Le chat ouvrit les yeux, Le soleil y entra. Le chat ferma les yeux, Le soleil y resta.
Едва глаза откроет кот, — В них солнце заберется. Когда глаза прикроет кот, — В них солнце остается.
Maurice Carême (1899-1978)
Наступали холода. Все крыши и газоны засыпались снегом, слякоть распространялась на тротуары. Москва, как ей подобает, стоит непоколебимо, только сильнее кутается в белоснежную шубку. Вместе с ней и москвичи всё чаще кроют свои рты в пушистых воротах, откуда только клочками вылетает пар. Молчалин не обращает никакого внимания на приближающуюся зиму. Также выполняет секретарские дела, бегая из коридора в комнату пару раз на день за чем-то срочным. Чацкий будто вместе с природой охладевает. Всё реже видна его пылкость речей, активность тела и духа. Он много времени проводит у неугасаемого окна, обжимая декоративные подушки и прикладываясь всем весом на обшитую сапфировым шёлком софу. Уж очень любит Чацкий там пригреться, пока все в доме либо спят, либо бурлят каждый о своём. Только по вечерам место у окна пустеет, Чацкий безмятежно плывёт по коридорам, привычно стараясь не цеплять углы, и незаметно проникает в спальную Молчалина. Тот, поворачивая голову от часов, очевидно, считая минуты до визита, лелеяще расплывается в улыбке. Он не успевает привстать, чтобы должностно поприветствовать, как его мигом пришпиливают обратно и мягко обволакивают лицо, целуя скулы. — Скучал, как скучал без тебя, — порывисто признаётся Чацкий между поцелуями. Как же ему нравилось ощущение дышащей тёплой кожи под губами, в особенности видеть, как остылые щёки со временем редеют. Ах! от этого душа так клокочет! — Ну, полно… — Молчалин вязко шевелит губами, еле как в своём уме, но всё-таки убирает ледяные пальцы Чацкого: — Что руки, как ледышка? Не пробовал в рукава их засучить? — Думал, что ты будешь гораздо лучше всяких рукавов, — Молчалин краснеет ещё гуще, но в секунду окружает пропитанные стужей кисти Чацкого, зажимая в своих разгоряченных недавней работой ладонях, степенно добавляя к мягким растираниям и палящее дыхание. Чацкий неподвижно стоит и не в силах вымолвить ни звука. Насколько хорошо ему сейчас. Молчалин целует костяшки пальцев и ощущает их внезапную дрожь. Он ухмыляется и последний раз целует отогретую пясть. Наконец, встаёт из-за рабочего стола и радостно виснет на шее Чацкого, выдыхая ему в шею. — Как бы хотелось всю зиму вот так стоять… — начинает мечтательно Молчалин: — И греть друг друга, словно мы печи… Чацкий совершенно влюбленно целует его в висок, нежно гладя спину. Он с благоговением вдыхает яблоневый аромат, которым, считай, пропитана укладка Молчалина, одобрительно растягивает уголки губ и запускает руку в податливо-мягкие волосы, немного сжимая их в избытке счастья. — Помадивайся этой мазью чаще, пожалуйста… — Как скажешь, — Молчалин лучезарно ухмыляется, и терёться холодным носом о изгибы шеи Чацкого. *** Чацкий просыпается рано. За стенами ещё тёмная страшная гуща, ветки голой вишни бьются в окна, а лунные дуги освещают долю спокойного лица Молчалина, что мирно сопит Чацкому в плечо. Это умиляет, и Чацкий непринужденно ворошит чужой непослушный вихрь. Он вдоволь любуется Молчалиным и очень-очень аккуратно приподнимается и облокачивается на изголовье кровати. К сожалению, потревоженный сон Молчалина заставил его с усилием разлепить глаза и повертеться пару мгновений, чтобы позже подвинуться к Чацкому, устраиваясь под его боком и тёплым поглаживаниям руки. — Извини, что разбудил. — Я не против, — Молчалин слабо улыбается и окончательно принимает самую комфортную позу для сна. — Мне кажется, что я больше не усну, а у тебя ещё имеются все шансы, — Чацкий подстраивается под положение возлюбленного, плотнее укутывая его в одеяла и оставляя руку на макушке, купающейся в лучах лунного солнца: — Как насчёт истории? — Мг-г-г… — Молчалин очевидно за. Чтение друг другу рассказов в ночи, когда хочется быть полностью поглощённым чувствами повестей и одновременно голосом читающего, засыпая в покое и с отдушиной внутри стало их негласной традицией. Для этого Молчалин хранит в прикроватной тумбе множество собраний всяких стишков или романов, которые только он был способен найти. Вот и сейчас Чацкий скрежещет, пока в ладонь не ложиться томик Виктора Гюго. Чацкий хмыкает в предвкушении, прежде ему не доводилось читать французскую литературу, а видеть только её удручающие пожитки. Что ж, было бы любопытно взглянуть на то, что в каком-то смысле изменило культуру целой независимой империи. Молчалин только довольно улыбается, когда слышит, как Чацкий оживляет своим бархатным голосом писанные, первоначально беззвучные сочинения и звук начинает тягуче расплываться по всей комнате, залезая в самую подкорку человеческого духа и разума. Молчалин зевает и сладко потягивается, пребывая в такой редкой и самой эмоционально окрашенной неге, Чацкий ласково гладит его шею. *** Молчалин ворочается и просыпается от тихого дудуканья снегирей или от томика упавшего прямо ему на лицо, он так и не выяснил. По розовому небу он понимает, что пора вставать. Чацкий шумно сопит, полунаваливаясь на просторную и плотную подушку возлюбленного. Молчалин трёт глаза и облизывает губы, прежде чем подставить подушку, чтобы Чацкому не пришлось продолжать тянутся книзу, а затем сам аккуратно выбирается из-под одеял и шмыгает к трельяжу, приводить себя в порядок. Поношенный шлафор сменяется на сияющий золотом, свёрнутый на Молчалине трижды халат из тармалама прямиком из далёких персидских краёв. Он достаёт из полочки муслиновый мешочек насыщенный и восхитительно пахнущий бобами тонка. Приподнимает просторные рукава халата к локтям, крепит шёлковые подвязки и на них подвешивает саше, подаренное недавно Чацким. И подвязки вместе с медальонами для духов из медной латуни его рук дело… Из мыслей его выталкивает проснувшийся Чацкий. — Ангельчик мой, не слишком ли рано?.. — полусонно бормочет он. — Как раз самый час, — Молчалин тепло улыбается и пройдясь по всем склянкам и бутылкам, натыкается на искомую помаду, выдвигая её перед собой. Вертит крышку, не замечая в зеркале другое внезапно взявшееся прямоходящее растрёпанное отражение. Центральная прямоугольная рама из карельской березы с золотой покровкой вздрагивает, как и Молчалин от испуга отчего Чацкий непринуждённо смеётся убирая руки с плеч возлюбленного, которые только что напугали секретаря чуть ли не до смерти. — Уму не постижимо, как можно так… — бурчит Молчалин, на что Чацкий дурачливо сверкает глазами и обхватывая шею Молчалина, крепко целует его в щёку. Молчалин замолкает на несколько мгновений и отвечает на поцелуй лёгким клювом в губы. Чацкий примыкает носом к вискам утихомиренного Молчалина и вдыхает нотки нежной корицы, гвоздики, миндаля и даже ванили… Как же Молчалину идут предпочтения Чацкого. — Щекотно ведь! — Молчалин громко шепчется, дабы не разбудить спящих хозяев и поворачивается лицом к потёкшему, как лужа Чацкому от сердечных чувств: — Чего с тобой? — он касается его лба: — Здоров ли? — Разреши помадить тебя, — Молчалин впадает в ступор, отводит глаза слегка смущаясь. Чацкий заглядывает к отвернувшемуся Молчалину и с упоением рассматривает подчёркнутые тонким слоем пудры скулы и горбинку носа, ожидая полного нерасторопности кивка. Так и происходит, на что Чацкий радостно стрекочет по его волосам, проводя слабую линию от корней к одному витиеватому кончику пряди. Приблизившись к подставке-столику, Чацкий взяв кусок помады, растирает его по всей левой ладони кончиками пальцев правой руки, потом такими же действиями промазывает правую ладонь. Затем этими концами пальцев, облепленных жирным веществом, плавно перебирает все волосы от лба и висков, понемногу доходя до затылка. При этом стараясь, чтобы напомаженные пальцы слегка ласкали волосы и приглаживали их бы вслед, придавая волнистую форму. Молчалин ощутимо расслабляется под давлением утонченных пальцев, так умело скользящих по пышной маковке. Он практически непроизвольно стал бы мурчать, если бы не перебивший его Чацкий: — Сегодня много дел, душа моя? — Как и всегда начну с проверки и доноса к Павлу Афанасьевичу, а далее по руслу судьбы. А на что тебе? — Так, ничего важного, поверь, — нечитаемым голосом уходит от вопроса, оставляя в голове Молчалина крупицы любознательности к повседневной тайне. Вот Чацкий завершил процесс укладки, отходя к умывальне, дабы очистить помаженные ладони. Молчалин выходит из-за трельяжу и благодарно целует Чацкого в уголок губ, на что тот любяще расплывается в улыбке, ложась головой на плечо Молчалину. Он домывает руки и поцеловав мочку уха возлюбленного, наблюдает как тот садится за своё рабочее место и принимается за рутинную бумажную работу. Чацкий догоняя Молчалина, зевает и опускаясь пред ним на колени падает всей грудиной на бёдра Молчалина. — Ты знаешь, французская литература не так плоха, как мнилось мне однажды. — Вот видишь… — красный Молчалин никак не может привыкнуть к тактильному Чацкому и зачастую редеет перед его сочащимся романтикой заботами или объятиями. Чацкий умиротворенно потирается щекой о шёлковые ткани и неосознанно мычит от удовольствия. Прикрывает глаза, чувствуя сладкую негу и налившийся свинцом сон на глазах. *** Молчалин тихо скребёт перьевой ручкой по бумаге, пальцами выстукивая своеобразные ритмы. Снежинки медленно кружатся за окном, мороз вырисовывает неповторимые узоры на стекле, Чацкий еле слышно сопит и лишь видны его вздымающаяся спина да торчащие курчашки.