По-пацански

— Вот за тебя я бы точно вписался. Хоть ты и морда автоматная, — Кащей склоняется почти к самому лицу, дышит перегаром и дымом, настойчиво заглядывает в глаза. Вове хочется отвернуться, смачно и на показ харкнуть ему под ноги, жестко послать, сказать что-то вроде «кого ты лечишь» или прямо спросить, за сколько Кащей сторговался с хадишескими. Как оценил жизнь своего пацана? Но вместо этого Вова продолжает молча слушать складный Кащеевский трёп и гасит бушующее внутри пламя брезгливой ненависти. — Ну вписался бы по-любому, — на голубом глазу пиздит Кащей. — Потому что ты вес имеешь. — Он делает короткую, почти незаметную паузу, сглатывает и добавляет: — И путь мы с тобой особый прошли. Вот этот внезапный намёк на общее прошлое — не лживые обещания вписаться, конечно, нет — задевает внутри что-то очень важное, болезненно чувствительное, тонко, остро колет иглой, подцепляет, будто крючком, вытягивает на поверхность давно похороненные воспоминания. «А сиськи, слышь, у этой с новостроя Горковского что надо», — Кащей гогочет, пихает Вову локтем в бок, достает из внутреннего кармана синюю пачку и вытаскивает из нее две сигареты. Одну суёт в угол рта, другую протягивает Вове. Понтовый Космос не воняет портянками, хорошо прогорает и мягко тянется. Эти сигареты полчаса назад они увели с витрины в «Березке». Пока Вова развлекал молоденькую продавщицу комплиментами, Кащей быстро спер пачку, ловко подсунув руку под стекло. Девчонка даже ничего не заметила и, когда они уходили, мило улыбалась Вове, явно рассчитывая на продолжение общения в ближайшем будущем. Наивная. «Говорю тебе, на дискач в ДК эта баба со мной пойдет», — Кащей по-хозяйски разваливается на диванчике, который Вова совсем недавно подлатал после выпертой из подвала алкашни, даже заботливо укрыл старым индийским покрывалом, чтоб и вид приличнее был и жопе мягче. «Ага, побежит прямо. У неё, поди, своих с района дофига, с кем пойти можно. И не молодых, как мы с тобой». — Вова специально подзадоривает. Знает, что Кащей спит и видит, как до старшака поднимается. Мало ему власти, ох, как мало. «Это мы ещё поглядим», — щурится Кащей, затягиваясь от души, мечтательно смотрит в низкий закопченный потолок и хмыкает каким-то своим мыслям. На дворе ноябрь, и по утрам уже прохватывает приличным морозцем, но Кащей форсит: гоняет без шапки и в куртке нараспашку. Вова старается от него не отставать. Все у них так. Никто никому не уступает. Ни в чем. Поэтому и в «моталке» они вдвоём за «авторов по возрасту». «Слышь, Адидас, — вдруг вскидывается Кащей. — А помнишь, ты про книжку рассказывал? Ну, где баба французская со всеми подряд ебалась». «Допустим, помню», — кивает Вова с усмешкой. Забугорная эротика давно не дает пацанам покоя. Даже появившийся на районе пару лет назад подпольный видеосалон не спасает. Впрочем, порево там крутят редко. Сам барыга из салона больше по боевикам, вот и возит всяких Сталлоне со Шварценеггерами и Ван Даммами. А потребность ширнармасс в запрещенном и порицаемом так и остается неудовлетворенной. Про «Эммануэль» Вова вспомнил случайно. Кащей как-то пожаловался, что горячая тема хреново в кино раскрывается. Мол, без слез на эти жалкие потуги не взглянешь. Разве так трахаются вообще? «Трахаются по-разному», — философски заметил тогда Вова и рассказал про батину книжку, которую тот прятал в шкафу за другими «приличными» книгами, и которую Вова давным-давно отыскал и прочитал от корки до корки. Кащей книжкой заинтересовался, даже попросил захватить в следующий раз, но Вова, честно говоря, не воспринял это всерьёз. Кащей колонку-то в Советском спорте до конца не осиливал, куда ему целый роман, хоть и эротический. Но, походу, зря Вова его недооценивал. «Так принёс, что ли, или нет?» — Кащей в нетерпении скользит зубами по верхней губе. Нелепая привычка, которая всегда притягивает взгляд. «Да принёс, — сдаётся Вова и лезет в сумку, оставленную на крючке у двери. Среди институтских тетрадок мелькает ярко-розовый с чёрной надписью корешок. — Держи. Наслаждайся». «Бля, она, че, без картинок?!» — возмущению Кащея нет предела. Он листает тонкие желтоватые страницы, испещренные мелкими буквами, и на лице его отчётливо проступает разочарование. «Там и без картинок с головой хватит», — говорит Вова, пытаясь смягчить чужую досаду. «Да е-мае…» Кащей все-таки начинает читать, но не сначала, а, отлистав несколько страниц. «И только теперь, раздев её полностью, он привлёк Эммануэль к себе, и начались ласки. Повсюду…» Вова не сразу замечает, что Кащей зачем-то читает вслух. Читает сосредоточенно, но неуверенно, спотыкаясь на половине букв и, кажется, не понимая в полной мере содержания, потому что все силы уходят на правильное произношение слов. Действительно, где уж тут удовольствие получать. Вова закусывает щеку изнутри и очень остро осознает, какая на самом деле между ними гигантская пропасть. Он — «интеллигентный молодой человек» с папой-главным инженером, вторым курсом института и какими-никакими перспективами. И Кащей — срок по малолетке по сто писят восьмой, батя-конченый пропойца, восемь классов образования и тридцать метров в бараке без удобств. Кроме «универсамовской моталки», у них нет ничего общего. Но, сам не понимая — зачем, Вова аккуратно забирает у Кащея злополучную «Эммануэль» и, устроивший на диванчике рядом, продолжает с того места, где Кащей остановился. Он читает с выражением, играя интонацией, расставляя в нужных местах акценты и выдерживая глубокие паузы. Его училка по литературе была бы в экстазе от подобного выступления, но для неё Вова не старался бы так. «Эммануэль постанывала, не разбирая толком, откуда эта боль…» Шумный длинный выдох, доносящийся слева, вынуждает оторваться от книги и повернуться. От увиденного у Вовы разом перехватывает горло. Глаза у Кащея возбужденно блестят расширенными зрачками, ноздри раздуваются, как у породистого жеребца, лоб отливает плёнкой испарины, приоткрытые сухие губы едва уловимо подрагивают. Вова непроизвольно сглатывает. Острый кадык почти ощутимо скользит под тонкой кожей горла. «Продолжай», — еле слышно просит, именно просит, Кащей, и Вова не в силах ему отказать. Он читает, как сладко трахается в самолете соблазнительная француженка, а сам всеми обострившимися до предела чувствами настраивается на Кащея. Вову сводит с ума его потяжелевшее неровное дыхание, шорох одежды, ерзанье. Внизу живота разгорается пламя. «Чёткая книжка, Адидас… И читаешь как надо…» Кащей откидывается на спинку дивана, сползает ниже, шире расставляет ноги. Боковым зрением Вова видит, как он поглаживает себя. Эластик спортивок абсолютно ничего не скрывает. Наоборот, подчеркивает внушительную длину и крупные яйца. «Только не останавливайся, Вова… Еба-ать…» — хрипло шепчет Кащей, уже без стеснения просовывая руку в штаны. Видно, что его совсем ведет. Вову тоже ведёт и жёстко кроет. Буквы пляшут перед глазами канкан. Эммануэль кончает, и Вова откладывает теперь бесполезную книгу на стол. На мгновение в подвальной комнатенке повисает тишина, только вода гулко шумит в трубах. В паху все ломит от неудовлетворенного возбуждения, голова ноет зарождающейся болью. «Да харэ уже, — тянет Кащей и пихается бедром в бедро. — Давай со мной за компанию. Или с хуем наперевес домой почапаешь?» Он пытается звучать развязно, но Вову не проведёшь. Кащей на взводе, он уязвим сейчас как никогда, и он, конечно, не знает, чего ждать от Вовы — насмешки, удара или согласия. Вова тоже не знает, как правильно, как «по-пацански», но желание сильнее, и бедро Кащея, прижимающееся к его собственному, слишком горячее. Сперва Вова тоже удобнее упирается спиной в диван, потом отщелкивает пряжку ремня, выкручивает пуговицу на брюках. Кащей за ним неотрывно наблюдает. Вова чувствует его взгляд всем телом, но это, как ни странно, не вызывает отторжения. Смотри, смотри на меня, хочется приказать Вове, но любые слова точно испортят момент. Молния на ширинке привычно заедает. Вова злится на неудобные брюки. Он с радостью поменял бы их на спортивки, но в институте костюм от «Большевички» точно не поймут. В край заколебавшись, он едва не выдирает бегунок с мясом, но все-таки высвобождает член из одежного плена. С губ слетает стон облегчения. Вова обхватывает кулаком ствол и прикрывает глаза. Но не плотно. Сквозь ресницы видит, как Кащей следом за ним тоже возвращается к неспешной дрочке. Их тела плотно соприкасаются. Вове кажется, что он слышит не только шорох ткани, влажное трение, шум дыхания, но даже стук сердца. Яйца наливаются тяжестью. Член в руке крепнет, низ живота сводит нарастающим спазмом. Вова водит кулаком все быстрее, уже не смущаясь, коротко вскидывает бедра навстречу руке. «А у меня все-таки больше», — вкрадчивый севший голос Кащея будоражит и подстегивает. Вова понимает, что его берут на слабо, но все равно скашивает глаза и смотрит на мелькающий в кольце из пальцев член. Темно-бордовая головка лакированно блестит от смазки, сквозь тонкую кожу на стволе проступают вздутые вены. Волосы тёмной дорожкой сбегают вниз от пупка, расширяясь перевернутым треугольником в паху. Нормальный пацан не должен так пялиться на елдак другого пацана. Это полнейший зашквар. Тревожная мысль бьётся о стенки черепа, усиливая и без того нехилую головную боль, но Вова просто не в состоянии отвести взгляд. Он смотрит на Кащея, а Кащей, он знает, ливером чует, точно так же смотрит на него без отрыва. И это так сладко. Так невыносимо хорошо и возбуждающе, что отверстие на головке просто истекает новыми каплями смазки, а пах, как это всегда бывает перед финалом, начинает приятно тянуть. Вова непроизвольно прогибается в спине, упирается затылком в спинку, но тут Кащей резко сгребает его за рубашку на груди и рывком дёргает на себя. Вова не успевает среагировать и оттолкнуть его, не может вовремя опомниться: голова чумная, все мозги утекли в член, хочется только одного — кончить. Кащею тоже хочется, и он крепко держит Вову, не давая отвернуться. Лицом к лицу. Глаза в глаза. Ноздри щекочет горький запах курева. Между их губами лишь десяток сантиметров. И Кащей тянет его ближе. Ещё немного… совсем чуть-чуть… Но, на удивление, грань они в тот раз не переходят. «Адидас», — сорванно хрипит Кащей, обдавая рот горячим дыханием, и Вову выносит в стратосферу оглушительным, невероятно сильным оргазмом. Потом Кащей как-то незаметно заминает неудобный момент. Что-то шутит про запрещенные развратные книжки, а после без перехода начинает втирать про дела. Вова благоразумно поддакивает. Ситуация с совместной дрочкой, и правда, фиговая. Так он думает, пока через неделю они не оказываются в этом же подвале вновь, и все происходит по уже знакомому сценарию. Потом дрочка из совместной превращается во взаимную. И неудобным становится все остальное. Уходит доверие, разговоры по душам, исчезают общие темы и общие дела. Пропасть неумолимо расширяется. Под конец их ставят в разные конторы, и Вова испытывает по этому поводу лишь облегчение. Судя по виду, Кащей — тоже. Все летит в тартарары. Чтобы как-то остановить лавину, в апреле Вова просто дёргает из института и шурует прямиком в военкомат. После такого фортеля Батя неделю с ним не разговаривает, ходит по вечерам чернее тучи. Мачеха скользит за ним бледной тенью. Маратка, хоть и мелкий ещё, но понимает, что из учебки для Вовы один путь — Афган, а там хорошего нет, потому тоже светит мрачной рожицей. Несколько раз батя пытается завязать разговор, но Вова его тормозит. Для себя он все решил. Ему надо разобраться. Понять — что и как. Поставить мозги на место. Слишком тут все сложно стало. Не распутать. На проводы Кащей все же приходит. Садится рядом с Вовой, пьёт, говорит ободряющие тосты, ржёт, закидывает руку на плечи — легко и непринужденно, как раньше, до всей этой хуйни. А Вове тошно. Так тошно, что он опрокидывает в себя стопки одну за одной и почти не закусывает. Его никто не останавливает, все всё понимают. Пацан в Афган идёт, пусть оторвется напоследок. Позже, когда Вова, ужравшись почти до отключки, блюет на улице, именно Кащей поддерживает его, чтобы не свалился, а потом умывает под колонкой. Как они тут оказались и где остальные пацаны, Вова даже не пытается представлять. Башка, как свинец, во рту словно кошки нассали, и мутит все ещё знатно. Вдалеке брезжит рассвет, небо красное на востоке, а вокруг них еще бледно-синие сумерки. Кащей ведёт его к дому, обнимает поперёк спины. Коричневые подъездные двери гостеприимно распахнуты. Вове хочется вывернуться из его крепкой хватки. Просто назло, но сил едва хватает на то, чтобы вяло переставлять ноги. Кащей непривычно молчаливый. Не издевается и не подсмеивается над перебравшим Вовой. Это немного усмиряет гордость и притушивает обиду. Только в подъезде, в маленьком закутке под лестницей на первом этаже Кащей прижимает его к стенке. Здесь пахнет свежей краской и известкой, немного несет из подвала сыростью. Но запах Кащеевского шипра, когда он близко-близко наклоняется к Вове, перекрывает все. Вова цепляется за скользкую олимпийку, пытаясь сохранить равновесие, и тут Кащей его целует. Целует впервые. Целует, не обращая внимания на то, что от Вовы тащит перегаром и рвотой. Целует отчаянно и жадно, со злостью и напором. Целует и отчётливо произносит прямо в губы: «Только попробуй не вернуться, Адидас». И с усмешкой добавляет: «Морда автоматная». «Ну вот я вернулся, — теперь хочется бросить ему в лицо. — Я вернулся, а ты что? Когда ты успел так скурвиться, Кащей? Неужели за жалкие два года?» Но Вова ничего не говорит, а Кащей не умеет читать мысли. Он что-то вчехляет Вове про «скорлупу», понятий не знающую, про то, что за чужой неосторожный базар не стоит впрягаться, но Вова его уже не слушает. Только кивает, со всем заранее соглашаясь, как в Афгане научили. Со старшими по званию не спорят. Себе дороже. Но на задаче с тобой рядом твой кореш, а не комдив. — Расход? — напоследок протягивает ладонь Кащей, обрывая ход мыслей. Вова снова кивает и пожимает протянутую руку. Никакого понимания от Кащея он больше не ждет. Че там ждать-то, если для себя уже все решил. Сам решил. Как и тогда с армейкой. Для него теперь слова Кащея, как шелуха, облетают, стоит передернуть плечами, ветер уносит их вместе колкими снежинками. Наверное, впервые Вове плевать, сколько людей его поддержит, плевать, хватит ли у них сил одолеть в этой сходке Хади Такташ. Он просто знает, что должен вписаться за этого пацана, погибшего ни за что, за его осиротевшую бабку, за их пацанские идеалы, даже если они живут до сих пор лишь у него в голове. Должен, чтобы эта подрастающая «скорлупа», такая, как его Маратка, могла не только отжать шапку у чьей-то мамки, но и встать за своих, какой бы не была цена. Чтобы было у них ещё что-то, кроме жажды наживы и стремления к власти. *** «Ну и кому ты че доказал?» — звучит в голове насмешливый голос Кащея. Пробитое гвоздями бедро дёргает острой болью. Ушибленный затылок тупо ноет. «Себе», — одними губами шепчет Вова. И тебе, проносится в голове яркой вспышкой перед сомкнувшейся темнотой.