Maskless

Объятия Какаши крепкие, но в первые секунды это не ощутимо. Стоит лишь попытаться отстраниться, и жёсткая хватка опоясывает рёбра, удерживает. Ненавязчиво, но уверенно. В этом весь Какаши, — так думает Обито, разлепляя глаза и чувствуя, как чужие руки покидают его тело. Солнце слепит в глаза ярким белым, и приходится жмуриться. Вдыхая чистый тёплый воздух, Обито не может надышаться. Суженные и постоянно моргающие от дискомфорта глаза ловят светлые пылинки, мерцающие перед глазами; и только потом — крепкую спину Какаши, сидящего на кровати. Обито лежит и какое-то время просто смотрит на чуть сгорбленный силуэт прямо перед собой, на спокойно вздымающееся тело. К его белой спине хочется прислонить ладонь — вздрогнет ли? Не вздрогнет. Какаши казался сосредоточением спокойствия всегда, но в эту минуту — особенно сильно. И это спокойствие передавалось и Обито, усыпляло и распутывало, развязывало руки. И он всё-таки прислоняет ладонь. Какаши не дёргается, но практически сразу выпрямляется, словно подаваясь назад, к чужой, тёплой после сна руке. Мышцы под бледной кожей перекатываются, и на солнце нельзя разглядеть те его многочисленные белёсые шрамы — росчерки молний. В темноте вчера вечером Обито их всех увидел и каждый обвёл шершавыми пальцами: чтобы знать и чувствовать. Вспоминать... или предполагать: где и как они были получены? Какаши чуть откидывает голову назад и смотрит в окно, едва щурясь от солнца. Обито не видит его остального лица, скрытого за приподнятым плечом... отвлекаясь на острую лопатку. Однако даже видимого кусочка уже достаточно (он возвращается взглядом к лицу): лёгкая усталость залегает складкой между бровями. И солнце, да, — оно заставляет морщиться. Обито так забавно видеть человечность в ком-то столь неприступном и отстранённом. Жмуриться от солнца, хах, что может быть человечнее? Боль и горечь въелись в глаза Какаши (как и в его собственные), и искажаться от них лицом привычно, ожидаемо, предсказуемо. Но солнце?.. Обито зажмуривает глаза и несколько раз моргает, прогоняя странные мысли и самому пытаясь привыкнуть к слепящему свету из окна. Лицо не нагревается, но тепло чувствуется словно мягким касанием, по глубоким шрамам. Или таким был взгляд Какаши? Обито конечно же даже с закрытыми глазами понимает, что тот сейчас смотрит на него, и хотелось открыть их и проверить, ведь Какаши никогда на него не смотрел. Единственная открытая часть лица казалась всегда до того равнодушной и рассеянной, что сначала вызывала гнев и желание насолить, выбить какую-нибудь реакцию, а после порождала лишь презрение и отвращение, смешанные со стылой горечью. Обито всё было в нём противно. Тот никогда не глядел в его сторону. А сейчас он смотрит. Смотрит, и смотрит, и смотрит. Обито кажется, что у него горит лицо, словно под этим слепящим светом они приблизились на пару сотен миль к солнцу. Он прислоняет зарубцевавшиеся кончики пальцев к своей не менее зарубцевавшейся половине лица: нет, просто кожа, просто мышцы, просто кость. Как и у всех. И ничего «гореть» там не может... Но, распахнув глаза и встретившись с пристальным взглядом из-за плеча, Обито тут же забывает о ранее сделанных выводах. Без извечной маски он чувствует себя с Какаши ещё более голым и уязвимым, чем был сейчас. Чем был с ним вчера. Но что вчера? Никакого солнца, только покров тьмы и тени, тени, марево теней и тихого, чуть судорожного дыхания. Без масок, но чем ночь не маска? Не разглядишь, да и всё можно списать на момент, и только о нём и думаешь. Но сейчас?.. Взгляд Какаши смягчается, и он разворачивается лицом к нему, скрестив ноги и смотря сверху вниз. Прищуренно — из-за этого яркого солнца... почему оно здесь такое яркое? — и ненапряжённо. По-детски хотелось закрыть нижнюю часть лица и сверить — тот ли это человек? Так ли он выглядит с маской? Но Обито лишь вздыхает и отводит взгляд. — Ты знаешь, что у тебя на лице всё написано? — интересуется тот, поставив локти на расставленные колени и положив на тыл ладоней лицо. Словно ещё больше раскрываясь, показывая — вот он я, на расстоянии руки, голый во всех возможных смыслах и ничего не скрывающий. И в одном только этом он казался таким вопиюще наглым. И таким Какаши был всегда: его ни в чём нельзя было уличить, ничем нельзя было смутить. Знаменитый копирующий ниндзя, читающий порно у всех на виду, считающийся с правилами только если они совпадали с его собственными... Словно своим поведением он заявлял всему миру: вот, меня больше никто не сможет застыдить, теперь я один и мне нечего терять, я неуязвим, и вы ничего не сможете со мной сделать. Обито натягивает на себя одеяло, отворачиваясь от солнца и встречаясь лицом к лицу с Какаши. Тот снова ложится рядом, расслабленно ведя головой по подушке. Широким плечом Обито закрывает того от палящих лучей — они задевают лишь волосы Какаши, поднимая над ним пылинки, сияя в его седых волосах. Солнце печёт в затылок и ухо, скользит по щеке, стремясь ко второму человеку. Тёплая ладонь на щеке заставляет посмотреть в глаза: — Кажется, я опаздываю, — произносит Какаши повседневным тоном, ведя большим пальцем по коже. Обито тут же усмехается. — Куда на этот раз? — К моей команде. Обито скользит ищущим взглядом по тумбочке, и находит нужную фотографию. Розово-сине-оранжевое пятно и сверху Какаши. Его он видел чётко. — Что им скажешь на этот раз? Снова потерялся на дороге жизни? — усмешка расчерчивает лицо, и Какаши снова чуть щурится. — Нет, — спокойно отвечает он, держа ладонь на чужой щеке и приближая своё лицо. Колит губы и становится жарче. Обито кажется, что солнце за окном, что пекло его спину, вдруг оказывается прямо перед ним. — Скажу, что нашёлся. И не хотел приходить. Обито улыбается в поцелуй и тоже кладёт ладонь на чужую щёку. Больше Какаши взор не отвести. Даже если за спиной Обито палящее солнце.