しんしん | 涔涔 [shin-shin] (японск.) — звук тихо падающего снега
Она толкает тяжёлую дверь и выскакивает на улицу, на ходу запахивая тёмное зимнее пальто и набрасывая на шею длинный сиреневый шарф. Закрыв глаза, чуть вздрагивает от звука хлопнувшей позади двери. Сделав пару решительных шагов в сторону, она остановилась, чтобы поднять голову к небу, глубоко вдыхая ночной воздух — такой свежий и вкусный после духоты битком набитого бара с его табачным дымом и запахом спиртного. Во всём теле на какие-то доли секунды глубокого вдоха ощущается лёгкость. На лицо ложатся медленно падающие снежинки и тут же тают на раскрасневшейся коже. Постояв так с минуту, словно давая себе время отдышаться, Рин, обхватив себя руками, быстрым шагом направляется знакомой дорогой в сторону дома. Она не мёрзнет — разгорячённое жарой, коктейлями и граничащим со стыдом смущением тело радо январскому морозцу. Глядя себе под ноги, наблюдает как с каждым шагом постепенно приглушается ядовито-розовый оттенок снега, впитанный им от неоновой вывески бара. Желания обернуться не возникает, она прекрасно осознаёт, что увидит — освещённую уличными фонарями пустую улицу и дорожку собственных следов на свежем снегу. Рин одновременно опечалена и рада тому, что следом за ней из бара никто не выходит: не скрипит дверь, выпуская музыку, обрывки разговоров и смех, не слышится звук шагов, стремительно становящийся громче, не разрезает ночную тишь её имя, сказанное таким родным низким голосом. В мыслях непрошенно прокручивается предшествующее тому, от чего она только что позорно сбежала. Вот они, почти весь цвет джоунинов Конохи, после массовых гуляний в честь заключения мира с Кири продолжили отмечать в излюбленном ими баре; вот бар постепенно наполняется — были не только джоунины, но и многие чуунины, — и вот заведение уже битком; привыкшая приходить вовремя, она как всегда заняла за столиком место для Какаши и Обито — один вечно опаздывает, другой зачастую не хочет никуда приходить, появляясь на различных увеселительных мероприятиях только после уговоров и подначиваний. К ней то и дело подсаживаются знакомые, коллеги, друзья, но ненадолго. Перекинувшись лишь парой фраз или новостей, отходят — все прекрасно знают, кого она ждёт. В деревне любят Рин: она не отказывает в помощи, излучает доброту, прекрасно сведуща в медицине, может поддержать любую беседу. Но, тем не менее, места рядом с ней большую часть времени пустовали — никто не решался посягать на пространство рядом с ней надолго. И вот, наконец, появились они. Пришли, как это бывало почти всегда, вместе: Обито сразу начал выискивать её глазами, а чувствительный к запахам Какаши со скучающим видом привычно едва заметно поморщился от удушливого амбре бара — хотя люди, особенно те, кто знал его лишь понаслышке, если замечали такое, чаще всего принимали это за выражение подлинной скуки или презрения. Увидев её, Обито интенсивно замахал рукой над головой, повернулся к Какаши и, указывая в её направлении пальцем, закричал тому что-то на ухо, от чего Какаши поморщился уже куда заметнее, и стал тянуть его за рукав вперёд — быстрее, нас ждут! Пока они пробирались к ней между шиноби, почти каждый здоровался с ними или отпускал дружелюбную шутку — Обито с улыбкой отвечал приветствием, Какаши же в ответ лишь кивал. Сидящий в тот момент рядом с Рин коллега-полевой медик спешно свернул разговор, заметив её сокомандников, и, простившись, соскользнул со стула, исчезая в толпе. Первым добравшийся до столика Обито с виноватой улыбкой попросил простить их за опоздание, подошедший Какаши поднял ладонь с привычным «Йо», которое почти растворилось в шуме бара. Рин была рада им — таким родным, таким близким, таким долгожданным. Обито со словами: «Я сейчас», — вновь улыбнувшись Рин, направился в сторону барной стойки. Какаши пожал плечами и уселся на свободный стул напротив неё. Среди гула разговоров и взрывов смеха сами они молчали, разглядывая висящие с нового года гирлянды, привычную обстановку видавшего всякое бара и таких же людей в нём — всех, кроме человека, сидящего напротив. В их команде молчание давно уже было уютным, не напрягавшим, даже дававшим расслабиться без нужды говорить о пустяках, лишь бы говорить. Но Рин — в какой-то степени к своему ужасу — в последнее время начала ощущать себя рядом с Какаши странно. Так, словно вернулась подростковая влюблённость. То ли дело было в том, что в один день она взглянула на него по-новому, то ли в том, что они выросли — а не заметить изменения в нём было сложно. Либо же в том, что её чувства никуда и не делись, когда она после своего признания ему в далёком прошлом, не получив взаимности, попыталась их загасить, чтобы не нарушать динамику команды. Как бы то ни было, сейчас она старательно избегала взглядом того, чьи движения, даже малейшие, хотелось ловить и откладывать в памяти. Ведь он, поймав на себе такой взгляд, наверняка всё понял бы. Молчание спугнул глухой и в то же время громкий стук двух стаканов с виски, которые Обито небрежно поставил на стол, визг отодвигающего стула утонул в гомоне толпы. Он не спросил Рин, принести ли ей напиток, этого и не требовалось. Они втроём давно понимали друг друга без слов, к тому же она крутила в руках бокал с наполовину выпитым коктейлем, очевидно не первым за долгие минуты ожидания. С его возвращением за стол Рин словно выдохнула — Обито снял всю неловкость и напряжение. Рядом с ним ей никогда не было не по себе, такой уж он был человек. Потом они болтали обо всём, что накопилось: миссии, которые они получали отдельно друг от друга, ученики Обито и Рин, какие-то встречи, забавные случаи, будничные дела… Через время Обито отошёл за следующими бокалами, и снова за столиком повисло молчание. Рин легонько улыбалась — словно прислушивалась к рассказываемой позади неё громкоголосым Генмой шутке, но на самом деле не слышала ни слова из того, что он говорил. Она размышляла о том, как же так вышло, что спустя столько лет Какаши снова стал казаться ей таким привлекательным. Да, он возмужал, да, его успехи и способности вызывали неподдельное уважение. Да, нельзя было отрицать, что она испытывала гордость за сокомнадника, но ведь она гордилась и Обито. Да, разговоры в женских купальнях, магазинах и прочих местах с большим скоплением женщин — которые либо не видели её, либо думали, что она не слышит, прекрасно зная, что она товарищ объекта их воздыхания, — полнились догадками о том, что скрывается под маской, разговорами о том, как он хорош, и предположениями о том, настолько ли же он хорош в постели. Но разве же это может заставить заново влюбиться? Разве что взглянуть иначе… Рин осматривала видимые черты его лица — серые глаза, судя по всему, обегающие сейчас того же Генму, скучающий взгляд, отчасти напускной, расслабленные брови, почти скрытые падающими на лоб волосами, — хотя он часто хмурился, когда по какой-то причине (чаще всего той, что сейчас ушла за очередной порцией напитков) оказывался на вечеринках, предпочитая подобного рода развлечению засесть где-нибудь с книгой. Для Рин лицо под маской не было тайной — он не прятал его с того момента, как их объединили в команду. Порой она была втайне довольна тем, что является одной из немногих, кому дозволено видеть лицо Какаши, так что оно полностью дорисовывалось в голове Рин, когда она глядела на него. Умный, способный, высокий, красивый, такой недосягаемый почти для всех, но не для неё… Вдруг то ли Рин переполнили чувства, то ли ей в голову ударили коктейли, подкреплённые духотой и табачным дымом, то ли она просто сошла с ума. То, что она сделала дальше, в другой ситуации показалось бы ей безрассудным и опрометчивым, однако в тот момент подобных рассуждений даже не возникло. Что-то просто подтолкнуло к этому, не давая времени обдумать возможные последствия. Рука Рин медленно поползла по столу, подобно змее — так же бесшумно и так же непредсказуемо, в том числе для неё самой, — и ладонь легла на грубую кожу пальцев. Он пришёл без митенок, но она, даже несмотря на порыв, не рискнула продвинуться дальше, прекрасно зная, что он не был большим любителем телесных контактов. Рин, улыбаясь едва ли не робко, заглянула ему в лицо, ожидая и одновременно боясь реакции. Какаши перевёл взгляд на их соприкасающиеся руки, затем посмотрел ей в глаза, в которых — Рин была уверена — было написано всё. Она до мелочей знала его мимические реакции и умела распознавать, что за ними скрывается, но сейчас не могла прочесть ни единой его мысли: тело почти не шелохнулось, рука не дрогнула, лицо нисколько не переменилось, взгляд не выражал ничего. От мучительного ожидания, тяжёлым грузом опустившегося на сердце, стала нарастать тревога. К такому видимому безразличию и отсутствию какой бы то ни было реакции она не была готова. То, что не заняло и минуты, начало оборачиваться вечностью, когда Какаши наконец сказал лишь: — Не надо. Рин почувствовала, как начинает печь лицо. Она услышала совсем рядом смех Обито, остановившегося по дороге к их столику перекинуться парой фраз с кем-то из шиноби, и отдёрнула руку, как если бы обожглась. Или сделала что-то постыдное. Она сцепила ладони у себя на коленях и опустила взгляд, не зная, куда его деть. Какаши так и не двинулся, будто всё произошло вообще без его участия. Её мир сузился до маленького пространства, в котором она чувствовала себя тесно, словно не в своей тарелке. Из него хотелось сбежать. Освободится. Снова почувствовать контроль над разумом и чувствами. Но этот ограничивающий её стыд, вызванный таким холодным отказом, нарочито не желал её покидать. — Соскучились по мне? — весёлый голос Обито раздался прямо у неё над головой, и одновременно с этим стукнули о столешницу стаканы и с куда большей аккуратностью опустился перед Рин бокал с её любимым коктейлем. — Мечтать не вредно, — ответил ему Какаши непринуждённо, вступая в их обычный ритуал обмена любезностями. — Как же. Без меня, небось, и разговор не клеился. — Боги, как же он был прав. — Рин, ты что-то раскраснелась. Не заболела? — прохладная ладонь Обито легла ей на лоб — уж он-то был человеком тактильным. — Душновато. — Рин, поднялась со своего места, часто обмахивая лицо ладонями и выдавливая улыбку, и сказала, глядя на Обито и только на Обито: — Пойду на воздух. Она быстрым шагом направилась к двери, делая вид, что не слышит, как к ней то и дело обращается кто-то из окружающих, или с дежурной улыбкой отвечая «я сейчас». Спешно отыскала своё пальто среди обилия других на вешалке при входе, накинула его на плечи, вытащив из рукава шарф, и покинула бар, не собираясь возвращаться. И вот она идёт глубокой ночью по безлюдным улицам, освещаемая лишь фонарями, глядя то себе под ноги, то на тёмные глазницы окон. Стыд перестал подгонять, мысли постепенно закончили скакать в бешеном темпе, а вместе с ними замедлился и шаг. Ноги машинально несут к дому, куда её сопровождают лишь тихо падающие снежинки и раздирающее изнутри «Ну почему?». Почему её угораздило снова в него влюбиться? Почему она так недвусмысленно коснулась его и на что при этом рассчитывала? Почему он отреагировал настолько… никак? Почему это её расстроило, ведь это было ожидаемо? И почему ей так стыдно? Рин точно знает, что завтра они будут общаться так, будто неловкого эпизода в баре никогда не было — это в интересах их обоих. Но сейчас она сполна отдаётся рефлексии. До чуткого слуха доносится скрип снега под чьими-то ботинками. Быстрые шаги приближаются всё увереннее, и постепенно становится очевидно, что они догоняют её. Она продолжает свой путь, не замедляясь, и не спешит оборачиваться — почему-то боится узнать, кто это. И всё же страх перед осознанием в ней ведёт еле ощутимую борьбу с настырной надеждой. Если это он, что она ему должна сказать? Но самое страшное — что она увидит в его взгляде? Зная его достаточно хорошо, Рин может предугадать его всё такой же скучающий взгляд и предложение забыть всё и вернуться в бар. Но зная его лучше, чем кто бы то ни было, она с абсолютной уверенностью может сказать, что он бы за ней не пошёл. Но всё же она надеется. Напряжение в груди нарастает, начиная граничить с трепетом. Шаги всё ближе, Рин за стуком сердца в ушах улавливает, как набирается в грудь воздух для спугнувшего на миг ночную тишь оклика: — Рин! Она резко останавливается и медленно поворачивается навстречу широко шагающему к ней мужчине. На её лице улыбка, в которую едва растягиваются уголки губ вместе с тем, как внутри всё никнет. — Ты чего ушла? — Обито встаёт перед ней и, немного нахмурившись, внимательно окидывает её взглядом. — Тебе нехорошо? — Всё в порядке, Обито. — Рин поднимает к нему лицо. Обманывать почти не придётся. — Просто поняла, что устала. — Хоть бы сказала, что уходишь, я бы проводил, — говорит он. — Потому и не сказала. Не хотела портить веселье. — Она склоняет голову набок. На её ресницах оседают снежинки. — К тому же так и знала, что тогда ты оставишь там Какаши одного. — Ничего. Бакаши переживёт. Ну или нет — когда я шёл посмотреть, где ты, к нашему столику как раз направлялся Гай, — Обито ехидно усмехается. Рин не может не улыбнуться искренне, представляя эту картину. Обито продолжает: — Ты чего нараспашку, простудишься же. — Убегая, она совсем забыла мёрзнуть, и теперь вспоминает, что не застегнула пальто. Начинает вставлять пуговицы в петли и чувствует, как Обито берёт уныло висящий на её плечах шарф за концы и обматывает вокруг шеи тёплым шерстяным коконом, а затем чуть отступает, оценивая проделанную работу. Она смотрит на него немного оторопело от возникшего вдруг в голове вопроса: почему не Обито? Волнуется за неё, заботится. Настолько, что бросился догонять её и почти отчитал за то, что она нараспашку, а о том, что сам стоит в расстёгнутой куртке, очевидно, так же наспех накинутой, как и её пальто, он, видимо, забыл. Рин глядит в сторону дома — до него совсем немного, лишь завернуть за угол и подняться по лестнице. Она знает, что Обито влюблён в неё. Не заметить это сложно, хотя и приходится делать вид, что не замечает. А может, Какаши всё это время тоже старательно делает вид? Настолько ли её прельщает журавль в небе? Или всё же лучше синица в руке? Рин вновь глядит на Обито. Он искренне улыбается ей. Тогда она решается. Делает шаг к нему, подходя так близко, что ноздри начинает щекотать приправленный морозом запах виски, берёт края его куртки и, с первой попытки попав лентой в замок, застёгивает молнию, прослеживая движение бегунка взглядом, который в конце останавливается на лице Обито. Его улыбка становится смущённой, он едва заметно краснеет. — А сам-то не простудишься? — Она берёт его ладонь в свою и ощущает тепло — он совсем не замёрз, пока догонял её. — Идём, отогрею тебя чаем, — и тянет его за руку в сторону дома. Обито не сразу, но подаётся за ней. Скрип их шагов отдаляется, и постепенно они скрываются за углом. Деревня спит, лишь тихо опускаются на безлюдную улицу снежинки.***
Стоя возле не освещённой уличным фонарём стены дома, он провожает взглядом держащиеся за руки фигуры. — Видишь, мечтать всё-таки не вредно, Обито. Какаши вздыхает, поднимает лицо к небу и закрывает глаза. В груди лёгкая грусть соседствует с убеждением, что именно так и должно быть. Именно так правильно.