Бабочкой не рождаются

I can see the truth through all the lies And even after all this time Just know you've got nothing to hide It's okay to cry

Пупсень часто видел один и тот же чудесный сон: он летел над поляной, цветущей десятком цветов, над ручьями, полными мальков, и над озером, поросшим камышами. Его тельце было настолько легким, что встречные порывы ветра сдували его. Цветы были прекрасны с такой высоты. Они, разноцветные и красивые, притягивали к себе все внимание. Пролетая над озером, Пупсень всегда смотрел вниз, на свое отражение. Удивительно, но в отражении он не был толстокожей зеленой гусеницей, здесь, во сне — он был бабочкой с белоснежными крыльями. Настолько нежной и хрупкой, что все его существо испытывало в этот момент пьянящий восторг. Пупсень проснулся. Рядом еще спал его брат — Вупсень. Он опять нажрался травы и ягод с земляничной поляны, и теперь, завернувшись в листик, спал, чуть похрапывая. Пупсень попытался рассмотреть себя в капле росы: на него уставилась зеленая рожа, немного помятая со сна. — Это все еще я, — грустно подумал Пупсень, ощупывая свои бока в надежде на то, что они стали меньше, — такой нелепый и тяжелый. Пупсень посмотрел на солнце. Там, наверху, где цвели цветы, шла работа: жужжали пчелы, набирая нектар в ведра. И бабочки летали. Их все любили, потому что они были неземными, нездешними. Пупсень всегда каким-то третьим чувством знал, что он тоже бабочка. Пусть и в теле гусеницы. Ему часто хотелось оказаться вне своего тела. Выскользнуть, содрав перепончатый покров, и полететь. Перестать ощущать неправильность тела, его тяжесть и неуклюжесть. Его, конечно, звали бы Паулина. Её — тут же поправил себя Пупсень. — Паулина, — еще раз повторил он для себя вслух, стараясь привыкнуть к новому изменению. — Пупсень, пошли есть траву! — завопил проснувшийся Вупсень. Стоял полдень, и от жары Пупсеню совсем не хотелось есть. Трава как будто резала горло, на ярко-красные земляничные ягоды смотреть не хотелось. Бабочки не едят это. Поэтому они такие легкие и стройные. — Ты какой-то странный сегодня, — заметил Вупсень, пожирая очередную ягоду, — почему ничего не ешь? — Я ем, просто не хочу… Слушай, ты когда-нибудь хотел научиться летать? — Что за ерунда. Мы — гусеницы. Летать могут только пчелы да жуки. Ну и б-а-абочки, — протянул Вупсень. — Бабочки, — мечтательно было начал Пупсень. — Бабочки-бабочки. Тьфу на этих размалеванных девчонок! Только и могут, что бусики да платьица обсуждать. Порхают туда-сюда и хохочут как припадочные. — Они красиво порхают… — Или ты Пупсень решил тоже девчонкой заделаться? Когда губки начнешь красить? — заржал в голос Вупсень. — Ничего я не решил, — обиделся Пупсень. Нет, его брат слишком глуп. Он не поймет переживаний. И не примет. Стало больно вдруг осознать это. — Знаешь, Вупсень, я, пожалуй, пойду спать. На этот раз сон был тревожный: Пупсень ощутил за спиной крылья, но взлететь не смог. Вместо тонкого тела, было его — грузное и такое ненавистное. Он проснулся, готовый заплакать. Светила луна, озаряя поляну мягким светом. Пупсень подошел к камню, за которым прятал бирюзовое платье, которое нашел случайно около озера. Почти каждую ночь он прятался в озерные камыши. И там, никем незамеченный, надевал платье и танцевал, широко размахивая руками, изображая полет. Вдруг кусты зашумели. — Вот ты и попался Пупсень! Вот зачем ты ходишь каждую ночь! Бабочкой захотел стать! В платья наряжаешься! — Вупсень, это не то, что ты подумал! — Да и не начинал. Пупсень, как ты мог! Променял наше братство на платья! — Мне нужно признаться тебе, — совсем уж жалко протянул Пупсень. Ему хотелось провалиться сквозь землю, сгореть от стыда на месте, — Я ненавижу себя и свое тело! Это не я! Я не могу быть этой гнусной неуклюжей гусеницей, вечно жрущей все подряд. Я давно понял, что я — это не я. Я готов был лучше порезаться травой, чем есть ее изо дня в день, тупея от безделия. Я больше не Пупсень. Забудь меня, я не могу больше так жить! Пупсень кинулся из кустов. В голове было одно: бежать, не останавливаясь. Куда угодно, лишь бы больше не жить прежнюю жизнь. Он слышал, как вдалеке истошно орет брат. Видимо, взывая одуматься. Пупсень не заметил, как оказался около обрыва. Позади слышалось, как за ним бежит Вупсень. «Сейчас или никогда. Я прыгну и превращусь в бабочку. У меня вырастут крылья, я полечу! " Разбежавшись, Пупсень прыгнул, и будто в миг все замерло. Он летел вниз и думал, что уже расшибет свое тело о камни, но вдруг что-то обхватило его с двух сторон и не дало упасть, а, наоборот, подняло выше. Это были бабочки. Они мягко увещевали его, что все страшное уже позади, что теперь можно не переживать. — Послушай, — сказала одна из бабочек — Эвелина, когда они уже сидели в цветке — Это очень тяжело, но попытайся сосредоточиться на нити. Как к тебе лучше обращаться? — Я — Пупсень. — Нет, — мягко возразила бабочка, — твое настоящее имя. — Паулина, пробормотал Пупсень, готовый расплакаться. — Хорошо, Паулина. Попытайся сосредоточиться на нити. Ты мало ела, это плохо. Нужен большой запас сил, но ты справишься. Паулина закрыла глаза, но чувствовала, что ее оплетает нечто мягкое и немного липкое. Она крутилась изо всех сил, пока наконец не ощутила, что ее тельце сковано. Бабочка Эвелина подошла к кокону, замотав полностью щелку, оставшуюся для глаз. — До встречи в новом мире, Паулина! — негромко проговорила бабочка, и Паулина погрузилась в темноту.