посмотри на звёзды (завтра мы окажемся среди них)

— Человек — это ошибка. Мы просто химическая случайность, которая никогда больше не повторится. — Ну и куда же бессонная ночь, и без рассуждений о вечном. — Ночь не совсем бессонная, Бед. Ты сам захотел выйти и полежать со мной.       Летний ночной ветер приносит с собой запах погашенного костра и мерцания звёзд, шумящих над головой. Хотя Альбедо не уверен, каким именно последние должны ощущаться, учитывая, что практически все они состоят из газа и пыли. Но в нос ударяет ароматы травы и лаванды, растущей прямо около их палатки. — Я очень хочу верить, что после смерти мы рождаемся заново. Но меня пугает вариант того, что в таком случае мы рождаемся в том же теле и в то же время, бесконечно переживая эту петлю снова и снова, просто не помним этого… — Это имеет смысл, учитывая, как часто мы оба ловим эффект дежавю, — лежащий сбоку Альбедо усмехается, а его рука мягко обхватывает ладонь Скарамуччи и подносит к своим губам, оставляя на коже короткий поцелуй. — Но зато, в таком случае мы будем постоянно влюбляться друг в друга аж до самой бесконечности. — Вот вечно ты находишь во всём хорошее… Люблю тебя за это. — Скарамучча горько улыбается, устремляя взгляд в небо. — Только за это? — Глупый.       Скар приподнимается на локтях и пододвигается к Альбедо. Склоняется над ним и касается покусанными губами его губ, в то время как юноша под ним улыбается в поцелуй и жмурится от щекотки упавших на его щёки кончиков тёмно-синих волос. — Бесконечность, говоришь… — Скарамучча произносит это прямо в губы, а затем возвращается на своё место, теперь уже кладя голову на чужое плечо. — Как, по-твоему, выглядит бесконечность? — Я думаю, человеческий мозг никогда не сможет осознать, что такое бесконечность. — Просто восьмёрку переверни. — Получится восемь. — Хотел бы я назвать тебя глупышом, но в чём-то ты даже прав.       Рука Альбедо поглаживает парня по волосам, перебирает тёмные прядки, пока бирюзовые глаза считают созвездия над головой. Все они ведут в прошлое, на сотни, тысячи, миллионы лет. Вот вам и своего рода путешествие во времени; быть может, эти звёзды давно уж мертвы, а прямо сейчас они видят их постепенную гибель.       Звёзды не мерцают. Звёзды воют и стонут в предсмертной агонии. И завтра они могут оказаться среди них, кричать и надрывать голос среди одинокого вселенского «ничего». — А что такое «ничего»? — спрашивает Скарамучча хриплым от усталости голосом, будто читая мысли партнёра.       Он поправляет плед, укрывая их обоих от прохлады июльской ночи. — Ничего — это ничего. Не существует времени и пространства. Небытие. Абстрактное понятие того, что не является ни вещью, ни чем-либо, если довести его до буквальной крайности. «Ничто» не является ни тождеством, ни вакуумом. Тем не менее, «ничто» служит инструментом познания, позволяющим выделить нечто противоположное ему, хотя оно и не существует. — Ого, а ты философ у нас, — Скарамучча зевает, прикрывая рот рукой, и пальцами убирает скопившуюся в уголках глаза влагу. — Скажи честно, ты выпил лишнюю бутылку вина? — Во-первых, ты сам начал этот диалог, — в голосе Альбедо слышатся задорные искорки. — А во-вторых, когда ты меня целовал, мог бы и догадаться. — Значит, на трезвую голову такой. Тогда интересно, что же с тобой будет, если напьёшься… — В прошлый раз, когда я напился, я проспал около пятнадцати часов. — Я тогда думал, что ты умер. Тыкал в тебя вилкой, — Скарамучча показательно тычется пальцем в плечо парня, на что Альбедо усмехается от подобной «щекотки». — Вот так тыкал. Думал, всё. Звонить твоей маме и говорить, пусть готовит стол на поминки. — Зато мне спалось так сладко. — Охотно верю, золотце, — его рука поглаживает чужой живот через синюю кофту. — Но вообще, если мы после смерти просто исчезнем, то это… весьма огорчает. — Я обрадую тебя, мы будем гнить и разлагаться, а потом от нас останутся только кости, которые в последствии сожрут паразиты и грибок, и мы превратимся в обычное удобрение для растений. Из наших трупов вырастут цветы или деревья. А может, плющ или амброзия, которую люди просто сорвут с корнем и выкинут. — Спасибо, теперь мне дышать легче, — саркастично отвечает Скар, вновь смотря в безоблачное небо. — Но мой вопрос про «что будет после смерти» всё ещё остаётся открытым. — После смерти будет ничего. — «Ничего» тяжело осознать человеческим мозгом.       Альбедо кивает, продолжая массировать кожу головы фалангами пальцев. Ароматы потухшего костра выветрились, и теперь их окружают только трава и лаванда. — Как и «бесконечность». Мы просто не можем представить это. — А вот там, — Скарамучча указывает пальцем в небо, — как там всё устроено? — В космосе? — уточняет Альбедо, свободной рукой расплетая косичку, которая мешает ему спокойно лежать на траве. Скарамучча коротко кивает. — Я думаю, человек никогда этого не узнает. Космос огромный и бесконечный. А может, он даже цикличен. Со всеми знаниями, которые есть у человечества сейчас, если человек попадёт за пределы видимого космоса, то вряд ли он вернётся назад. Не хватит ресурсов на это. И есть шанс быть поглощённым одной из миллиарда чёрных дыр по пути. Так себе вариант, если честно. Некомфортненько, я бы сказал.       В начале была сингулярность, точка, из которой всё появилось. Скарамучча только на секунду представил, какого это, быть свидетелем рождения новой вселенной — и по спине пробегает мелкая дрожь. Даже если бы это было бесконечно красиво, на деле это оказалось бы самой жуткой, самой чудовищной и зловещей вещью, которую могут уловить глаза цвета барвинок. — Мне иногда кажется, что до большого взрыва была еще одна вселенная, которая умерла. Всё началось заново, цикл повторяется. В умершей вселенной тоже были «люди», которые сами всё уничтожили, пытаясь узнать истину. Но, тогда, как появилась первая вселенная? Получается замкнутый круг.       Голос Скарамуччи становится тише, а шелест листьев и мерцание звёзд укутывает парней лёгкой дрёмой. — Но вообще, в голове не укладывается, что до большого взрыва не было даже времени. Хотя, я думаю, что время было, но не в том понятии, в котором мы его понимаем сейчас… Но всё же, что было до взрыва? Из-за чего произошёл этот взрыв, если «ничего» не было. — Я думаю, был всплеск огромных квантовых нано волн. Они не имеют понятия «существования». Они как бы и есть, и их как бы нет. Так скажем олицетворение вневремья. — Но ведь для того, чтобы им взорваться, им нужно было «что-то», что состоит из «чего-то». — Как я и сказал… — Альбедо останавливается на пару секунд для зевка. — Они есть, и их нет. Если они есть и их нет, то это «выдуманная информация», она как материя и антиматерия. — Мне кажется, я слишком тупой для таких глубоких тем…       Юноша целует Скарамуччу в висок, на что тот сильнее прижимается к чужому плечу. — Ну-ну. Ты не тупой, не говори так, пожалуйста. Я сам, буду честен, плохо понимаю всю эту концепцию. Особенно в… — Альбедо нащупывает в кармане своих брюк телефон и жмурится, когда яркий свет экрана попадает к привыкшим к темноте глазами. — Особенно в ровно три часа ночи, хах. — Мм… — Многословно, — усмехается, кладя телефон обратно. — Ну так вот. Если «выдуманная информация» будет сосуществовать с «простой информацией», то она самоуничтожится вызвав ещё больше всплесков. Нет начала и нет конца. — Вечный двигатель? — Да. Двигатель, который запускает сам себя и выдаёт энергию для сосуществования ещё чего-то. Это выдуманная информация при всплеске создаёт настоящую информацию, потому что всплеск «был», а при большом всплеске эта информация материализуется, так как в нашем бытие ей нужно в чём-то храниться. Она не берёт что-то из ничего, она создаёт это из самой себя. — Щас у меня голова сама этот «всплеск» совершит, блин. Сингулярность в моей голове — и родится новая вселенная.       Скарамучча устало фыркает, пытаясь переварить услышанные Альбедо слова. Кажется, он потерял нить разговора где-то в самом начале, и сонный мозг не успевает обрабатывать столько новой информации.       Наверное, зря он всё же пропускал пары по философии, а чтобы закрыть этот предмет пришлось подкупать несносного преподавателя парой-тройкой зелёных бумажек. Хотелось поддержать разговор, но смотреть так глубоко, как смотрит на это Альбедо, ему не по силам. В ином случае его словесный понос превратится в тех самых королей и шептунов.       Бессвязная, не имеющая никакого смысла и объяснений информация. Но Скарамучча уверен, что Альбедо примет любую его теорию, даже самую безумную, нарушающую все законы физики и бытия. И не просто примет, а поддержит, а может даже начнёт принимать её за ту самую «истину жизни», за которой люди вечно бегут. — …скопление материи было настолько много, что она проваливалась сама в себя, расстояний между кварками не было, как и между «информацией» … — продолжает свою речь Альбедо, и его голос напоминает тихую мантру, сладкую колыбельную, которую хотелось слушать и слушать. — …они сжимались до тех пор, пока не достигли предела бытия, и, уничтожив его, они воссоздали наш мир, со всеми привычными законами… — Если честно, то я вроде всё понял, а вроде и нет, — признаётся Скарамучча с тихим смешком, вглядываясь в чертоги космоса над головой. — Какое красивое и одновременно пугающее место. Там умирают и рождаются звёзды, висят миллиарды планет… Как думаешь, мы одни во вселенной? — Что страшнее услышать: мы одни во вселенной, или не одни? — Наверное второе. Жутко осознавать, что где-то существует иная разумная форма жизни, и не одна, — Скарамучча сильнее кутается в плед, ближе ластится к боку Альбедо, неосознанно выискивая в своём парне тепло и защиту. — Хотя было бы забавно, если в данный момент где-то за пределами космоса происходят космические бои и перестрелки на лазерах и квантовых мечах. — Я бы посмотрел на это. Но только посмотрел! Лучше пусть инопланетяне и дальше думают, что мы — просто тупые червяки, и с нами «играть» скучно, хах, — Альбедо поглаживает его по голове, целует в макушку время от времени и вдыхает аромат родного шампуня, что практически выветрился от целого дня на природе. — Хотя теория того, что мы всё же одни, удручает. Конечный или бесконечный космос — не имеет разницы. Мы одни — и от этого мне тоскливо. Как ты сказал, наше рождение — просто случайная химическая ошибка. — «Мы» никогда не будем одни, глупый, — Скарамучча улыбается так тепло, что умудряется согреть Альбедо получше вечернего костра. — Я есть у тебя. Ты есть у меня. Разве тебе нужно что-то ещё?       Скар кладёт голову боком на чужую грудь, чтобы услышать учащённое «тук-тук-тук» внутри его рёбер.       И всё же, Альбедо был прав, сказав как-то парню о том, что у него некий фетиш на чужое сердцебиение. Каждую ночь Скарамучча ложится ухом на его грудь, слушает стук его сердца. Тук-тук-тук. Тук-тук-тук. — Бесконечность — это время, проведённое с тобой, Бед.       Голос такой сладкий и ласковый, как у кота, мурчащего под боком хозяина. И Альбедо клянётся, что в такие моменты внутри него и вправду случается очередной большой взрыв; сингулярность, «что-то из ничего», материя и антиматерия, всплеск переплетающихся чувств, что отражаются на румяном юношеском лице. — А за время, проведённое вместе с тобой, родилась не одна вселенная, — подхватывает Альбедо и тычется носом в холодную, но мягкую щёку. — «Ничто» становится «чем-то» внутри меня каждый день, каждый раз. — Надеюсь, в каждой из этих вселенных никто из наших клонов не закончил жизнь самоубийством. — А вот за такие слова я откушу тебе язык. — Шучу-шучу, — и целует его в кончик носа. — Очевидно, что везде мы счастливы, если мы вместе.       Их руки плавно касаются друг друга, пальцы переплетаются, пока над головой горит серебряный пояс. Где-то там, на затворках человеческого сознания и понимания, вселенная расширяется и погибает, рождает новые звёзды, убивает планеты, поглощая их чёрными дырами.       Инопланетные формы жизни воюют за новые территории, и вертели они на одном месте золотую пластинку «Вояджера», принимая людей за простых глупых червей. Им далеко до космоса, далеко до истины. Лучше жить в блаженном неведении, наслаждаясь частичками космической пыли в собственных холодных руках, переливающихся перламутром. — Если однажды в одно утро мы проснёмся и окажемся среди звёзд, то надеюсь, будем всё так же близко друг к другу. — И надеюсь, что умрём в один день, устроив чертополох нашим взрывом, ха. — Так, всё, пора спать. — Хорошо, мам.       Альбедо приподнимается на локтях и зевает в кулак, придерживая Скарамуччу за спину свободной рукой. Второй нехотя поднимается с чуждой груди и сонными глазками-незабудками смотрит наверх: сейчас космос ему кажется просто космосом. Натянутое покрывало с мерцающей пылью и многоликой луной, в котором совершенно нет ничего жуткого.       А может, небо над ними вовсе ложное, ненастоящее.       Так или иначе, меньше знаешь — крепче спишь, и спать сейчас хотелось, как никогда. Лекция по философии подошла к своему завершению, и завтра мозг уже и не вспомнит ничего из сказанного и услышанного. Если вселенную и будет ждать свой «конец», то они этого точно уже не застанут.       Пусть потомки разбираются с угасающем солнцем и астероидами, это уже будут чужие проблемы.       Парни забирают плед и заваливаются в палатку, прижимаясь друг к другу в попытках защитить и согреть, и Скарамучча вновь кладёт свою голову Альбедо на грудь, чтобы услышать это заветное «тук-тук-тук».       Засыпают они быстро и мирно под шелест листьев и шум мерцания звёзд, который на деле оказался парочкой запрятавшихся в лаванде сверчков.