Марципан, вино и соль

      Переехать за город оказалось очень хорошей идеей.       Первые две недели после фонтейнского потопа тянулись для Фурины бесконечно долго. Повеселиться она успела лишь в компании Клоринды и её знакомых, но то случилось единожды. Если бы спустя эти две недели к Фурине не пришли Люмин и Паймон и если бы не состоялся мюзикл «Маленькая океанида», то вряд ли у бывшей богини-актрисы начало бы хоть что-то получаться в этой жизни. Мюзикл вернул Фурине внимание людей, но теперь она наотрез отказывалась играть. «Я согласна вас консультировать и направлять, но на сцену выходить — нет, нет и нет. Тот раз был данью уважения, финальным поклоном, если позволите, но теперь я бы хотела дать выступать новому поколению актёров», — говорила Фурина, пытаясь балансировать на грани заносчивости и материнской снисходительности. После пятисот лет баланс она умела держать — и от осознания этого иной раз становилось тошно.       От желавших консультироваться с лучшей актрисой Фонтейна не было отбоя. Хватило всего трёх месяцев активной работы театральным консультантом, чтобы скопить солидную сумму на собственный участок с домом, расположившийся на холмах к северу от Кур-де-Фонтейна. Теперь Фурина была сама себе хозяйка — полностью, от и до, никаких обязательств, никаких нареканий за случайный потоп или животных в доме.       Фурина усердно искала, чем ещё может заняться, что ещё ей может удаваться хорошо помимо театра, и таким образом на новом месте нашла себя в садоводстве. Пытаясь научиться управлять Крабалеттой, Уше и Шевальмарин, Фурина поняла, что гидро-помощники не созданы для ухода за нежными цветами. Пришлось начинать всё собственными руками. Впервые за пятьсот лет Фурина читала не отчёты о водах Фонтейна, не исторические хроники и не научные трактаты о той же воде и способах предотвратить последствия наводнений, а сборники советов для начинающих садоводов, буклеты о почвах и семенах и заметки об удобрениях. Из всего же, что связано с садоводством, грязь Фурине нравилась меньше всего. Бывший Архонт, актриса театра, звезда Фонтейна, суд над которой навёл смуту в стране, теперь почти всё домашнее время сидела на корточках или прямо на коленях на земле, усыпанная пыльцой и в позеленевших от сорняков перчатках. Иногда пригождалась сила, подаренная Глазом Бога, но в остальном Фурина старалась не забывать о своей человеческой сути и о том, что большинство садовников Тейвата выращивают прекрасные цветы без колдовства. Тем приятнее для Фурины будет результат, если своими собственными руками она вырастит огромный сад на почти пустой придомовой территории.       А потом эти цветы можно будет дарить друзьям. Или приглашать их посидеть прямо в саду, чтобы каждый сполна насладился итогами стараний. Её стараний, о которых она сможет рассказать и не бояться.       — Вот так, — протянула Фурина, чуть приминая землю над последним саженцем лампового колокольчика. Девушка закончила и замерла, поставив ладони на землю и вперившись взглядом в этот последний саженец, на котором успели набухнуть будущие бутоны. Сейчас был самый сезон для посадки и скорого цветения колокольчиков, и если она не прогадает с удобрениями, то цветов на каждом кустике будет много.       — Вижу, время ты не теряла.       Фурина подавилась криком удивления и испуга, завалившись вбок и упав седалищем на рыхлую землю. Она задела ведро с инструментами, и те зазвякали, падая и вываливаясь.       У калитки стоял юдекс Нёвиллет, по сравнению с которым и без того невысокий забор выглядел совсем уж игрушечным. Нёвилетт нисколько не изменился за прошедшие-пролетевшие месяцы и взирал на Фурину сверху вниз так, что девушку защекотало тревожное чувство: что-то случилось. Одно то, что верховный судья покинул Дворец Мермония и, более того, город, уже не внушало уверенности.       Однако же в следующий миг Фурина увидела, что Нёвиллет пришёл не с пустыми руками, и вместо папок с документами или даже трости он держал корзинку. Обычную плетёную корзинку с накинутым платком, на котором синевой по краям растёкся традиционный фонтейнский узор из сплетённых в единое волн и рыб. Выглядел юдекс... немножко, честно признаться, забавно. Фурина видела театральные постановки детских сказок, и часто реквизитом в таких сказках служили подобные корзинки, но носили их милые девочки лет десяти–пятнадцати. В обычной жизни обычные фонтейнцы ходили с обычными сумками из расшитых или расписанных тканей или кожи, и даже за городом, среди милейших, будто сошедших с книжных иллюстраций, домиков Фурина видела только двух детей с корзинками. Даже обычные современные дети предпочитали сумки.       Вот только было одно «но»: Нёвиллета нельзя было назвать «обычным фонтейнцем», пускай он родился здесь и прожил не одно столетие.       — Привет. — Фурина поднялась, пытаясь смахнуть комья земли и травинки с одежды. Смысла надевать фартук иногда совсем не было. — Или лучше сказать, кхм-кхм, — Фурина приложила руку к сердцу и присела в реверансе, — добрый вечер, почтенный юдекс.       — Ты не меняешься. — Взгляд Нёвиллета смягчился — или он всё это время был мягок, только Фурина это не подметила? — А вот твои интересы меняются каждый день, как я посмотрю.       — Не каждый. — Фурина самодовольно уперла руки в бока. — Садоводством я занимаюсь уже месяц, вяжу два месяца, а на сёрфинг хожу каждые три дня — уже две недели, между прочим! Ой, может, ты зайдёшь хотя бы? Если тебе не надо срочно убегать.       Нёвиллет молча открыл калитку, зашёл на территорию и так же эту калитку закрыл, сгибаясь и явно чувствуя себя неуютно в размерах почти кукольного домика. Мужчина осмотрел сад, окинул придирчивым взглядом, и Фурине стало даже слишком неловко. Хорошо, что ещё неделю назад она — сама, собственными руками! — покрасила забор, с которого краска облупилась, оставив лишь пару хлипких кусочков. В остальном же... Подсолнухи в углу дворика, бывшие здесь с самого въезда, перекопанный участок, подготовленный к будущим клумбам, усеянные землёй плитки дорожки. По-хорошему, плитки тоже стоило заменить, а то эти потрескались и изломались.       — Ты застал меня в разгар работы, поэтому тут кавардак, уж прости, — улыбнулась Фурина, пряча руки за спину и перекатываясь с пятки на носок.       — В рабочем кабинете перед большими судами то же самое, — поделился Нёвиллет. — Только с бумагами.       Фурина напрягла память. Да ну нет, когда такое было?       — Я видела, как выглядит твой кабинет перед большими судами. Мне казалось, там всегда порядок и всё чётко разложено.       — Ты просто не видела, что происходит перед тем, что ты зовёшь «чётко разложено». Хотя нет, погоди. В первые лет двадцать, когда ты была более активна в попытках принимать участие в судах, ты должна была...       — Ой, ну ты вспомнил!       Фурина тоже вспомнила. Первые три самых громких дела: о притеснении мелюзин, о десяти убийствах-утоплениях, совершённых не покинувшим Фонтейн океанидом, и о группировке Гончие Разрыва, которые натворили дел в фонтейнских деревнях, навредив мирным жителям и их собственности. В те годы, вспоминала Фурина, она усердно читала отчёты, раскладывала листы отчётов по всему помещению, ездила по местам преступлений и устраивала тот ещё мозговой штурм, играя больше в детектива, чем в судью вроде Нёвиллета. Тогда в кабинете и правда было много бумаги, папок, книг и разлитых чернил. Фурина же ещё обладала достаточным энтузиазмом заниматься делами Фонтейна и участвовать в его жизни. Чем дальше, тем яснее ей становилось: её не видят не только как замену Нёвиллету, её не видят даже как помощницу. Поэтому Фурина отступила и перестала путаться под ногами, оценивая дела либо по коротким отчётам, либо уже непосредственно в зале Эпиклеза.       — Ладно-ладно, зачем поминать былое? — Фурина улыбалась, скрывая неловкость, и пошла в сторону дома. Проходя мимо столика и плетёных стульев, она смахнула со столешницы налетевшие листья и убрала коробки от удобрений. — Присаживайся, я поставлю чай... или тебе просто воды налить? Правда, она не какая-то особенная. Оу.       Нёвилетт достал из-под платка винную бутылку.       — Le Sourire de la Nymphe. Кажется, тебе оно нравилось больше других. Ещё тут, — Нёвиллет поставил «Улыбку» на стол, чтобы вытащить из корзинки вторую бутылку, — вино из Мондштадта. От Люмин.       — Они с малышкой Паймон здесь? В Фонтейне? — Фурина, скинув перчатки на стул, взяла первую бутыль и погладила посеревшую этикетку. Пятнадцать лет выдержки. Дорогое, трудное в приготовлении и потому ещё более привлекательное для знатных семей и эстетов.       — Отправились в сторону леса Эриний. Что-то срочное и не требующее отлагательств.       Фурине хотелось, чтобы Люмин и Паймон зашли к ней. Хотя, возможно, приглашать их сейчас будет не самой хорошей мыслью: сад перекопан, дома требуется закончить уборку и ремонт, да и готовить Фурина научилась лишь самые простые блюда — нечего будет противопоставить Паймон в разговоре и нечем будет её угомонить. Фурина глянула на вторую бутыль от винокурни «Рассвет». Такое вино стоило сохранить на подольше.       — Если бы ты хотел передать мне посылку, то мог бы прислать посыльных, — подняла глаза на судью Фурина, постукивая ноготком по фонтейнскому вину. — Неужто у юдекса нашлось больше свободного времени? Ни в жизнь не поверю, что ты взял отпуск.       — Почти. Устроил себе отгул до завтра.       Фурина замолчала, а затем засмеялась.       — Спустя пятьсот лет ты решился хотя бы на это! Ну надо же! Сколько я тебе говорила гулять среди людей почаще и ради этого брать те же отгулы, но ты наотрез отказывался, зато теперь — просто не верится! — Отсмеявшись, Фурина тут же сменила веселье на серьёзность. — Я надеюсь, это не вызвано чем-то... важным или опасным?       — Совершенно нет, — покачал головой Нёвиллет. — Всего лишь хотел увидеть, как ты поживаешь. Мне жаль, что я не смог сразу озаботиться твоим новым местом жительства, а потом не сразу узнал, что ты вовсе покинула город.       — Да брось, — фыркнула Фурина. — Никаких обид не держу. Садись давай — и придерживай на всякий случай волосы и одежду, тут везде... не очень чисто.       Нельзя надолго оставлять гостей, но все действия Фурина проводила бы быстрее, не наведи она ещё утром беспорядок с перестановкой мебели в попытке помыть пол. Сил вернуть всё на место не нашлось, так что некоторые коробки, не открытые с самого переезда, стулья и длинный стол перегораживали дорогу к заветным шкафам с кружками.       — Изящных бокалов тут нет, зато смотри, что нашла. — Фурина поставила перед Нёвиллетом кружку с водой. На кружке была вылеплена мордочка мелюзины. Губы судьи еле заметно тронула улыбка, а в глазах засияла поистине детская радость. — Там много таких. В основном с животными, но есть с... кажется, их зовут пари. И с океанидом. Могу подарить.       — Я подумаю об этом предложении, — протянул Нёвиллет, прежде чем сделал глоток из прелестнейшей кружки. Фурина же, прихватив с кухни штопор, лихо откупорила бутыль Le Sourire de la Nymphe и плеснула тёмно-красную жидкость в кружку с пухленем.       Навык быстро открывать бутылки за пятьсот лет, к стыду или к гордости, стал одним из самых отточенных умений.       — Мы так и не отпраздновали спасение Фонтейна. И возвращение твоих сил... — Фурина примолкла, думая, сказала ли лишнего. К Нёвиллету вернулась власть Гидро Дракона, но встреча и прощание с Фокалорс вряд ли были для него настолько уж приятными. В самом начале Фурина хотела с ним поговорить об этом, но своих чувств Нёвиллет так ей толком и не рассказал.       — За спасение Фонтейна, — первым поднял кружку Нёвиллет.       — За Гидро Дракона.       Бреньк — стукнулись глиняные кружки.       За двести лет правления Фокалорс! И пусть не утихнут песни, воспевающие Повелительницу всех вод, людей, родов и законов! За Гидро Архонта! Фонтейн гулял — празднество всю неделю, парад в первый день и в последний. Яркие огни были повсюду, как и цветы. Фурина присутствовала на гуляниях каждый день, одаривая вниманием всех торговцев, от механиков до булочников, от портних до цветочниц. Пред ней склонялись, её молили, ей льстили, её обожали. Тысячи глаз ежедневно смотрели за каждым её движением, тысячи ушей ловили её слова, тысячи ртов говорили с ней и о ней. Фурина любила и взаимно обожала людей, любила созданные ими сладости, одежду, шляпки и украшения, любила их песни, танцы и музыку, но спустя неделю всё это ей надоело. Она притворялась богиней и, будучи человеком, нечеловечески устала.       Фурина и Нёвиллет наблюдали за заключительным парадом с высоты. Юдекс не хотел выходить из своего кабинета, и Фурина смогла подкупить его только водой из Инадзумы, которую достать уже было так же сложно, как пробраться сквозь постоянно возникающие бури вокруг островов. Инадзума менялась и менялась не в лучшую сторону.       Процессия из повозок и платформ, украшенных фигурами, лентами и цветами, из людей в масках и перьях почти скрылась из виду, и прежде, чем Нёвиллет успел бы ускользнуть, Фурина спросила:       — Ты знаешь о тайных ходах во Дворце Мермония?       Фурина думала услышать «да», но Нёвиллет ответил: «Нет». Фурина узнала о тайных ходах ещё давно, рассматривая планировку Дворца, и, было дело, сбегала в город или за городские стены, пользуясь старыми планами. Почти как в приключенческих романах. Не особо сейчас надеясь, что холодный и равнодушный к приключениям или её затеям юдекс согласится, Фурина предложила:       — Хочешь сбежать от шума за город?       К очередному удивлению, Нёвиллет согласился с первой попытки.       Морской ветер трепал её волосы, выветривая усталость, городскую пыль, отпечатки чужих глаз и слов и позволяя вдохнуть полной грудью. Где-то на востоке лежал Мондштадт, город свободы, ветра — и надежды, как сказал ей Нёвиллет в одном разговоре, между делом и ничего больше не поясняя. Может, сейчас, спустя почти век, юдекс ответил бы на вопрос «как связаны надежда и ветер?», но Фурина не хотела спрашивать. Она хотела кричать ветру о своих переживаниях, однако так она нарушила бы данную клятву. Нет большего разносчика сплетен, чем ветер.       Фурина обернулась на Нёвилетта. Он стоял немного позади и смотрел на волны, в которых отражалась голубоватая луна, тяжёлая и одинокая.       «Катись всё в Бездну», — подумала Фурина и принялась расшнуровывать платье. В честь праздника девушка оделась менее свободно, чем обычно: в на удивление тяжёлое платье в пол, с обилием серебряных вставок с голубыми камнями и с этой дурацкой шнуровкой, пускай и спереди.       — Что вы делаете, госпожа Фурина?       — Я хочу купаться, — процедила девушка, вдыхая ещё глубже. Руки легко выскользнули из рукавов. — Я так давно не сбегала поплавать в одиночестве, что скоро засохну.       — Зачем, в таком случае, вы позвали меня?       — Потому что «в одиночестве» плавать раз за разом скучнее. — Платье упало к ногам, звякнув украшениями, и Фурина осталась в сорочке до щиколоток. — Ты же хорошо плаваешь? Если не хочешь, можешь сидеть на суше. Но...       Фурина не договорила, потому что Нёвиллет скинул с плеч жюстокор и потянулся к жабо, чтобы избавиться и от него. Оставшись в одной рубашке, Нёвиллет потянулся, будто всё время только и ждал приглашения, и двинулся к воде.       — Сапоги не помешают? — спросила Фурина, немного смущённая происходящим. Нёвиллет, которого она знала уже два века, сегодня удивлял её раз за разом.       — Уж точно не мне.       Они нырнули одновременно. Вода приняла в солёные прохладные объятия, и мир воздуха остался позади.       У Фурины было два века, чтобы научиться задерживать дыхание на подольше. У неё не было Глаза Бога, чтобы хоть немного резонировать с Гидро в водах Фонтейна и дышать, не страшась утонуть. Про иные силы и говорить не стоит. Однако что это за Гидро Архонт, который не сможет задерживаться в воде надолго? Если бы кто-то решил проверить... если бы...       Нёвиллет был очень быстрым. И очень вёртким. В воде он двигался даже быстрее сонных рыб, проводя ладонями по их поблёскивающим в лунном свете спинам. Юдекс сам напоминал рыбу. Фурина же, начав задыхаться через некоторое время, всплыла на поверхность и легла на воду. Кое в чём вода была справедлива ко всем: она держала на поверхности и людей, и животных, и богов.       Белая макушка Нёвиллета показалась из воды.       — Сегодня очень красивое небо, — произнесла Фурина, не то оправдываясь, не то взаправду говоря о собственных чувствах. — Из-под воды звёзд не видно.       Мужчина промолчал и скрылся в глубинах. Фурина смотрела наверх, водя руками и создавая волны между пальцами, и луна завораживала, притягивала, как притягивает воду во время приливов и отливов. Луна одинока, потому что у неё не осталось ничего кроме вечного скитания по небу и холодного взгляда звёзд, — когда-то говорила... Эгерия? Фурина почти не помнила Эгерию, она и себя помнила совсем плохо до той встречи с Отражением. Неужели когда-то бывшая Архонт говорила о трёх лунах, которые встречались Фурине в древних легендах и старых сказках? Была ли Эгерия серьёзна или лишь выражалась красивыми метафорами?       Фурина успела вдохнуть прежде, чем её за ногу затянули в морскую пучину. Нёвиллет — будь он не ладен! Что это за отношение к Архонту, право слово?! — махнул рукой в сторону подводного уступа. Фурина, будь у неё возможность, рассмеялась бы: на сине-зелёных водорослях и тине лежали темнозвёздники, чуть сверкая и отражая свет полной луны. Посреди всех темнозвёздников разлёгся светло-голубой, кажущийся почти белым, пухлень, и уплывать не решался — поглаживания Нёвиллета его останавливали. Видя это подводное звёздное небо, Фурина сделала то, что могла: похлопала, пускай ничего не было слышно.       — Ну ты художник! — разнеслось над морем, когда юдекс всплыл вслед за Фуриной. — А я думала, ты только в работе с бумагами хорош.       — Но вы не знали и того, что я отлично плаваю. А я не знал, что вам не нравится глубина.       — Зачем опускаться в низы, если можно сиять на самом верху! — принялась храбриться Фурина, возвращая божественную надменность. Он не должен догадаться. Никто не должен.       — Хотя бы затем, чтобы увидеть глубинные огни. В темноте свечение ярче, не так ли?       — ...Отсюда хороший вид, — донёсся голос Нёвиллета будто бы издалека, и Фурина вздрогнула, поворачиваясь к нему.       — А? О, да, мне нравится смотреть на закат. И здесь нет всего городского света, так что звёзды намного ярче.       Помнил ли Нёвиллет ту их первую вылазку? К концу заплыва Фурина замёрзла и дрожала в сорочке, начиная жалеть о собственной идее. Платье согрело ненадолго. От них обоих пахло морской солью. Это был необычайно въедливый запах, потому что после горячей ванны Фурина продолжала чувствовать соль даже под ароматами цветов и ягод. Утром же ей было очень смешно спуститься к Нёвиллету в кабинет, чтобы позвать его на завтрак, и, перегнувшись через столешницу, почувствовать тот же солоноватый запах.       — В корзине есть ещё несколько подарков от Люмин и Паймон, — произнёс Нёвиллет, пододвигая корзинку к Фурине. Она, наконец-то, полностью убрала платок.       — О Архонты...       В корзине лежали коробочки с сумерским марципаном: Фурина не знала чужой письменности, но рисунки на коробках обещали марципан с орешками, в виде сумерских фруктов и обычные цельные марципаны без добавок.       Этих двоих точно надо будет пригласить в гости как можно скорее! И как можно скорее научиться самой готовить сладости.       — По глазам вижу, что тебе во всём угодили.       — Абсолютно! — Фурина открыла одну из коробочек и достала марципан в виде персика зайтун, принялась вертеть его в пальцах. — Путешественница из иномирья продолжает удивлять. Вот уж не думала, что она настолько расщедрится. — Девушка закинула марципановый зайтун в рот.       — Видимо, в Гильдии попался состоятельный клиент.       — Будешь? — Фурина протянула юдексу коробочку, и Нёвиллет осторожно взял марципан, напоминавший крошечный фрукт харра.       Они наслаждались марципаном, водой и вином молча, смотрели на медленно катящееся к горизонту солнце. Фурина почти наяву видела, как будет смотреть на закат, так же сидя на этом месте, но вокруг будут шелестеть и благоухать цветы. И людей, возможно, при этом будет больше. Хотя общество Нёвиллета её тоже устраивало, всё-таки пятьсот лет сосуществования во Дворце и в Театре сделали своё, и без холодного юдекса где-то рядом становилось немного одиноко.       Книги, театральные постановки, а теперь и кино — все способы рассказать историю говорили, что рано или поздно подобное сосуществование приводит либо к лютой ненависти, либо к пламенной любви, а у Фурины и Нёвиллета всё осталось почти по-прежнему. Разве что Нёвиллет за столетия смягчился, вдоволь насмотревшись на людей и их видение жизни и её смысла.       Фурина иногда слышала, как во все столетия работницы Палаты Жестьон шепчутся, но не достаточно тихо, о Нёвиллете, иногда осуждающе, иногда уважительно, иногда весьма... фривольно, и лучше бы Фурине было меньше слышать, что обсуждают люди вне работы. Сама Фурина подспудно помнила, что Нёвиллет не человек, и как будто из другой жизни ей подсказывало чутьё: он опасен. Плохое предчувствие искало совпадения там, где их не могло быть, но худшим совпадением были суды и дождь. Сначала ничто не предвещало беды, но спустя первые полвека суды, напоминавшие своими трагедиями спектакли больше, чем реальную жизнь, заканчивались ливнями. Фурина боялась, что именно такой ливень однажды станет причиной потопа. Наконец, Фурина решилась в шутку в каком-то совершенно дурацком разговоре — а разговаривала больше она, чем Нёвиллет, — бросить:       — Ты иногда смотришь — точь-в-точь дракон!       — Приму это за комплимент. Значит, я ещё не совсем стал похож на человека.       — О-о чём ты? — замялась тогда Фурина, не ожидая подобного ответа.       — Ты забыла уговор, Фокалорс? Напоминаю: ты с самого начала предлагала мне смотреть на людей и больше узнавать их. Раз уж люди Фонтейна — такие же исконные жители планеты, как и всё живое, созданное во времена Гидро Дракона, то мне не помешает о них... «заботиться» — ты употребила такое слово. — Нёвиллет недовольно повёл бровью, морщась от представления, что ему надо заботиться о каких-то людях, любимчиках богов. Затем он начал говорить тише. — Признаю, люди — забавные создания, я бы понаблюдал за ними ещё немного. В благодарность за представление я пока не собираюсь судить Семерых за узурпацию драконьих сил.       — Да, конечно! — Фурина, слишком нервничающая и совершенно точно абсолютно не помнившая, что что-то ему предлагала, вскочила с дивана и встала в позу. — Я просто хотела убедиться, что ты помнишь наш уговор и пока не передумал. Ты и сам согласен с тем, что за людьми интересно наблюдать.       Нёвиллет был опасен. Для неё особенно, пускай она только играла Архонта.       Спустя пятьсот лет опасный дракон сидел рядом с ней, пускай и по другую сторону круглого столика, и пил воду из кружки с вылепленной мелюзиной.       — Перемены, конечно...       — Что? — Нёвиллет повернул голову к Фурине, отвлекаясь от созерцания заката.       — Да вспоминаю былое. Сейчас я не знаю, что могу сказать, а раньше чуть ли не каждый день лезла к тебе с разговорами. Как ты меня только терпел!       — Нет таких законов, которые запрещали бы людям болтать больше двадцати часов в сутки. Не слушать тебя было так же легко, как проставлять печати.       — Это даже обидно прозвучало. А я так старалась! Ты же почти не посещал мероприятия, которые проходили.       Фурине пришлось убежать за графином с водой. Себе она налила ещё кружку вина.       — Мне хватало того, что писала «Паровая птица», что упоминала ты и отчётов о несчастных случаях, которые в эти праздники происходили, — продолжил оборванный разговор Нёвиллет.       — Но сейчас-то я могу надеяться, что ты будешь чаще посещать празднества?       Нёвиллет промолчал и пожал плечами, уклоняясь от ответа. Как жаль, что за подобное нельзя судить.       — Ладно. Предлагаю тост за... а давай за развитие театрального искусства?       — Тебе же не станет плохо? Вино крепкое, так-то.       — От двух кружечек я не опьянею слишком сильно.       — Тогда, — поднял кружку Нёвиллет, — за театр и справедливые суды.       Бреньк!       Было слишком много того, что Фурина не хотела бы вспоминать. Все её тревоги и бессонные ночи, все те разы, когда один неверный шаг привёл бы в пропасть. Всплывали и те воспоминания, которые не были связаны с архонтством, но были просто стыдными.       Всё-таки в какой-то миг Фурина и правда будто бы, самую малость, чуть-чуть, но влюбилась в Нёвиллета. Закончилось всё так же быстро, как началось, продлившись с первой бутылки вина вечером до стакана воды утром.       400 лет правления! Интервью с Гидро Архонтом Фокалорс: каково быть бессменным правителем?       Фурина откинула газету в очередной раз за вечер. Интервью, полное лжи. Жизнь, полная фальши. Власть, построенная на притворстве, отговорках, вранье с улыбкой на лице и выдумках. Девушка-играющая-Архонта вновь приложилась к горлу бутылки. Уже третья, третья бутылка крепкого вина из подвалов Дворца Мермония.       — Ибо страдания и несправедливость ядовиты, словно полынь и болиголов, — пропела Фурина строчку из мюзикла, поставленного по «Песне Эриний». Фурине приходилось в разные столетия играть Эринию, но она всегда отказывалась играть Эгерию. «Архонт, играющий Архонта» казалась забавной идеей постановщикам, но Фурина думала, что это будет совсем уж странное представление, где человек, играющий Архонта, сыграет Архонта. — А мне всё равно больше нравилась ваша постановка «Ромарин и Жюли», мсье Трюдо. Вот так вот!       Жаловаться зеркалу было бессмысленно. Оно не отвечало уже четыреста лет, а лишь повторяло всё, что делала Фурина, показывало те же эмоции и уж точно не решало проблемы.       Сегодня закончилась неделя народных гуляний. Газета вышла как раз в начале недели, но у Фурины не было ни дня покоя, чтобы прочесть интервью с самой собой. Не оставила ли она случайных подсказок к собственной сути? Ключей к собственной лжи? Сегодня заканчивалось празднество, и работники Палаты Жестьон уходили домой раньше. Дело к ночи, вряд ли остался хоть кто-то. Ночные дежурства успешно осуществляли меки, и самое большее — оставалась пара мелюзин, но с ними Фурина говорить не хотела. Мелюзины... «Нёвиллет, наверное, всё ещё в делах. Пойду спрошу, как ему шествие».       Хлебнув из бутылки ещё немного и оставив лишь самую малость, Фурина двинулась вниз, к кабинету дорогого, любимого, глубокоуважаемого, самого лучшего судьи не только в Фонтейне, но в целом мире. Вот уж кто точно выполнял работу без помарок и ошибок и вряд ли тревожился по поводу возможных оплошностей.       На первом этаже, как и во всём здании, не горело ни одного фонаря. Однако под дверями кабинета судьи растеклась тоненькая полоса света, что означало лишь одно: Нёвиллет и правда вновь задерживался. Фурине это было только на руку. Без стука и без сожалений об отсутствии манер она распахнула одну створку и оперлась на вторую, уходящую из-под локтя.       — Ах, милый юдекс, величайший судья, весь в работе, как и всегда, — пропела Фурина.       — Госпожа Фурина? Вы разве не отправились спать?       — Какой может быть сон! — Фурина зашла в кабинет, и дверь сзади захлопнулась оглушительно громко. — Праздники, гуляния, четыреста лет на посту Архонта — как я могу спать в таких обстов... обстав... об-сто-я-тель-ствах.       — Вы пьяны?       — Не-е-ет, пф-ф, с чего вы взяли, мсье Нёвиллет? — Хорошая актриса должна уметь играть и подшофе. А уж актрисой Фурина была просто великолепной! — Просто интере-есно, что же такого захватывающего в вашей работе.       — Если бы оно было интересным, — вздохнул Нёвиллет, бахая печатью по одному листу и по следующему. — Просил же приносить документы заранее, но тянут же до последнего и не предупреждают, что есть что-то срочное.       Фурина подошла к столу, встала сбоку, осмотрела кипы бумаг и папок. Как хорошо, что ей не надо этим заниматься! Девушка подняла стопку, лежащую на краю, и переложила её на другую, предварительно развернув — не стоило усложнять судье работу перепутанными документами. После этого она села на стол и уставилась на Нёвиллета, а он смотрел на неё и то ли осуждал, то ли выжидал, что ещё сделает Архонт-самодур.       — Ты соверше-е-енно не умеешь отдыхать.       — А ты отдыхаешь слишком много, тебе не кажется? — Нёвиллет принялся крутить ручку в пальцах. Фурину эти слова задели.       — Не так-то легко сидеть все эти назначенные встречи! Особенно когда человек теряется и двух слов связать не может. И по всем званым вечерам ходить тоже нелегко. Выставки посуды, современных картин, ремурийской моды, модные показы будущего сезона — и это лишь половина мероприятий за позапрошлую неделю!       Не так-то легко притворяться, что тебе интересно абсолютно всё. Не так-то просто притворяться, что тебе весело. Совсем непросто начинать пятый век притворства Архонтом. Но об этом Фурина обещала не рассказывать.       Но, может быть, она может дать подсказку? Или сразу сказать, что знает, как избежать катастрофы?       — Ты придумала, как нам избежать Предсказания?       Она не придумала. Она не знала, как может помочь Фонтейну, притворяясь. Разве может ложь в королевстве справедливости кого-то спасти?       — Не недооценивайте меня, мсье Нёвиллет! — Пламя её недовольства разгоралось, впитав выпитое вино. — Я знаю, как спасти Фонтейн, просто ещё не время! А так план есть, и я убеждаю вас, уважаемый юдекс: он безупречен!       Спроси. Спроси, в чём заключается план и как его осуществить. Потребуй ответа, как требуешь его в суде, посмотри, как смотришь на подозреваемых и преступников — она и есть преступница, она самозванка, она хочет, чтобы её разоблачили. Разоблачи её. Пусть она не сможет уйти от ответа и выговорится. Она не может больше!       — Раз время ещё не пришло, то, пожалуй, поверю вам, госпожа Фурина, — выдохнул Нёвиллет и отложил ручку, откинулся на спинку кресла. — Только не тяните, когда время будет поджимать.       Фурина была готова рассказать. Она хотела рассказать, но его слова остудили её, успокоили и окунули в реальность: она не должна рассказывать и даже думать не может о том, чтобы поведать правду. Нет никакой Фурины, обманывающей всех. Есть только Фурина де Фонтейн, Гидро Архонт Фокалорс, Повелительница всех вод, людей, родов и законов.       — Какой же ты хоро-о-оший.       Он не спросил. Он не задал вопроса, на который она хотела бы ответить всей душой. Он доверился ей. От прилива чувств Фурина соскочила с края стола, обхватила голову Нёвиллета и звонко поцеловала в щёку. Быстро, мимолётно, в приливе раззадоренных вином чувств. Поцеловала — и отскочила, чтобы убежать, кинув через плечо:       — Не сиди долго, у нас завтра суд!       Стыдно ей стало сразу же за закрытой дверью спальни. Это не то, что ей стоило делать. Но это было лучше, чем если бы она рассказала, что не является Архонтом. Спасибо Нёвиллету, что поверил её напускной храбрости и не спросил того, чего она желала и боялась.       Утром у Фурины болела голова. Три бутылки крепкого вина почти залпом всё-таки не сильно хорошо сказались на её самочувствии, и было бы ещё хуже, подай Нёвиллет хотя бы намёк на вечерний кошмар, который она творила. Фурина всё помнила, но лучше бы ей забыть это, как страшный сон.       За сто последующих лет Нёвиллет никогда не возвращался к тому происшествию, а Фурина старалась больше не пить так много, как бы её не прельщало вино.       — Нёвиллет, я тут подумала... — протянула Фурина, смотря на море, окрашенное бледно-голубым и оранжевым. — Теперь я могу дышать в водах Фонтейна и не бояться утонуть.       — Хочешь нырнуть? — усмехнулся юдекс совсем несвойственно и очень мягко.       — Только обещай, что не будешь плыть слишком быстро. Я не так хороша в подводном плавании, как хотелось бы.       Фурина кинула в рот последний марципан в форме красноплодника, поднялась с места, скинув запачканный землёй фартук, и подошла к Нёвиллету, чуть склонившись и протянув ему руку.       — Изволите сопроводить меня, мсье Нёвиллет?       Мужчина поднялся, и когда Фурина подумала убрать протянутую ладонь, Нёвиллет взял её руку и сам немного склонился.       — Почту за честь, госпожа Фурина.       — Как стоило мне перестать быть Архонтом, так ты сразу стал джентльменом! — рассмеялась Фурина. — Итак, как говорят в Гильдии искателей приключений, к звёздам и безднам! Но на звёзды я уже насмотрелась, время увидеть бездны. Там и свет будет ярче, я права?