Имя мне — Люцифер

Богов понять ужасно трудно, а подчас невозможно. Их многие почитают мудрыми, а главное - гениальными существами, кем-то возвышенным и высокоморальным, что в корне не так. Своенравные, грубые и властные, куда более грешные, чем смертные, которых они имеют право судить. Они не щадят никого, в том числе и своих же. Строгая, неоспоримая иерархия, неподчинение которой зачастую можно толковать как отсроченную смерть. Капризные и обидчивые как дети, эти многовековые и тысячелетние жители Поднебесья лишены границ. И абсолютная власть есть зло, ведь безумие достигается куда быстрее, когда никому нет дела до того, что происходит в божественном сознании. Желание бога — закон. И каждый из них готов вывернуть саму суть мироздания наизнанку, чтобы добиться ежесекундной хотелки. И Дрим презирает их, пусть неотрывно связан с городом, парящим в небе. Он помнил себя с самого начала, как только открыл глаза, сделав свой первый вздох полной грудью. Вокруг было так темно, что обычному человеку не увидеть и кончиков своих пальцев, коль руку вытянет. А Дрим видел. Тихая ночь коснулась его нежно, заботливо скользнула по узким отроческим плечам, холодным ветерком пробралась под воротник зелёной рубахи, определённо ему великоватой. Не зная ни своего имени, ни того, для чего он здесь, юное творение пробующе поднялось на ноги, босыми ступнями чувствуя прохладу влажной травы. И первые мгновения на земле сервера показались ему удивительно чудесными. Минуло первое лето и первая зима, пролетев одним мгновением. Мальчишка рос душой, телом оставаясь там же, откуда начал путь. Легко было найти радость в чём-то смехотворно простом: в тёплом дневном ливне, промокнуть под которым совсем не страшно, в спелых ягодах и сладкой водице родника, берущего свое начало в недрах пещеры. И безымянный мальчишка растворялся в счастье быть живым. Сама природа опекала его, вплетая в растрёпанное золото волос буйный ветер. И не было ничего, внушающего страх. Мазнуло время, сменяя кадры и оставляя там, где начинались перемены. Когда впервые он набрёл на деревеньку, увидев людей. Помнил Дрим и первый окрик, которым его грубо шуганули с дороги, по которой проскакал человек на лошади. И с удивлением отметил то, что тоже способен к речи. А позже, ещё даже до полудня, умудрился влезть в драку с деревенскими мальчишками, разбив одному нос и получив кулаком в глаз. Такова была его первая встреча с Антфростом. Последующие знакомства не заставили себя долго ждать: недалеко открытый портал в Нижний Мир стал проводником к крепкой дружбе с демонёнком, чей отец оказался крайне недоволен верхнемирцем, без брони, еды и оружия явившимся в «гости». Ох, мистер Хало был именно тем родителем, который стремился уследить не только за своим чадом, но и за теми, с кем тот общался. И каков был ужас демона в летах, когда пред ним оказался совершенно неухоженный, почти дикий мальчишка, гордо именующий себя Клэем. И Сапнап, абсолютно довольный собой, обозначивший златогривое создание своим лучшим другом. Но есть у детей такой минус: они вырастают. И некоторым из них приходится взрослеть быстрее, чем другим. В один из дней разверзлись небеса, зелёным светом озаряя кромки деревьев и опушку леса, где Клэй считался полноправным хозяином. Дикие звери подобно ласковым собакам льнули к рукам, даже не думая напасть на кого-то сродни себе. А мальчик и не боялся их: спокойно лез в берлогу к криперам, где спал, прижавшись к зелёным меховым тушкам, как кошку мог потискать пещерного паука, не боясь болезненного укуса. Он знал здесь каждый куст и деревце, он был здесь дома. Но божий промысел неисповедим, как не понятно было юному лесничему существо, снизошедшее к нему с самых вершин. Тогда любопытство и сладкий трепет в груди толкнули вперёд, в трогательно бережные объятия множества божественных рук. А Дрим не мог даже подумать, чем обернётся знакомство с самим Творцом. Именно этот бог дал ему носимое ныне имя, хором многоголосья промурлыкав впервые прозвище своего создания и поманив к себе. «Мечта моя, негоже тебе здесь бродить в столь поздний час. Пойдём же, я помогу тебе, дитя» И Дрим пошёл, слепо повинуясь существу, ослушаться и огорчить которое казалось немыслимо. Не зная родительской заботы и любви, он тянулся к своему Богу, всем существом своим старался попасть в его милость. ИксДи великодушно позволял себя любить. Гневливое и переменчивое божество любило странно, болезненно для человека и оставляло неизлечимые рубцы в душе. Считая своё творение идеальным, он спрашивал с того куда более придирчиво и дотошно, требуя исключительно безупречного результата. И Дрим старался. Ломал себя, прыгал выше головы ради похвалы и нежной заботы, которых получал бесконечно много в случае успеха. Но как сладок был пряник, так и горек кнут в случае провала. Ничего нельзя было скрыть от всевидящего и вездесущего Бога, безмолвной тенью берегущего своё дитя от всего, при том неотрывно следящего за каждым неверным шагом. Взрослеть приходилось чертовски быстро. И Дрим взрослел, учась на своих ошибках, служивших самым лучшим уроком того, что щадить его не собираются. Слишком тяжела оказалась ноша для плеч чистого душой и сердцем мальчугана, мечтающего о далёких звёздах, кораблях и приключениях. Он растворился, стёрся из памяти, сменившись живым оружием в руках Творца. Небесный город мало чем отличался от обычных, людских. Лишь только красотой, быть может, но идеальные, вылизанные виды приелись году на третьем жизни средь божеств, высокомерных и неприятных в своём подавляющем большинстве. Сплетни, слухи, глупые мести друг другу, алчность и праздность пантеона претили юноше, добровольно променявшему свой милый лес на небесную клетку. Впервые он познавал грехи, порочность души и иного существа, подобно чистому полотну храня на себе чужие отпечатки. Жестокость и произвол Верховных существ, абсолютная несправедливость своих же к своим, постоянная ненасытность чем угодно. А самое главное — властность и гнев. Дрим признаёт: он любовался ИксДи, торжественно занимавшему свой трон в Небесном Чертоге. Благоговение и святой страх перед бесконечно сильным существом превращались в неслыханное, наркотически пьянящее удовольствие, стоило широкой белоснежной ладони коснуться золотых кудрей. Собачья безоговорочная преданность отравляла изнутри, ревниво выла в голос, заставляя бороться за внимание Отца. И очень скоро этим пришлось заняться основательно. Дрим травил сам себя, доводя до полумёртвого состояния на тренировках. Сильнее, лучше, больше — он был маркой того, каким нужно быть. Верный архангел Сил во главе божественного легиона, чья сущность была безумная далека от высоких идеалов. Небесная кара следовала за ними, со светом нимбов касаясь бренной земли, а кровь неверных, дерзких людишек окропляла блестящие доспехи. Дрим научился у своего бога одному — не знать ничего, перед чем можно остановиться. Не было цены, которую он не был готов заплатить, жертву, которую нельзя принести на алтарь. Алые реки пропитывали землю, впитывались ей, и так много крови лилось велением ИксДи, что редко какому ростку удавалось пробиться на свет в биоме, где побывал его лучший воин. Однако, плата неизбежна, как неизбежно и познание, трагичное откровение и острота мысли. Покуда мечтатель верил, старался верить в то, что наказание, совершаемое его руками, правильно, мириться с самим собой удавалось. Но искренний страх и ужас на лицах горожан, их крики и слезы, мольба сжалиться.. Слишком яркий удар по лицу, отрезвляющий с такой скоростью, что от слёз щипало в глазах. Но сделанного не воротишь, не постучишься к тётушке Смерти, на коленях моля вернуть людей обратно к её сестрице Жизни. Кристин была жуткой собственницей до душ, однажды уже попавших к ней. Но неповиновения Иксди не терпел. Не понимал человеческих чувств своего живого шедевра, а потому наградой за слабость стала звонкая пощёчина, одной которой вышло сбить молодого человека с ног. Так ему было указано истинное место божественного легионера — подле трона Создателя, с опущенной вниз головой, на коленях. Но непослушание стало результатом этой беседы. Дрима не учили прощать, но с особым старанием объяснили важность помнить. И он запомнил, сокрыл внутри себя публично оскорблённую гордость вместе с амбициями, чьи размеры достигали истинно божеских размеров. Осознание пришло на удивление внезапно, окатив с головы до ног. ИксДи обещал ему открыть тайны мироздания, сулил жизнь в шелках и богатстве, обещал ни в чём не отказать. А что на деле? Вот такое «спасибо», любовь одолжением? «И тебе спасибо, отец.» Дрим швырнул к подножию трона шлем ангельской брони. Он покатился, остановившись в опасной близости от ног Бога. А мечтатель был слишком зол, дыша пылающей гордостью, на горло которой когда-то давно посмели наступить. Подчиняться более не было сил. Не осталось желания сражаться за крупицы благодати, которую Творец выражал всё более сдержанно, отдавая предпочтение более совершенному, более сговорчивому созданию. Дрим солжёт, сказав, что любил сестру. То, чего он достигал упорным трудом, ей досталось по праву рождения. Раз отец так желает отыскать восхищения, пусть ищет его у мерзкой девчонки, характером пошедшей исключительно в своего создателя. Путь предстоял тернистый. Полный ненависти, злобы и радости, всех тех пылающих чувств, что были в Поднебесье непозволительной роскошью. Но более не было ни у кого власти над человеком, из юноши незаметно доросшего до мужчины. А вместе с Дримом росли и его аппетиты. Он слишком долго наблюдал удовольствие отца от власти над всем живым, чтобы отказать себе в том же. И мечтатель воздвиг назло Творцу свой город, дерзко присвоив ему название Земли Мечты. И с каждым днём понятие человечности растворялось, а границы стирались, постепенно теряясь меж моралью, присущей богам и людям. Так долго ненавидя безумных существ, мнивших себя центром вселенной, Дрим уподобился им. И снова полилась кровь, на этот раз уже по воле самого хранителя леса. Во взрывах терялись крики и голоса людей, рычали дикие псы и призванные визеры на смертном пиршестве. Это ведь очень несправедливо, что именно Техноблейда звали Богом Крови. Если бы не Дрим, с его умением разжигать сомнения и вражду, старичок пиглин зачах бы без сражений. Вот только, если Блейд был подобен огромному, смертоносному оружию, громко ревущему в воздухе какофонией криков боли и страха, озаряющей небо алым, то Дрим предпочитал думать о себе как об остром, длинном и тонком клинке. О яде, что таится на наконечнике стрелы. Изящная пляска, последний в вашей жизни вальс, конец которого вы встретите в шёлковой коробке гроба. Пляшет лезвие в руках умелых, разрубая нити жизни. Путь по головам не так плох, как о нём говорят. Не такое уж это и зло. Дрим не собирается терпеть дерзостей. Он мечтал создать город, где всем найдётся место. Счастливое место, утопию. Свой Небесный Город. И веры в людей было куда больше, чем в богов. В этих неидеальных созданиях таилось куда больше красоты, чем в небожителях. И Дрим не отрекается от этих слов, даже когда заперт за тремя замками в тесной обсидиановой каморке, отданный на волю Квакити. Даже ненавидя всех и каждого, включая самого себя, мечтатель не собирается менять Верхний мир на золотую клетку, в которую ему любезно предложил вернуться Творец. Иксди заявлялся к нему в Пандору, да. Открыто приходил осмеять того, кто укусил кормящую руку и жестоко поплатился за это. Икар, опаливший крылья, но так и не ставший чем-то большим, чем просто человек. Лжебог со своей лжепаствой, что предала и променяла его за недорого. Быть может и правда следовало поступить благоразумно, пойти с отцом. Упасть в ноги ему, вымолив прощение за то, что возгордился, возомнил себя равным Всевышнему. Но гордыня - грех более губительный, чем гнев, которого оказалось не меньше. И Дрим, чуть живой, замученный и оголодавший, неожиданно нашёл в себе достаточно сил, чтобы выплюнуть комок горьких оскорблений в лицо Создателя. «—Если это всё, за чем ты явился, то ответ всё тот же — ползи в свою навозную яму»,- мечтатель смотрел снизу вверх, силой воли держась на ослабших ногах и скалясь в лицо отцу. Открыто блефовал, прекрасно зная одно — ему свернут шею не моргнув ни одним из тысячи глаз. От паршивых овец принято избавляться, чтоб те не заразили оставшееся стадо. Но этого и не нужно: Иксди лучше чем кто-либо знает своё творение. Прекрасное и сумасшедшее, в этом сумасшествии восхитительное. И не смерти он боится, а подчиниться снова. «—Глупец.» Бледная ладонь коснулась лица, испещрённого множеством шрамов и ожогов, скользнула по щеке, очертив контур лица и мягко приподняв подбородок. От гладкости бронзовой кожи не осталось и следа. И Иксди сожалеет, что не уберёг свой шедевр, позволил его душе развратиться. Но не жалеет Дрима ни капли. Он сам виноват. И пока не осознает это — он Творцу неугоден. «—Ты сгниёшь в этой тюрьме. И когда ты осознаешь своё положение, ты сам приползёшь ко мне. И твой бог не будет столь милостив.» А Дриму тошно. Тошно от той ласки, которую смешивают с подобными словами, жестокими и болезненными до ощущения полной безнадёжности. Тошно от самого себя и желания прижаться к чужой руке, закрыв глаза. Сколько бы ласки не было в чужих речах, как бы нежно и любовно не касались его руки божества, всё одно — ИксДи считает его ребёнком. Глупым, совсем несмышленым, неспособным думать своей головой, таким, которым можно безнаказанно помыкать. Один раз его уже купили так, дёшево и удивительно легко, пообещав кров и опору. И с тех пор мечтатель слишком хорошо знает натуру богов. Время безжалостно. С их последнего разговора утекло много воды. И, если честно, Дрим не жалел ни о чем. Он радовался, прекрасный в пенящемся потоке безумства, что тогда не пошёл за ИксДи. Предпочёл рассмеяться один в пустой камере, когда чужие голоса стихли. И теперь, когда в небесных очах блестели блики лавы, Дриму было до смешного хорошо ощущать в своей руке хрупкое горло призрачного юноши, которого Томас додумался притащить с собой. Приятен звук хрустящей кости, и он вызывает только улыбку. Дрим не боится гнева божьего, давая всему пантеону узреть, как он смешает жизнь со смертью, как мироздание разверзнется и разорвется, а тот, чьё имя было под запретом долгие несколько лет, возродится фениксом на пепелище собственной симфонии. Дрим пообещал себе запомнить то чудесное ощущение Силы, которое пронзило его насквозь. То, чего у него якобы не могло и быть. Но он ощущал. Он чувствовал, как по венам, пульсируя, течёт его связь с божеством, когда-то вылепившим его из глины и касанием губ вдохнушим душу. И мечтатель правда запомнил первое свое прикосновение к чему-то запретному, подобному божественной амброзии, которую так стремился вкусить. Под тонкими пальцами рассыпались изумрудами искры и потухли, завершая процесс. Он снова сотворил невозможное, разорвав былые оковы, смешав с грязью и дерьмом всех тех, кто смел пытаться удержать его. И более он ничем не обязан небесам. Техно определённо обеспокоен огнём в глазах своего соратника. Его дрожащими ладонями и истеричными возгласами. Но не ему учить человека, разменявшего третий десяток лет. Дрим знает, что о нём беспокоятся. И всё равно нервно вздрагивает, боясь телесного контакта, когда его обнимают. Расслабиться тяжело. Довериться вновь — страшно. Но Техноблейд доверяет ему. Не ответить тем же — подлость. Прощаясь с ним, Дрим обещает сам себе: эта встреча — не конец. Нет предела совершенству, как нет предела потенциалу, питающему веру в самого себя. Мечтатель смеётся громко, рассыпаясь звоном собственных мыслей и восторга. Нет более ничего, что разделяло бы его с тем, кого Творец предпочёл ему. Отец так долго убеждал в том, что ему никогда не достичь даже одной десятой того могущества, которым сам же наградил юную Богиню: всего лишь вложил пылающую звезду с небосвода в её грудную клетку, такую же, какая сияла внутри у него самого, подобно светочу энергии. И нет конца торжеству, с которым мужчина вершит праведную месть. Эта дрянь не имела права занимать его место подле их отца, так пусть заплатит за всё то, чего Дрим лишился, стоило ей всего лишь появиться на свет. Он бьётся не на жизнь, а на смерть. Верный своему хозяину Кошмар ладно лежит в руке, будто став одним целым с тем, кто им управляет. Удар за ударом, рубя чужие крылья — подарок, которым удостоили почему-то Дристу, а не того, кто верно служил Иксди столько лет. С особой жестокостью терзает божественную плоть оружие, закалённое магией. А Дрим истинно счастлив, стоя над изуродованным до состояния кровавого фарша телом, в котором, несмотря на это, до сих пор бьётся сердце. И внутри него трепещет, кусается звезда, питающая энергией всю сущность нового творения. Божья кровь горячая, она обжигает и одновременно с этим от каждого прикосновения мечтателю так дурно, что даже хорошо. Ощущения незабываемы. И описать их невозможно. Ломая кости рёбер в противоположную сторону, меж лёгкими он лезет рукой, вместо сердца ощущая нечто, и силой тянет на себя на себя, замирает с тихим восторгом. На его ладони лежит маленькая звезда. Дрим улыбался, скалился больше, ощущая, как его самого трясёт. Оставалось за малым. Обоюдоострый меч засверкал на солнце, сменяя собой топор: выкованный специально для этого дня, заточенный так остро, что мужчина надеялся не почувствовать боли до того, как закончит. И острие его упирается в самую грудь, туда, где сокрыто всего-лишь-человеческое сердечко, которое бьётся всё быстрее. И Дрим стоит на коленях, замаравший себя страшным, отвратительным по своей природе грехом: богоубийством. Он дышит надрывно тяжело и боится. Боится, что такой длинный путь пройден зря. А потому насаживается на меч грудью, вспарывая плоть словно тонкую бумагу. Пройдёт несколько секунд, прежде чем тело замрёт, более не дёргаясь в конвульсиях. Но Дриму хватает половины от одной, чтобы втолкнуть звезду внутрь, до самого сердца. И Сила принимает новый сосуд. Такая мощь растекается по крови, бежит от центра солнечного сплетения до самых кончиков пальцев, пронизывает вены и ударяет в мозг. Мужчине трудно дышать, но он заставляет себя. Огонь Незера заполняет грудь, выжигая человеческий страх, оставляя на пепелище тлеть сомнения в себе. Так ярко и оглушающе, что даже лесная тишина кажется самым громким шумом. Вдох. Выдох. Сама Земля-Матушка под ногами ощущается иначе. Само его существо меняется, перестраивается, принимает Силу в красоте своего невиданного ранее метаморфоза. И самовознёсенное божество запрокидывает голову назад, смеётся раскатисто и громко, пугая самого себя. Какую же чудовищную цену он избрал, создав свою собственную святыню и на жертвенный камень положив себя. «Ну же, взгляни, Отец. Отныне мы равны.»