривается, тяжело дыша, наверняка зная, что пришёл раньше, но страшась, что всё равно мог опоздать. — Нет. Не думаю. Тем будет интереснее. Хриплый голос Сеты обрывает нити, удерживающие его сердце на месте, и оно ухает вниз. «Неужели не успел? Всё-таки не успел?» А потом в темноте сверкает клинок, и ему кажется, что это солнце взошло посреди ночи, хотя оно на самом деле взошло в его душе. Бастет жива. Ещё ничего не потеряно! Ничего не кончено! И Сета очень удачно не замечает его. Она сосредоточена на другом. Саргон перехватывает клинок с гравировкой, ныряет во мрак тени, падающей от стены, и, пройдя несколько шагов в сторону Сеты, атакует...___
Лязг мечей, крики, звуки битвы, — всё это будоражит сознание, но сейчас важно не это. Джехутимесу должен успеть, он не может позволить Саргону победить, не может допустить, чтобы тот остался безнаказанным. Иначе какой из него Пер-А*? Иначе, как он докажет своё право на трон великой Хенемет-Амон. Он поднимается уверенно, никто в целом мире сейчас бы не смог остановить его, и не пожелал бы мешать, увидев его решимость. Руки крепко сжимают мощный лук — Джехутимесу уверен, что не дрогнет, вскидывая его, отпуская тетиву, но едва его ноги ступают на плоскую поверхность, вся уверенность испаряется. Сета ранена, она лежит, прижимая рваную рану на плече, над ней, приставив к горлу её собственный клинок, стоит женщина. Не трудно догадаться, кто это, учитывая, что рядом с ней находится Саргон — тот, кого Джехутимесу так желал найти и наказать. Звуки битвы внизу скрывают от них приближение Джехутимесу, а он и не желает выдавать себя, но и скрываться, а тем более уходить не собирается. Если Сета проиграла, то он, он ещё может выиграть. У него ещё есть шанс. Глубокий вдох и на выдохе вскинуть лук, заложить стрелу, натянуть тетиву и прицелиться. Руки непроизвольно дрожат, и Джехутимесу старается скрыть это даже от самого себя. Саргон увлечён, Саргон ничего не видит, но Джехутимесу и не станет его убивать. По крайней мере, не сейчас. Саргон должен ответить ему, должен объяснить… Столько лет, столько лет Саргон был верен ему, так почему… почему теперь? За предательство нужно платить кровью, но пусть этой кровью обольётся его душа, а не тело. Нет, он не убьёт Саргона. Не сейчас. Тетива звенит, выбрасывая стрелу в спину склонившейся над Сетой женщины, а в следующий момент происходит сразу несколько событий, которые Джехутимесу осознаёт лишь после не менее тридцати ударов сердца. Сета замечает его и невольно предупреждает Саргона изменившимся взглядом. Саргон всё понимает, хватает мать за руку, ту, которой она держит клинок, вонзает его в горло Сеты, а затем толкает мать в сторону и… ловит стрелу собой. Бастет падает на колени, Сета хрипит, а Саргон, устоявший на ногах, медленно оборачивается — стрела не попала в цель, пронзив ему плечо. Если выстрелить ещё раз, можно добить его, но Джехутимесу не хочется этого делать. В голову закрадывается соблазнительная мысль. Свидетелей больше нет, он сможет притащить любое похожее тело и отпустить его с миром… их с миром, если Саргон даст достойное объяснение. Если он только сможет всё объяснить. Бастет поднимается, хочет броситься к сыну, но, не сделав и шага, замирает, заметив его. Мен-Хепер-Ра*. Чешуйчатый доспех, инкрустированный драгоценными камнями, столь яркий, что сияет даже во тьме. Лук, новая стрела в руке, позолоченный хепреш*… Бастет не смеет двигаться, потому что даже во мраке ночи ясно, кто именно стоит перед ней. Пусть она никогда не видела его лица, пусть знала лишь имя, но теперь она точно видит… видит его насквозь, его, ещё не наигравшегося в воина, но уже должного взвалить на свои плечи огромную ответственность ребёнка. Всего лишь ребёнка. — Убирайся! — хрипло приказывает Джехутимесу. — Убирайся, если хочешь жить, — он видит, как она пытается дотянуться до клинка с гравировкой, который Саргон мгновение назад выпустил из рук, и вкладывает стрелу, натягивая тетиву настолько, чтобы женщина поняла — у неё нет и шанса напасть и развязать с ним драку. Он хочет приказать ей снова, но вдруг слышит голос Саргона и почти с облегчением позволяет ему договорить. — Уходи, мама... Я разберусь. Она смотрит на Саргона с глубокой тоской и неуверенностью, но Бастет сильная женщина, достаточно сильная для того, чтобы не вмешиваться и позволить сыну завершить свои дела достойно. Сета у стены позади неё уже не дышит, но кровь ещё стекает с клинка, торчащего из её шеи. Джихутимесу внутренне морщится и лишь слегка сожалеет, что такая красивая женщина закончила свой путь подобным образом… впрочем, такой взгляд, как у неё, давно следовало потушить. Он наблюдает, как Бастет, не поворачиваясь к нему спиной, тихо скользит к лестнице и скрывается на ней нарочито медленно, но ни на мгновение не останавливаясь. Джехутимесу делает шаг к Саргону, затем ещё один и ещё, а потом хватает за наконечник стрелы и проталкивает её дальше, намеренно причиняя боль. Саргон сдерживает стон и, ослабев, припадает на одно колено, но даже не думает сопротивляться, а через мгновение Джихутимесу понимает. Саргон готов умереть.***
Боль разрывает внутренности. Каждый вздох как испытание. Каждое движение как подвиг. Но он удовлетворён, и пусть смерти не избежать, он убил её, ненавистную, коварную Сету. Убил. И пусть Усир избирает, встречать её или нет, пусть весы мироздания определяют её заслуги. Но лучше бы ей пасть во мрак и никогда не возвращаться. — Почему? Саргон с трудом различает его голос сквозь поток боли, с невероятным усилием открывает глаза, и видит, как Джехутимесу опускается перед ним. Он, Мен-Хепер-Ра, великий Пер-А опускается до его уровня, и Саргону кажется, что в его мрачном взгляде мерцают отражения звёзд. — Почему, Саргон? — повторяет Джехутимесу. — Почему? Саргон встречает его взгляд, долго молчит, так долго, что это начинает выводить Джехутимесу из себя, и только когда он уже готов сорваться, отвечает. Спокойно и обречённо. — Прости. — Прости? — тихо переспрашивает Джехутимесу и вдруг вскакивает на ноги и толкает Саргона назад, так, что тот падает на Сету и, наконец, стонет от боли. — Прости! — восклицает Джехутимесу и тут же добавляет: — Не смей! — когда видит, что Саргон пытается сломать наконечник и вытащить стрелу. — Не смей… — уже тише говорит Джехутимесу, — я приказываю тебе жить. Я не прощу тебя, не собираюсь прощать и не позволю умереть, пока не пойму почему… Почему ты предал меня?! Саргон молча смотрит на него ещё какое-то время, пытаясь подняться, но всё, чего он добивается, это снова вернуться в прежнее положение, опираясь на одно колено, а потом произносит совсем тихо. — Мне не о чем жалеть… У Джехутимесу приоткрывается рот в удивлении, и он мгновение растерянно смотрит на Саргона, а потом вспыхивает гневом и, в два шага сократив расстояние между ними, хватает меч Саргона и приставляет к его горлу. — Тебе не о чем жалеть? Вот как? Тогда что же? Хочешь, чтобы жалел я? Расправился с предателем и жалел всю жизнь, что не узнал истинной причины и, возможно, совершил ошибку?! Саргон удивлён этими словами не меньше, чем Джехутимесу его откровением. Это отражается в его взгляде, в его лице, которое застывает непроницаемой маской. — У меня не было выбора… — Саргон произносит это, кажется, спустя вечность, — с тех самых пор, как я взялся сопровождать тебя. Никакого выбора… Меч дрожит в руках Джехутимесу, но он твёрд в своих намерениях, и не позволит себе слабости. — Я никогда ни к чему не принуждал тебя… — он, сам не зная почему, переходит на шёпот. — Но мог ли я отказать? — усмехается Саргон, и с уголка его губ стекает тонкая струйка крови. — Не мог. Ни тебе, ни твоей супруге… моей Нефру-Ра, которую полюбил так, как её никогда не полюбишь ты… — он улыбнулся открыто и печально, уловив в глазах Пер-А сочувствие и некоторую боль, какая бывает от признания очевидной и горькой правды. — Полюбил? И не сказал мне? Предпочёл, чтобы мне донесли, предпочёл сбежать? — Джехутимесу тяжело вздыхает. — Если бы не знала Хенемет-Амон, я мог бы скрыть это, скрыть… но ты предал меня, опозорил… На радость ей! — Да, — соглашается Саргон, — я сделал это. Поэтому убей меня и… — он закашлялся и долго не мог вздохнуть нормально, прежде чем заговорил снова, — убей меня и покажи свою силу и власть… докажи великой царице, чего ты стоишь… Джехутимесу внимательно смотрит ему в глаза, сглатывает, а затем резко отбрасывает меч и встаёт, отходя от него. — Нет! Твоя смерть ничем мне не поможет. Забирай её! Саргон ловит ртом воздух, словно только что выплыл из глубин Хапи*. Он всерьёз ожидал смерти, и звон клинка, упавшего на камень, а затем и восклицание Джехутимесу, выбивают его из колеи. — Что? — не верит Саргон. — Забирай Нефру-Ра, — безэмоционально повторяет Джехутимесу, — и убирайся на все четыре стороны. Я скажу, что вы погибли во время битвы. Вы оба. От неожиданности этого приказа, Саргон, забыв про боль, поднимается на ноги, но от слабости его тут же ведёт в сторону, он спотыкается о ногу Сеты и едва не падает, вовремя хватаясь за стену. Плечо пронзает новой болью, но и она проходит мимо его сознания. — Что? — повторяет он, не веря собственным ушам. Джихутимесу несколько раз проводит ладонью по лицу — мрак падает на его силуэт, делая его устрашающим и одновременно с тем скорбным — и тяжело вздыхает. — Уходи, — произносит он на выдохе, и больше не добавляет ничего.***
7 лет спустя
В отдалённой деревушке на окраине Пунта — страны, которая оказалось не такой уж загадочной, но которая, однако, приняла и спрятала беглецов — стоит тишина. Дневное солнце раскалило воздух до предела, превратив его в расплавленное золото, и все немногочисленные жители укрылись под крышами домов, желая хоть ненадолго уйти из-под величественного взора Ра. Но улицы не пусты. По ним, огибая дома, медленно идёт путник и ведёт под уздцы верблюда, натягивая поводья, явно спеша поскорее добраться до места. Он доходит до центра и привязывает верблюда у самого невзрачного, но ухоженного дома и, помедлив у порога, скрывается внутри. В доме не легче. Раскалённый воздух проникает и сюда, но солнечные лучи больше не обжигают кожу и не грозят поджарить мозги. В помещении стоит полумрак, только длинная полоска света, падающая из окна, ярко выделяет частицы летающей в воздухе пыли. В самом прохладном углу, расстелив прямо на полу светлую ткань, сидят женщина и мальчик лет семи — они одновременно замечают вошедшего мужчину и почти одинаково поднимаются на ноги. — Отец! — восклицает мальчик, но, увидев лицо мужчины, не рискует приближаться к нему. Тот замечает это и, заставив себя улыбнуться, приветственно раскрывает руки. И только тогда мальчик бросается к нему в объятья. Женщина не столь порывиста. Она с царственным величием склоняет голову и медленно подходит к ним. Она всё поняла с первого взгляда и теперь лишь хочет знать подробности. — Слухи верны, Саргон? — тихо спрашивает она. Мужчина кивает, поглаживая сына по голове. — В столице произошла стычка воинов Пер-А и Хенемет-Амон, снова. Наверное, уже в пятый или шестой раз за прошедшие годы. Он проиграл и направился в Нубию и, возможно, сюда. Она взволнованно сглатывает, в её поразительной синевы глаза закрадывается страх, но больше она ничем не выдаёт этого, даже голос не дрожит, когда она произносит. — Что ты планируешь делать? — Мы, — поправляет он и, отпустив сына, гладит её по щеке с неприкрытой нежностью. — Мы в неоплатном долгу перед ним, и если он придёт за помощью, я окажу её. — Он нас нашёл? — теперь она по-настоящему пугается. С тех пор, как они сбежали, Нефру-Ра ни разу не видела Джехутимесу, и перспектива взглянуть ему в глаза кажется ей теперь сродни встречи с Усиром. — Пока нет, — успокаивает её Саргон, — но найдёт. Он собирает армию и очень скоро, если не уже, доберётся до Нубии, а когда это случится, он явится сюда. У тебя ещё есть шанс уйти, но не у меня. Я нужен ему… не знаю зачем, но нужен. Я чувствую это. Нефру-Ра сцепляет руки и, прижав их к груди, в задумчивости и смятении проходит несколько шагов в сторону и возвращается обратно. — Нет. Я не уеду. Не оставлю тебя. Я дочь великой царицы, хватит бегать и прятаться. Если он победит... Пусть. Тогда мы будем свободны. Он уже отпустил нас. Если её не будет, то не будет и преследований, и бесконечного страха за жизнь нашего сына. Саргон печально улыбается и отходит от окна в тень, смахивает со лба выступивший в помещении пот и снова смотрит на Нефру-Ра в глубокой задумчивости. — И ты не будешь сожалеть? — О чём? — спрашивает она, будто уже успела потерять нить разговора. — О Хенемет-Амон. Не боишься, что Джехутимесу может убить её? Нефру-Ра уверенно встречает его взгляд и качает головой. — Она даже не стала искать меня. Недостойную, не сумевшую оправдать её властных амбиций дочь. Она не поверила в слова Джехутимесу о нашей смерти, но всё это... преследования и поиск не ради меня, а из-за тебя. Ты причина. Уверена, ей было всё равно, что я не вернулась. Или почти всё равно, понимаешь? Саргон знает, что она права, но в глубине души хочет верить в обратное, и потому говорит: — Я так не думаю. — А я… — Нефру-Ра обрывает себя на полуслове и вскидывает голову, услышав странный далёкий звук. Саргон прислушивается тоже и выскакивает на улицу, когда с её губ срывается удивлённое: — колесница… В деревню действительно въехал немногочисленный отряд — колесница, окружённая несколькими всадниками — и стал медленно продвигаться вглубь, прямо к дому Саргона. Саргон отступает на шаг от дороги и ждёт — рука непроизвольно сжимает рукоять клинка с гравировкой на поясе, хотя предчувствия не приносят тревоги, а сам отряд не вызывает опасений. «Слишком просто для Пер-А», — думает Саргон и едва не забывает, как дышать, узнавая его в человеке на колеснице. Джехутимесу изменился за эти годы, возмужал, взгляд стал серьёзнее, наполнился глубиной и болью, каких не было даже тогда, в их последний разговор. Он одет просто, слишком просто для себя самого. Это больше не тот мальчишка, которого знал Саргон, теперь это истинный наследник своего отца, истинный правитель. — Божественный, — уверенней, чем предполагал, произносит Саргон, удивляя самого себя, — да благословит Амон этот день… — Здравствуй, Саргон, — тихо отвечает Джехутимесу, спускаясь с колесницы и останавливаясь в шаге от него. Саргон вздрагивает, делает глубокий вдох и на выдохе поднимает голову — смотреть в глаза кажется проще, чем он ожидал. Джехутимесу долго молчит, разглядывая его, а затем, не сдержав улыбки, вдруг кладёт руку ему на плечо и сжимает, произнося самые неожиданные слова. — Клянусь небесным ликом Ра, Саргон, я рад тебя видеть в здравии. Саргон сглатывает, кивает и, неспособный ответить ничего вразумительного, лишь жестом приглашает его в дом. Они входят. От Саргона не ускользает, как Джехутимесу осматривается, ищет взглядом Нефру-Ра и не находит, за что Саргон мысленно благодарит богов. Нефру-Ра нечего тут делать, пока он не узнает истинной причины появления Джехутимесу. Они садятся. Саргону нечего ему предложить, он только хочет услышать, что тот скажет. Сердце нещадно колотится в груди, делая и без того опасную жару почти невыносимой. — Ты уже знаешь, что происходит? До тебя доходили слухи обо мне? — Джехутимесу всё понимает и переходит к делу, не желая оттягивать важный момент. Саргон кивает. Они до сих пор понимают друг друга, и в лишних словах нет нужды. — Тогда ты знаешь, что за эти годы я так и не нашёл себе телохранителя… Саргон открывает рот, чтобы предупредить его просьбу, но Джехутимесу опережает его. — … лучше тебя. Не торопись отказывать мне, сначала выслушай. Саргон закрывает рот и устраивается поудобнее. Как бы ему не хотелось отрицать, он знает, что согласится, даже если у него будет выбор. — Мне нужен тот, кто прикроет мне спину. Всегда прикроет. Только тебе я могу доверить это дело, следовать за мной до конца. Когда я вернусь во дворец, то дарую тебе титул, и ты сможешь жить, как пожелаешь. — Твоё Величество… — Саргон склоняет голову, но Джехутимесу снова перебивает его. — У тебя есть выбор. Ты можешь мне отказать, и за этим ничего не последует. Я просто уеду и оставлю тебя в покое. Клянусь. Но если ты согласишься, если поможешь мне, я обеспечу тебе славу и жизнь достойную богов. Саргон… — имя звучит как мольба. Саргон вздрагивает, кивает своим мыслям и уверенно смотрит в глаза Джехутимесу, вспоминая того мальчишку, который сказал, что у него, Саргона, доброе сердце. Доброе сердце… Лучше бы его не было, этого сердца, и тогда Саргон не соглашался бы ни на что, не лез бы ни во что. Но сердце у него действительно есть. И пусть, это новая роковая ошибка в его жизни, пусть его доброе сердце снова приведёт его к смерти, но именно оно заставляет его говорить. Именно оно делает его тем, кто он есть. И Саргон втягивает носом воздух, чтобы на выдохе произнести: — Я согласен