Смертельные краски

      Мир Нейру чёрно-белый. Он жаден на чувства, зато щедр на правила. Она переписывает его из учебников в тетради и каждый раз мир тускнеет, сужаясь до размера листа бумаги – хрупкого и бессмысленного. В зеркалах такие листы не отражаются, потому что отражаться попросту нечему – они сотканы из спрятанной за строгостью аккуратных чёрных линий пустоты.       У Рики миров много, только она не складывает их в портфель. Её миры валяются в мусорке – зацелованные алыми пятнами, как в тумане размытые болью, изорванные и растоптанные гневом.       Зато Рика не щадит красок ни на один из них. Краски просачиваются сквозь бумагу, бегут вниз по плечам, по локтям и пальцам, обгоняя друг друга, крича, рыдая и смеясь за неё. Их жизнь – простая и до смешного короткая – вмещает в себя лишь вихри лакорисов, которые высыхают вместе с ними, трескаясь в пунцовом сиянии заката.       Даже смерть в конце концов умирает.       Свою смерть Рика топит в ванной. Вода пожирает их обеих, вода зло щиплет старые раны, вода тушит последние отблески солнца за окном и пожар внутри, а потом убегает в водосток. Лишь пар клубится вокруг, словно дым над пепелищем. Рика на всё это смотрит и клянётся себе, что завтрашний день кончится по-другому. Клянётся, не веря собственной клятве. Потому что в пёстром беспорядке её мира нет места правилам и обещаниям.       Нейру называет это "безответственным поведением" и не оставляет попыток отгородиться от него, спрятавшись в своём скудном, безликом мирке. Но "безответственному поведению" тесно в голове Рики – оно так и прёт во все стороны, ныряет в караминовое небо, рассыпаясь по коже солнечными осколками, разливается во рту медовой горечью, звенит в ушах, словно маленькая золотая стрекоза.       Рика хочет доверить это хоть кому-нибудь. Хочет выпустить краски наружу. Как на зло рядом только Нейру – идеальная бумажная кукла, в платье, больше похожем на мышинную шкурку. Сидит с ней за одной партой, живёт чуть ли не в соседнем доме, но так сильно отличается. Кажется, у неё вообще нет проблем. Ни своих, ни чужих.       Поэтому, когда она снова говорит:       – Успокойся. В общественных местах не принято привлекать к себе лишнее внимание.       Рика просто не выдерживает. Нейру еле успевает схватить рюкзак – едва двери поезда открываются, её тут же выталкивают из вагона. Встреча коленок с бетоном плещется перед глазами рубиновой пеленой.       – Что ты делаешь?       Голос рвётся. Краски стекают по бумаге, капля за каплей побеждая ослепительную белезну, но вязнут в черноте, так и не добравшись до краёв листа.       – Ничего особенного, всего лишь хочу поговорить с тобой.       Рика сминает чужую ладонь в своей и тащит Нейру прочь со станции, заставляя подняться на ноги. Ступеньки цепляются за лодыжки, уговаривая вернуться, прохожие удивлённо оборачиваются, тяжёлый рюкзак давит на спину, но Рика всё продолжает идти, не останавливаясь даже после заветной таблички "Выход".       – Куда ты меня ведёшь?       Тёплый ветер свистит вдогонку странной парочке, выскочившей из метро. Потрёпанные кроссовки топчут солнечных зайчиков, блестящие туфли спотыкаются о них, звонко цокая по нагретому солнцем асфальту.       – Куда-нибудь, где людей поменьше. Сама же сказала – не привлекать лишнее внимание.       Резко остановившись, Рика толкает Нейру в узкий проход около какого-то бара, игриво подмигивающего неоновыми лампами. Проход оказывается тупиковым переулком: паутина проводов, беспощадно режущих алое марево заката на части и синие тени кирпичных пятиэтажек. Нейру в этих тенях растворяется, так что не понять, есть ли на её лице хоть что-то, кроме абсолютного безразличия.       Такая мелочь окончательно размываеь все границы потоком бурлящих красок. Они жгут язык до волдырей, заполняют лёгкие, вытесняя кислород, льются из глаз, прожигая кожу до мяса. Рика скидывает портфель с плеч. Брелки-кролики жалобно звенят, трескаясь при ударе о жестокий асфальт. Впервые за много лет Рика выпускает всё накипевшее на волю:       – Слушай внимательно. То, что мы видимся каждый, мать его, день, не даёт тебе права учить меня жизни. Нравится навязывать другим свои дебильные правила – пожалуйста, навязывай на здоровье, только от меня отъебись. У меня и так проблем дохуя, не хочу приобрести ещё одну, в виде избитой одноклассницы. Хотя, откуда тебе знать, что такое проблемы? Ты же вся такая безупречная, из любого говна бриллиант сделаешь, аж блевать тянет! А может я тоже хочу быть такой! Хочу срать на эмоции, хочу жить, как бесчувственный истукан! Я тебе завидую, ясно?!             Краски ломают бумажный домик Нейру, оставляя её стоять на руинах, прислонившись к пыльной стене и ловить ртом воздух, пока кипяток стекает по краю уже не такого серого платья, а цветные ожоги и язвы расползаются по телу, превращая чёрно-белую идиллию в яркий хаос.       – Зря завидуешь, – говорит она тихо, но уверенно. – У меня тоже проблем не мало. Просто мне смелости не хватает о них рассказать. Да и некому было. Думаешь, почему я всем навязываю свои "дебильные правила"? Потому что раньше их навязывали мне. Но ты всё равно прости. Я даже подумать не могла, что в ком-то настолько жизнерадостном может поместиться столько боли.       Рика отшатывается назад. Смотрит на Нейру, широко распахнув пустые от вытекших красок глаза. Видит дурацкую косичку на боку, видит бланж воротничка и лямки рюкзака на ломких плечах, но самой Нейру не видит. Вместо неё рядом стоит кто-то другой. Кто-то... живой.       – Кажется, мы обе были не правы.       Последний кусочек солнца тает во рту. Вместо него зажигаются сотни фонарей, похожих на огромные звёзды в остывающем небе, если смотреть на них снизу вверх, прищурив глаза. Два рюкзака валяются на асфальте. Два силуэта обнимают друг друга. Цветные капли, не то счастья, не то печали, срываются вниз.       – Поехали домой. Можешь переночевать у меня.       – Хорошо. Но учти, что выспаться у тебя не выйдет – всю ночь мы будем говорить.