***
На шестом этаже южного крыла Чонгук никогда не был. Здесь пустынно и тихо, а на дверях то «Лаборатория такая-то», то «Архив такой-то», то вообще загадочное «Помещение номер…» Чонгук боится. Он не знает, что ждёт его за дверью с цифрами «613», он даже не спросил, какое задание было на паре, потому что для этого нужно было с кем-то заговорить. А смысл? Услышать, как одногруппники просто посмеются над ним: «Ну, вы же не ожидаете, молодой человек, что мы лично для вас?..» Чонгук долго мнётся перед дверью, набираясь смелости, но достигает обратного эффекта: его начинает трясти от страха. Неожиданно дверь открывается сама и чудом не сбивает Чонгука с ног: – Ну что же вы, молодой человек, тянете кота за хвост? Я уже устал слушать ваше сопение, заходите. А Чонгуку казалось, что он и не дышал. Комната небольшая, душная, вся состоит из забитых бумагами и книгами стеллажей. В углу стол и два стула. Чонгук знает: уши у него сейчас красные и на первом же слове он споткнётся как минимум трижды. За спиной щёлкает дверь. Ким Тэхён обгоняет своего студента и отодвигает перед ним стул. – Садитесь, молодой человек. В голосе историка сквозит нетерпение: Чонгук виноват, он опять заставил себя ждать. Стул бьёт под колени слабеющих ног. Чонгук не садится, а падает на него, и тут же роняет рюкзак. Неловко тянется поднять… Но Ким Тэхён вдруг хватает его за плечи и силой выпрямляет, прижимает к себе. Чонгук затылком чувствует тепло его тела и пуговицу на рубашке; он замирает, втягивает голову в плечи. Ким Тэхён безжалостно мнет их, стискивает до боли, а потом наклоняется над Чонгуком и хрипло выдыхает в его макушку: – Мальчик мой… Котёнок… Как же я тебя хочу…***
Учитель уводит Чонгука сразу же после своего признания, не дав опомниться, собрав по частям вместе с рюкзаком и страхом. Чонгук не сопротивляется: идёт следом, садится в машину, прячет между коленями дрожащие руки. Слова для Чонгука – пытка. Он любит тишину, понимает все её оттенки, она не кажется ему неловкой или неправильной. Но Учитель молчит чуть по-другому – сосредоточенно и тревожно, и Чонгуку хочется, чтобы он хоть что-нибудь сказал. Учитель словно чувствует: на выезде из города, на светофоре, он осторожно дотрагивается до руки Чонгука – впервые после выхода из «помещения 613-ю»: – Прости меня, котёнок. Я вёл себя, как последний кретин, прости... Я так боялся, что ты мне откажешь… У Чонгука немного кружится голова – он опять старался не дышать. Кажется, он только сейчас понимает, куда и зачем его везут, но всё это не имеет никакого значения. Немыслимое признание Учителя переворачивает весь мир с ног на голову. Оно льстит, и льстит так сильно, что вопросы противоестественности их связи остаются далеко за горизонтом. Для Чонгука не будет ни боли, ни унижения – и оценка по истории тут совсем ни при чём. Отдаться Учителю – все равно, что отдаться Богу. Чонгук готов на него молиться. Готов угождать, чтобы не вызвать гнева и не быть отлучённым. Он лишь не понимает, почему мужчина, настолько красивый, умный и обаятельный, что под него, не задумываясь, лягут все девчонки университета, выбрал его – неприметного, шарахающегося от собственной тени заику. Да ещё боялся отказа… Много раз униженный и Учителем, и сотнями других, Чонгук всё равно не допускает и мысли, что признание и страсть могут оказаться игрой и фальшью. Это не святая наивность, а всего лишь отсутствие опыта. Это не глупая вера в человечество – это желание поверить одному единственному человеку. Вчера Чонгук просто удивлялся тому, что история – отнюдь не основной его предмет – занимает мысли больше, чем все остальное вместе. А сегодня ему кажется, что он уже давно влюблен в своего Учителя, но почему-то не понимал этого раньше. Учитель словно обладает какой-то нечеловеческой силой, магическим даром убеждения или внушения. Эта сила может сравниться только с одной – с извечным кошмаром Чонгука, с его фобией, болезнью, ненормальностью… – В-вы живете не в-в… – начинает Чонгук и останавливается, не справляясь с волнением. – Да, я живу не в городе. Не бойся, как только ты захочешь домой, я тебя отвезу. В любой момент. Или тебя беспокоит что-то еще? Чонгук не ошибается: Ким Тэхён – божество, он понимает всё: и вопрос, и то, как тяжело Чонгуку даются слова. Чонгук благодарен. Ему действительно становится чуть легче. – У вас есть с-с… с-собака? Если не знать контекста, то вопрос может показаться по-детски глупым. Чонгуку стыдно за свою слабость, а Учитель на миг отрывается от дороги и смотрит на него. Их взгляды встречаются. – Собака? – с интересом переспрашивает Учитель. – Ты любишь собак? – Н-нет, н-наоборот, я… Чонгук терзает собственные руки, почти ломая пальцы. Отворачивается к окну. Ему нужно спрятать страх, и он не замечает, что лицо его Учителя становится мрачным и растерянным. Проходит немало времени, прежде чем Тэхён отвечает: – У меня нет собаки, я живу один. Остаток пути они снова едут в молчании.***
У Ким Тэхёна небольшой одинокий домик на склоне горы. Место для машины, крылечко, тусклая лампочка над дверью и завораживающая тишина. На улице пахнет свежей листвой, а в домике – сырым деревом и немного чем-то приятно-сладковатым, как в кондитерской или кафе. Чонгук всё ещё молчит. Учитель тоже. Они разуваются, Тэхён тихонько подталкивает Чонгука внутрь. Ноги утопают в лохматом ковре, в окошко острым рогом заглядывает месяц, но Учитель опускает шторы, словно хочет спрятать своего «молодого человека» даже от этого безобидного свидетеля. Чонгук боится не оправдать надежд, он не знает, чего ждёт от него Учитель. А если бы и знал, это все равно бы ничего не изменило, потому что Чонгук совершенно неопытен, он дожил до девятнадцати, никого даже не поцеловав. – Чонгуки, котёнок… Ким Тэхён обнимает сзади, сначала осторожно и нежно, но потом все сильнее и требовательнее. Руки сдавливают плечи, беспорядочно шарят по груди и животу, губы отыскивают среди волос краешек уха. Страх смешивается с блаженством, все внутри словно перестаёт существовать. От горячих губ немного щекотно, Чонгук вдыхает – резко, шумно, тут же пугаясь и краснея: – В-вы знаете, к-к-как меня зов-вут? Одна рука остается на животе, вторая взлетает наверх, пальцы добираются до ворота водолазки, касаются подбородка. Чонгук послушно запрокидывает голову – немного вбок, но из-за рубцов на шее у него получается только так. Губы Ким Тэхёна обжигают кожу на виске. – Мальчик мой, я знаю, с кем ты живёшь и с какой попытки сдал философию. Я знаю, что ты никогда не берёшь в столовой рыбу и любишь сладкое. Я знаю, что у тебя как минимум четыре водолазки, хотя тебе они, наверное, кажутся одинаковыми. Конечно, этого мало, но я надеюсь, что у меня впереди ещё будет возможность узнать о тебе всё. Вера Чонгука устремляется к бесконечности. Душой он уже отдался, теперь того же жаждет тело. Он разворачивается и кладет руки на плечи Учителю. Робко пытается обнять. Тэхён обнимает в ответ, пристально смотрит в глаза. Его лицо озаряется такой счастливой улыбкой, будто он только что постиг тайну мироздания: – Котёнок мой… – губы касаются скулы, щеки, уголка глаза, – мальчик… Чонгук подставляется сам, прикрывает глаза и ищет губами губы Учителя. Неловкость, наконец, пропадает. Она тонет в первом поцелуе, взмывает вверх черной водолазкой Чонгука и падает на пол белой рубашкой Учителя. – Маленький мой… Сладкий... – Тэхён целует каждый шрам Чонгука. – Откуда у тебя это? Шрамов много. Они тянутся с плеча уродливыми змеями, переплетаются, собираются на шее в некрасивый узел, который Чонгук всегда прячет под водолазкой, а вот теперь доверчиво подставляет Ким Тэхёну. Ему не до шрамов, его мысли теряются в волне захлестнувшего счастья… – С-собака покусала… Дав-в-но, – Чонгук смущается, он не хочет вспоминать, не хочет говорить о плохом, но отвечает. Потому что ему. Потому что он старше. Потому что он ласков и нежен. Потому что в его объятиях очень уютно. Потому что Ким Тэхён вот-вот станет его первым мужчиной.***
Чонгук никогда не забудет, настолько понимающим и терпеливым был Учитель. Они не спят до самого утра – обнявшись, лежат на кровати. Тэхён рассказывает о своих путешествиях по свету, об археологических экспедициях, о людях, с которыми ему приходилось встречаться. А Чонгук слушает и завидует тому, насколько интересной может быть жизнь. Учитель старше его лет на десять, но у Чонгука такое ощущение, что в десять лет уместить столько захватывающих событий просто невозможно. – Если ты не придешь домой ночевать, ничего ведь не случится? – спрашивает Учитель, когда спрашивать уже бессмысленно. Чонгук тихонько мотает головой. Не случится. Юнги, конечно, удивится, но подумает, что Чонгук уехал на выходные к родителям: Чонгук действительно иногда уезжал и далеко не всегда предупреждал об этом своего соседа. Они вообще очень мало разговаривали, неожиданно сойдясь в этом обоюдном желании и ничуть не тяготясь совместным молчанием. Сосед Чонгука – еще один университетский фрик, с которым никто не пожелал жить вместе. Такой же неудачник, как и Чонгук, только немного старше и намного умнее. И шрамы у Юнги не на шее, а на запястьях. Он учился по какому-то гранту, но учился нехотя, выезжая исключительно на способностях и полностью отдаваясь музыке. Юнги писал песни. Не считаясь со временем суток, он постоянно бренчал на гитаре и тихонько мурлыкал себе под нос. Чонгуку пришлось привыкнуть спать под эти странные звуки. Иногда Юнги пел по-настоящему, и тогда по коже шарашило морозом, на глаза наворачивались слезы, а с губ Чонгука сам собой срывался вопрос: «Хён, п-п-почему ты н-не поёшь их сам?» Но, не обладая ни деньгами, ни яркой внешностью и уйдя ни с чем с нескольких прослушиваний, Юнги больше не рвался на сцену, похоронив свою мечту под гнётом разочарований. Как Чонгуку не быть адвокатом, так и Юнги – звездой. Написанные песни он продавал какому-то жулью из ночных клубов, и Чонгуку приходила в голову жестокая ассоциация: точно так же умирающие от голода матери доверяли своих младенцев первым встречным, в надежде, что ребенок получит хоть небольшой шанс на жизнь, что увидит свет, пусть и не узнав любви той, кому обязан своим рождением. После каждой сделки Юнги несколько дней пил, а потом с удвоенной силой принимался за новую песню, которая выходила еще глубже и печальнее и продавалась еще дешевле, потому что переживать и страдать никто не хотел. Но Юнги по-другому не мог. – Я н-не хочу домой… Чонгук остаётся у Тэхёна на все выходные.***
– В парк? – переспрашивает Чонгук. Его голос дрожит и срывается, – я… я н-не м-м-могу в парк… – Почему? Тэхён ласков, он не злится, не удивляется, он просто спрашивает, но у Чонгука перехватывает дыхание. Он надеялся, что продержится немного дольше, что Учитель не так скоро поймёт, какого убогого выбрал себе в пару. – Что случилось, котёнок? Если тебе тяжело, то можешь не рассказывать, мы просто останемся дома и всё. Ничего страшного… Но мне очень хочется всё о тебе знать. Может, я смогу тебе помочь? – Там с-с… собаки, – выдавливает из себя Чонгук. Он отдал бы очень многое, чтобы ничего этого не говорить, чтобы просто пойти гулять с этим человеком, а там – будь что будет. Горный парк сияет светло-зелеными бликами на молодой листве, дорожки усыпаны снегом лепестков, а журчание затерявшегося среди деревьев водопада ласкает слух звонкой весенней радостью. Но всё это только для нормальных людей. Для счастливчиков, которые не провели полгода в больнице после того, как их чуть не загрызла собака. Собака была не виновата: у неё только что забрали двух щенков, а маленький Чонгук просто очень хотел поиграть с оставшимся. Но собаку убили, а Чонгук до сих пор не может избавиться от вины и страха. Он очень хотел бы пойти в парк. Но он знает, что именно будет: будет только хуже. Кошмар всё равно победит. Если Учитель станет свидетелем панической атаки и обморока при виде милейшего шпица или йорка, Чонгук умрёт от стыда. Лучше так, лучше опозориться на словах, признаться в своей неполноценности, но никуда не выходить. Может, тогда у него останется шанс еще день или два побыть желанным и счастливым. Учитель понимает его, сочувственно гладит по волосам: – Значит, ты их не просто не любишь – ты их боишься? Вместо ответа Чонгук утыкается лицом в грудь Учителя. Он чувствует себя виноватым в том, что заставляет человека изменять своим привычкам и отказываться от прогулки. Он жалеет, что не погиб тогда от собачьих зубов и не возродился в каком-нибудь другом мире, где нет никого, кто лает, воет, скулит и скалит зубы. Он знает, как намучились с ним отец и мать, сколько денег потратили на врачей, как устали переезжать из дома в дом, постоянно провожать его, объяснять и доказывать людям, что он не сумасшедший. Тэхён не давит на него, не настаивает, не уверяет, что бояться – глупо. Вместо этого просто предлагает пойти в парк ночью. – Там не будет ни собак, ни людей. Посмотрим на звёзды, посидим у воды… О звёздах Ким Тэхён тоже может рассказывать вечно. Он не боится хруста веток в темноте. Не боится перейти ручей по скользкому бревну или свеситься с обрыва. Он смелый, но не требует того же от Чонгука – просто держит за руку, обнимает, целует и не упрекает ни в чем. В понедельник Чонгук возвращается в общежитие, и всю неделю ждёт следующих выходных. Дни без Тэхёна тянутся бесконечно долго, и только история пролетает мгновенно. Учитель просил Чонгука не пренебрегать обедом, но теперь, заслышав скрип двери, он отворачивается к окну, чтобы «не заметить», как Чонгук проскользнёт на последний ряд. Потом Учитель медленно поднимается наверх и до конца лекции стоит позади – чуть ближе, чем раньше. А Чонгуку кажется, что «акустические помехи» от стука его сердца слышит весь поток. Но на это Тэхён, конечно же, не жалуется. Вечерами они встречаются в «Помещении 613-ю», и пыль университетского архива становится для них звездным туманом. Тома вековой истории готовы вписать их на любую страницу и сделать легендой для будущих поколений. В пятницу Чонгук снова уедет с Тэхёном. Юнги не будет приставать с расспросами. Он только убедится, что у Чонгука все в порядке и напомнит, что «если что…»***
О «если что» Чонгук совсем не хочет думать. Но в эти выходные что-то меняется. Учитель по-прежнему нежен и страстен в постели, но больше не предлагает гулять по ночам и чуть заметно поджимает губы, когда видит лекарства Чонгука. Чонгук снова чувствует между ними напряжение, как тогда, в машине, но никак не может понять, чего на этот раз боится Тэхён. И начинает бояться сам. Он вроде бы понимает Тэхёна, потому что еще неделю назад не мог себе представить, что вызовет хоть в ком-нибудь желание его любить. Но эта неделя очень многое изменила. Теперь Тэхён кажется Чонгуку не просто божеством, а божеством абсолютным, всесильным, и в глубине души Чонгук ждёт, что его примут таким, как есть, что его Учитель – как раз тот, кто сможет принять. Единственный во всем мире сможет… Чонгук теряется. Он не готов к тому, что их легенда о любви – всего лишь сказка, а Тэхён – обыкновенный человек. Но во вторник Учитель не сразу поднимается к нему на «галёрку», в среду дверь «Помещения 613-ю» оказывается запертой, а в четверг… – Ну, надо же, молодой человек всё же почтил нас своим присутствием! Надеюсь, обед был достоин того, чтобы пропустить восемь с половиной минут интереснейшего рассказа. На мгновение Чонгук застывает в дверях, а потом бежит из здания вон. В его душе нет злости и ненависти. Там нет даже обиды. Только боль. «Почему?» «За что?» – вопросы, на которые есть ответ. Чонгук его прекрасно знает, и от этого только хуже. Ведь он виноват сам. Он почему-то вообразил, что может быть интересен такому человеку, как Учитель Ким Тэхён. А Учитель прав. Он все равно остается божеством, а Чонгук – Чонгуком. Убогим и недостойным счастья, о котором имел глупость размечтаться. Несколько часов он в полной прострации сидит в пластмассовом домике на детской площадке. Он смиряется со своей участью, он даже рад, что это случилось так скоро. Хорошо, что он ещё не успел привыкнуть к тому, что любим. Что не один... Он не перестанет любить, не будет навязываться, он послушной тенью уйдет в никуда, но ему отчаянно нужно увидеть Тэхёна – еще раз, пусть последний, прижаться губами к тёплым губам и попросить хотя бы не называть его молодым человеком. На большее Чонгук уже не рассчитывает. Он возвращается в учебный корпус, но все двери южного крыла закрыты, и белой Тойоты Тэхёна на стоянке нет. Учитель уже уехал домой. До перекрёстка на окраине города – того самого, со светофором – Чонгук едет на городском автобусе, а потом ещё долго идет пешком – сначала по пыльной обочине, потом по пузырящимся лужам под коротким, но неожиданно сильным дождем, потом прямо через парк под первыми звёздами на прояснившемся небе. К домику он подходит уже глубокой ночью. Машина на месте, окна тёмные, а в слабом свете ночника на крыльце Чонгук различает следы: несколько грязных отпечатков огромных собачьих лап. Чонгук проваливается в пустоту.***
Он лежит посреди ковра. Свет не включен, но желтоватый круг луны делит комнату на причудливые светлые пятна и глубокие провалы теней. И то и другое внушает страх. Сам Чонгук тоже словно сгусток чистого страха. Он пытается дышать, но не слышит дыхания. Садится, но не чувствует собственного тела. Единственное ощущение – холод возле шеи. Непривычный, вгрызающийся внутрь холод. Чонгук опускает глаза: ворот водолазки даже не порван, а как будто разгрызен до самого плеча. Он мокрый и липкий, словно пропитан кровью. Дрожащие тени обрывков кажутся Чонгуку острыми черными когтями. В отчаянии Чонгук зовет Тэхёна, но не слышит собственного голоса. А потом тишину вдруг пронзает вой. Негромкий, далёкий и больше похожий на плач, но Чонгук словно прямо перед собой видит огромную лохматую собаку, тянущую к луне окровавленную морду. Луна медленно скрывается за облаком, и под затихающий вой Чонгук снова проваливается в небытие – чтобы очнуться уже на рассвете. И уходит быстро, стараясь не смотреть ни на высохшие собачьи следы, ни на белую машину. Он не ищет Тэхёна, не зовёт, не оглядывается на дом. Он бежит даже быстрее, чем бежал сюда. Промозглое утро застает его уже в городе, недалеко от дома. Юнги не спит, терзает свою гитару, но сразу же бросается навстречу ввалившемуся в комнату соседу. – Ты что, мелкий? Что с тобой? – У него есть собака! – хрипит Чонгук на одном выдохе и бросается Юнги на шею. Юнги, обычно отстранённый и не приветствующий никаких контактов, ловит его и обнимает, как обняли бы родители, если бы были рядом. Между Чонгуком и собакой Учитель выбрал собаку. И, наверное, это правильно – почему из-за чьих-то страхов человек должен предавать верного пса? Чонгук уважает его выбор и изо всех сил пытается принять: он ведь знает, что все нормальные люди собак не боятся, а любят. И что эта конкретная собака – наверняка очень умное животное, которое дорого Учителю. Быть может, они провели вместе не один год, пережили много радостей и печалей. Так что все правильно, как нужно. Больно только, что Тэхён не рассказал этого Чонгуку и не дал ему шанса… Чонгук бы все равно не сумел им воспользоваться, но… Как же это больно… Юнги обнимает его и осторожно гладит по дёргающейся спине. Чонгук то ли не может отдышаться, то ли безмолвно плачет – он не понимает и сам. Но понимает, что без Юнги ему было бы еще хуже. О детстве Чонгука и о случае с собакой Юнги знает лишь в общих чертах, а об Учителе не знает почти ничего – лишь то, что Чонгук без памяти влюблён в какого-то мужчину. Оба этих факта Юнги принимает спокойно, а боль Чонгука – как свою. – Что за собака? Ты её видел? – Юнги спрашивает резко, наверное, он зол на того, кто так поступил с его другом. – Нет… – трясёт головой Чонгук. – Я видел только следы, но… она не виновата, Юнги. – А его? Его ты видел? Разговаривал с ним? – Нет... Юнги берёт Чонгука за плечи и разворачивает лицом к маленькому зеркалу, висящему у них возле двери. И только сейчас Чонгук отваживается рассмотреть собственное плечо, то место, где, склеенные высохшей кровью, висят обрывки его водолазки. Но никакой крови нет. Он перехватывает удивлённый взгляд Юнги и в панике хватается за шею. Кожа под рукой непривычно гладкая, пальцы не запутываются в переплетении шрамов. Чонгук крутит головой – свободно, словно в детстве. – Что это… – Идём, – обрывает его Юнги. Он набрасывает на плечи Чонгука свою джинсовку и буквально выталкивает его из комнаты. Они идут через двор, в соседний корпус, поднимаются на второй этаж. Дверь, в которую они стучатся, открывается не сразу. – А, это ты… – с облегчением вздыхает высокий парень в заляпанной кровью рубашке. Из-за толстых стекол очков Чонгука изучает чуть подозрительный взгляд. – Не бойся, он в теме, – кивает на Чонгука Юнги, – или сейчас будет. И хозяин комнаты отступает, пропуская их внутрь. Второй жилец до пояса раздет и явно только что из душа. У него мокрые волосы, бегающий, чуть диковатый взгляд и… Чонгук без приглашения, словно во сне, делает несколько шагов вперед, чтобы обойти и рассмотреть свежие раны на его спине и шее. Там следы зубов. Такие следы, как если бы огромная собака несколько раз укусила его за загривок. – Подрался вот… – начинает объяснять очкастый, но второй, раненый, перебивает его, обращаясь прямо к Чонгуку: – И как, хороший был препод?***
Если бы рядом не сидел Юнги, Чонгук бы подумал, что все это жестокий розыгрыш. Но Юнги за больше чем год их совместной жизни ни разу не посмеялся над Чонгуком, не высказался уничижительно, не залаял «по приколу» вместо будильника. И пусть хозяев комнаты Чонгук видит первый раз в жизни, серьёзность Юнги служит ему гарантией и опорой. Хосок, тот, который полуголый и укушенный, – оборотень. Не сказка, не легенда, не вопрос веры – просто реальность. Каждое полнолуние Намджун отвозит его за город, в лесную глушь, и оставляет там на ночь. А утром забирает на том же месте – иногда уставшего и довольного охотой, а иногда подранного каким-нибудь лесным зверем или собратом по несчастью, как сегодня. Оборотней, оставшихся на свободе, в городе мало – буквально единицы, поэтому Хосок очень удивился, когда в универе вдруг встретил «своего»: – Историк, да? Он у нас не вёл, но я знал о нем. Сразу, как он пришел, почуял. И от тебя им пахнет… Намджун и Юнги старше Чонгука на два года, и Хосок, который учится вместе с ними, вроде бы должен быть их ровесником. Он так и выглядит, хотя в действительности ему больше. Его укусили семнадцатилетним, и это было почти десять лет назад. – Мы живем столько же, сколько и вы. Кто-то лет семьдесят, кто-то девяносто. Просто молодость длится дольше, а старость наступает стремительнее. И мы сильнее… В нас как будто две силы разом – и человеческая, и волчья. – Удачливый, засранец, – с улыбкой подтверждает Намджун, – и зубрить ему не надо, и девки все его. А Чонгук удивляется, как человек с такой раной может разговаривать и довольно активно двигаться. Но Хосок словно не замечает, что его чуть не загрызли. Улыбается. У него очень красивая улыбка, но грустная: – Да толку-то от этих девок, – отмахивается он. – Потомства я все равно не дам. А если спалюсь, представляешь? Посадят в клетку, и всё… В принципе, правы будут. Мы опасны, таких камикадзе, как Джун, ещё поискать. Намджун рассказывает, как однажды приехал за Хосоком слишком рано и чуть не поплатился: еле успел заскочить обратно в машину и сидел там, дрожа, как лист, пока Хосок доигрывал свою волчью роль, скребясь в окно и воя на растворяющуюся в рассветном небе луну. – Жуть… И туалетную воду у меня всю выкинул. Запахи ему сильные не нравятся, понимаешь? Зато носки мне стирает, чистоплюй. Намджун посмеивается, но Чонгук чувствует, что ему рассказывают что-то не очень важное, чтобы отвлечь или подготовить. Ему не даёт покоя то самое «был» в первом вопросе Хосока: «Хороший ли был препод?» Почему «был»? Чонгук ловит взгляд Хосока и спрашивает в упор: – Почему «был»? Хосок понимает сразу, без объяснений – и перестаёт улыбаться: – Он не укусил тебя. И, значит, не вернётся. Оборотень-человек подчиняется законам человечности: в полнолуние он стремится оказаться в глухой чаще, чтобы дать свободу своему волку, но при этом никого не покалечить. Оборотень-волк подчиняется волчьим инстинктам – он должен укусить попавшегося ему человека, обратить его в своего, выполнить задачу по увеличению популяции единственно возможным способом. Но оборотень-Тэхён в обличье волка посмел остаться человеком. – Он не укусил тебя и зализал твои раны. Он отдал тебе свою силу и теперь закончит жизнь волком. Не оборотнем, а обычным волком. Большой одинокой дикой собакой… Я бы так не смог…***
Чонгук весь день лежит, отвернувшись к стене, и плачет без слез. Иногда он задаёт вопросы в никуда, отчаянными воплями души. Юнги не идёт на пары, остаётся в комнате и тоже весь день сидит на своей кровати, тихонько трогая гитару. К вечеру у него будет еще одна песня – на этот раз о волчьей верности и скорби по ушедшим. Но песня сейчас не главное: Юнги остаётся для того, чтобы хоть как-то поддержать друга. – Скажи мне, что всё это бред. Пожалуйста… Скажи… – Не бред, – глухо отвечает Юнги и медленно проводит пальцем по струнам гитары. – Это вера и выбор. Это любовь. Чонгук тоже понимает, что не бред. Учитель всегда чувствовал, что он стоит под дверью, слышал его дыхание, улавливал запах. Если бы он только знал о природе болезни Чонгука, то не посмел бы потревожить его покой, не заманил бы в «Помещение 613-ю», не сделал бы рокового признания… Но Тэхён знал слишком мало, а когда узнал больше, было уже поздно. Он вдохнул желанный запах волос, прикоснулся, обнял, сделал своей парой – и не смог остановиться. Он любил, действительно любил Чонгука. Возможно, он надеялся что-то изменить. Или не надеялся, а просто украл у судьбы несколько счастливых дней, что они провели вместе. Теперь Чонгук понимал, чего испугался Ким Тэхён – того, что он сам был из породы тех, кто испортил Чонгуку жизнь. Он видел, что Чонгук, даже поверив в то, что любим, не в состоянии бороться со страхом. Такой Чонгук никогда бы не стал ему отважным спутником и другом, каким стал Хосоку Намджун. Чонгук не смог бы запираться в горном домике и ждать, слушая вой и царапанье о дверь волчьих когтей. Учитель осознал, что их связь обречена. Он попытался спасти Чонгука – избавить его от необходимости почувствовать себя окончательно и безнадежно ущербным. Не позволил пережить тот кошмар, когда из-за страха нужно отказаться от любви и стать виноватым в общей трагедии расставания. Он выставил себя предателем и негодяем, только чтобы Чонгуку было легче смириться. Откуда же ему было знать, что вера, которую он поселил в Чонгуке, слепа и бесконечна? Откуда было знать, что Чонгук не затаит зла и прибежит прощаться? Прибежит сразу же, в ту самую ночь, когда прибегать было нельзя? Чонгуку хотелось выть и скулить, вернуться в эту ночь и умолять Тэхёна вонзить в него зубы. Чонгук бы, не задумываясь, пожертвовал возможностью иметь семью и детей, перетерпел бы самые страшные первые превращения, если бы Тэхён остался рядом с ним. Он принял бы необходимость всю жизнь скрывать свой статус, переезжать с места на место, подделывать документы, убегать от ловцов – только бы вместе с Учителем. Но Учитель выбрал другой путь. – Ну почему? Юнги, почему? Я ведь все равно отключился, почему он меня не укусил? – Не смог? – полувопросом отзывается Юнги. Утром Чонгук пробежал Бог знает сколько километров и почти не устал. Ему на пути наверняка встречались собаки, но он их даже не заметил. За весь день он ни разу не заикнулся, от вида крови на спине Хосока не потерял сознания. И от ужасных шрамов на его шее остались лишь чуть светловатые разводы – легкое напоминание Чонгуку о том, что в его жизни был Учитель Ким Тэхён. – Я не могу без него… Скажи мне, это страшно – умирать? Юнги натягивает рукава рубашки до самых пальцев: – Он пошел ради тебя на такую жертву… Неужели напрасно? Он ведь подарил тебе возможность нормально жить, учиться, стать тем, кем хочешь. Он отдал свою жизнь тебе. Не обесценивай ее, живи… В субботу утром Чонгук садится в автобус и едет до несчастного светофора. Потом снова идет пешком. Дверь в домике осталась открытой, и следов на веранде прибавилось. На диване лежит одна из водолазок Чонгука, оставшаяся здесь еще с прошлых выходных, – теперь она примята и облеплена длинной светлой шерстью: по виду можно было сказать, что на ней спала собака. Но Чонгук знает, что спал волк. Днём волк не приходит, хотя Чонгук зовёт его – громко, отчаянно, долго. Но ночью Чонгук слышит тот же тоскливый вой – вой его Учителя, Тэхёна. И выходит в лес, поднимается по склону горы на звук, не боясь ни темноты, ни скользких камней, ни обрыва. Он идёт, пока не видит в лунном свете воющий силуэт. Чонгук готов к тому, что волк самый обыкновенный и может его убить. Но волк подходит, опустив виновато хвост и морду, и Чонгук падает перед ним на колени. Ночь, день и еще одна ночь проходят на ковре у нерастопленного камина, на кровати под пуховым одеялом, у водопада в свете звёзд. Теперь Чонгук рассказывает Тэхёну о своем детстве и о встрече с Хосоком, зарывается лицом и руками в густую шерсть и напевает последнюю песню Юнги. Он не знает, понимает ли волк его рассказ, но песню понимает точно. В понедельник утром они расстаются. – Я люблю вас, слышите? Я буду жить, буду учиться. Но я приеду к вам снова, я вернусь. Чонгук оставляет дверь домика открытой и уезжает в город на белой Тойоте. Он, как и раньше, с головой проваливается в учёбу, но теперь не бьется рыбой об лед. Теперь его старания приносят плоды: он не боится задавать вопросы и отстаивать свое мнение, не переживает на тестах. Ребята с потока удивляются его успехам, а кто-то из преподавателей предлагает летнюю стажировку в очень уважаемой фирме, что для второго курса можно считать невероятным. И давняя мечта стать адвокатом уже не выглядит несбыточной. На улице теплеет. Впервые за многие годы Чонгук избавляется от водолазок – они ему больше не нужны. Пару раз в неделю он с остервенением мучает железо в университетской «качалке» и очень быстро набирает форму. Он вызывает желание у женщин и зависть у мужчин. Летнюю сессию он сдает на отлично, а Юнги выбрасывает не меньше десятка любовных записок, подсунутых под дверь их комнаты. Да, Чонгук еще студент. Но он красив и обаятелен, он подает надежды и тщательно ухаживает за своей белой машиной. И почти каждый вечер уезжает за город. Он остаётся в общежитии очень редко, только в те ночи, когда наутро рано вставать. Тогда Юнги поет Чонгуку новые и старые песни, а Чонгук рассказывает Юнги о своей жизни – не о той, что происходит в университете, а о настоящей, в маленьком домике на склоне горы. Рассказывает, как целует волчью морду, и как волк лижет его лицо. Рассказывает, как они гуляют по ночному лесу, сидят у водопада и смотрят на звёзды. Рассказывает, как выбирает на рынке говядину или кролика – и, наконец, позволяет себе разрыдаться, уткнувшись в плечо друга. Иногда Чонгук бывает и у Хосока. И однажды осенью Юнги узнает, что Намджун не сможет отвезти своего волка в лес. Вместо Намджуна Хосока повезет Чонгук. Юнги прекрасно понимает, что Чонгук вернётся за Хосоком на полчаса раньше рассвета. Или даже на час, чтобы наверняка. Юнги считает, что Чонгук поступит неправильно, но он не будет лезть с ненужными советами: ему не понять, как это – кормить любимого человека сырым мясом и вычёсывать мусор из его шерсти. Поэтому Юнги не будет ни отговаривать, ни мешать. Просто напишет еще одну песню. Хосок тоже всё понимает и после той ночи не станет мучиться угрызениями совести. Сам Чонгук как будто чуть повзрослеет. В его учёбе и распорядке ничего не поменяется, но Юнги заметит, что накануне полнолуния глаза Чонгука будут блестеть ожиданием мимолетного счастья. Потом, спустя несколько дней, Чонгук снова станет хмурым и задумчивым. Но Юнги всё же будет рад, что хотя бы одну ночь в месяц Чонгук по-настоящему проводит со своим любимым Учителем.Эпилог
На стадионе, под рёв многотысячной толпы Мин Юнги роняет микрофон и падает на колени. …Три года назад, напившись после расставания с очередным своим детищем, Юнги отключился прямо в сквере, где-то на окраине города. Он не помнил, как туда попал и не помнил, как уснул. Наутро его одежда оказалась мокрой и рваной, а шрамы на руках превратились в едва заметные нити. После того случая Юнги больше не продавал своих песен. И ни разу не встретил Чон Чонгука... Юнги запрокидывает голову и смотрит в небо – с неба на него смотрит жёлтый диск луны. На склоне горы, рядом с заброшенным домом, в свете той же самой луны поблёскивает крышей белая Тойота. Ее спущенные колеса уже врастают в землю, а внутри сидений свили гнёзда вездесущие мыши. При любой возможности Юнги выступает под открытым небом. Последняя песня на таких концертах всегда та, что особенно нравилась Чонгуку. Чонгук очень просил ее не продавать, но Юнги не послушал его, попытался. Песню не купили: любовь и верность никого не интересовали даже за жалкие гроши. Теперь Юнги поёт ее сам и надеется, что жёлтая луна донесет обрывки мелодии до двух людей, чьи волчьи силуэты, задрав вверх морды, будут негромко подвывать ей в такт.