Слышащая часто молится и подолгу беседует с Матерью в Святилище, никого туда не подпуская, сидит на коленях, склонив голову и сложив руки в молитвенном жесте. Она никогда не разговаривает с Матушкой вслух, только тихо шепчет, а иногда и просто молчит, глядя на Мать снизу вверх. Мать не шевелится и не открывает своих ссохшихся век, не протягивает успокаивающе руки, но Цицерону кажется, что иногда древняя мумия тяжко вздыхает.
Цицерон всегда рядом, но не может усидеть подолгу на одном месте, не может выносить гробовой тишины, которую нарушает лишь треск свечей в Святилище. Он смотрит и видит, что завял венок, сплетённый из паслёна, и нужно бы его заменить. Огоньки свечей мигают и снова замирают, не тревожимые сквозняком, это мимо неслышной тенью прошла Бабетта. Огонь не любит её, она об этом знает и, кажется, сидя иногда у очага, вынашивает планы, как избавиться от него навсегда. Крошка убийца любит ночь, холод и сырость, она спит в самой дальней и тёмной комнате, которая так похожа на склеп. Цицерон ненавидит склепы, в них никогда не найдёшь ничего хорошего, только рассерженную нежить, которая зыркает своими мёртвыми буркалами в поисках добычи.
Слышащая иногда раскачивается из стороны в сторону, её зелёные глаза закатываются, оставляя видимыми лишь белки. Она странно гудит низким голосом, и Цицерону становится не по себе. Иногда он думает, как было бы хорошо вынуть глаза Слышащей, они бы
прекрасненько смотрелись в ожерелье, потому что похожи на красивые зелёные камни, блестящие и такие же холодные и мёртвые. Слышащая почти не ест и давно не покидает Убежище. Ей не нравится колючий снег и метели, которые сейчас владеют Данстаром. Она ждёт лета, зелёного, пахнущего травами и хвоей, чтобы разбавить его красным. Слышащая всегда убивает летом, она оживает как земля после долгой зимы, полная сил. Цицерону нравится смотреть на кровь, которая размазана по её лицу и одежде. Такая госпожа ему нравится, она смеётся, слизывая с кинжала кровь, а Цицерон невольно вздрагивает. Ему кажется, что Слышащая слишком сильно приблизила к себе немёртвую девочку.
Иногда она уходит в город, не беря никого с собой, даже Цицерона, который часто сопровождает её на контрактах. В такие дни Слышащая возвращается под утро, пахнущая вином, её глаза светятся счастьем. Особенно весной. Кажется, что она хранит какую-то одной лишь ей ведомую тайну. Уже весна, и сердце Цицерона замирает в предвкушении, он считает дни до такого короткого северного лета. Расцветает по весне и Слышащая. Но не сейчас.
Она молится, будто спрашивает совета и всё чаще перешёптывается с Бабеттой, а не-дитя с пониманием смотрит на Слышащую с той мудростью в золотом взгляде, что ведома лишь женщинам. Она украдкой смахивает слезу, думая, что никто её не видит. Но от глаз Цицерона ничего не укрыть.
Слышащая красива, у неё гибкое натренированное и сильное тело, какое только и может быть у убийцы. Она метко стреляет из лука, не хуже эльфов, ловко управляется с кинжалами и как никто в Братстве разбирается в ядах. Даже малышка Бабетта порой с нескрываемым восхищением отзывается о них. А Цицерон думает, смеет ли он спросить у Слышащей, всё ли с ней в порядке. Никто в Братстве не помнил её имени, которым она назвалась, когда ещё соплячкой встретилась с ним в Убежище под Фолкритом. Слышащая потеряла своё имя в тот день, когда в Убежище пришла смерть, а она родилась заново, но осталась безымянной. Но Цицерон помнит. Его память хранит многое, слишком многое. Сванхильд.
Весна. Слышащая ни с кем не говорит, лишь изредка передаёт Назиру свитки с именами, которые сообщила ей Мать. Она почти не выходит из своих покоев, даже преданный Цицерон вынужден сидеть под дверью и слушать. Тишину. Только ночью ему кажется, что из тёмной спальни доносится сдавленный женский плач. Цицерону это не нравится. Слышащей больно, и кто-то в этом виновен. Бабетта крошечной неслышной тенью юркает из-за дверей, неся в руках свёрток тряпья, от которого исходит слабый мясной аромат, пахнет кровью и чем-то ещё. Девочка вздрагивает, завидев Цицерона, прикладывает палец к своим губам, а её глаза многозначительно сверкают в темноте. Но в эту ночь вампирше не везёт, она поскальзывается на гладком каменном полу, свёрток падает. Как бы поспешно Бабетта ни пытается скрыть его содержимое, Цицерон успевает мельком увидеть крохотную ручку, едва ли толще его пальца.
Утро. Слышащая бледная и нервная, ходит, хватаясь руками за стены. Цицерон и рад бы помочь ей, но госпожа только раздражённо смотрит на него, и он не решается даже подойти. Цицерону это не нравится, крайне не нравится. Куда делась та Слышащая, которой он предан и которую любит? По-своему, правда, но всё же...
Вечер. Слышащая собирается в город, у неё трясутся руки. Она оглядывается по сторонам, ничего не говорит и не видит, что в этот раз она не одна ступает по камням, белым от морской соли. Острый солёный запах въедается в лёгкие, к нему примешивается другой — водорослей, выброшенных волнами на берег и медленно гниющим. Цицерон ступает бесшумно — сколько раз он так подкрадывался к ничего не подозревающей жертве. Он уверен, что даже Слышащая не услышит. Но нет. Нет. Какое кощунство. Госпожа любимое дитя Матушки, конечно, конечно она услышит, заметит, а потому нужно держаться втройне осторожнее.
— Я знаю, что ты здесь, Цицерон, — тихо произносит замершая у скалы фигура в чёрном плаще. — Ты не должен ходить за мной.
И Цицерон молча повинуется, но идти назад в Убежище ему не хочется. Он подождёт здесь, на камне. Слышащая не в духе. Солнце уже садится поздно, скоро и вовсе ночами станет светло как в сумерки. Тень медленно сгущается, вечереет, и где-то вдалеке воют волки. Они не трогают братьев, а у тайного хода в лесу их и вовсе никогда нет. Вот уже появились бледные звёзды и ущербные луны низко повисли над горизонтом. Два узких месяца, тоненьких-тоненьких, острых-острых. Как когти. Цицерон задумчиво смотрит на собственные ногти, обгрызенные, неровные. Нет, они совсем не похожи на луны. Цицерон вздыхает.
Ночи ещё слишком холодные. Цицерон прячет руки в карманы и нервно ёрзает на камне. Он сидит, не смыкая глаз, пока, наконец, в утренней морозной дымке не появляется фигурка Слышащей. Её плечи вздрагивают от тихих рыданий, а губы повторяют только одно:
— Будь ты проклят, Сигурд, ты и твоя невеста!
Этой ночью в Убежище нет тишины, оно заполнено страшными криками пленников. Слышащая сидит в ритуальном зале, всё готово для Тёмного таинства. И паслёновый сок, и кинжал, тут же и жертва.
— Тёмная Матушка, услышь своё дитя, — произносит глухой голос, сверкает кинжал над сердцем пленного норда. — Грехи недостойных...
Она молчит, сидя на норде верхом.
— Грехи недостойных... — снова повторяют тонкие бледные губы. Но ритуальный клинок дрожит и рука, столь уверенно нёсшая смерть десяткам жертв, безвольно опускается.
Слышащая закрывает лицо руками, а Цицерон, от которого ничто не укроется, отходит от приоткрытой двери...
...Последний день весны. Тундра уже цветёт, и жизнь пробирается даже к ледяным берегам безжалостного моря Призраков и безжизненным скалам Убежища. Трещины в камне сплошь расцвечиваются красным, это неприхотливый горноцвет начинает цвести. Его маленькие цветы почти не пахнут и, в отличие от яркого драконьего языка, никогда подолгу не стоят в вазах и совсем не пригодны в букет. Лишь маги и алхимики ценят эти цветы, которые нещадно изводят фермеры как сорняк со своих грядок. Цицерон сминает в руке красный цветочек и, тихонько напевая себе под нос весёлые песенки, идёт в сторону Данстара...
***
Бабетта чует кровь. Запах сильный, острый, свежий. Кто-то вернулся с контракта раненым? Вампирша принюхивается, запах совершенно чужой. Она знает на вкус каждого в Убежище, даже Слышащую. Кровь Слышащей терпка и солона. Бабетта мечтательно прикрывает жёлтые глаза. Она сидит на скамеечке у Святилища, примерно сложив белые ручки на коленях поверх новенького платья. Такого же красного как и все предыдущее. Сквозняк. Это значит, открыта Дверь. Шаги. Бабетта слышит всех и давно уже умеет различать по шагам любого из своих тёмных братьев и сестёр. Шаги Назира степенны и основательны, Цицерон часто шаркает по полу и его шаги напоминают стежки на ткани. Слышащая ходит мягко как кошка, иногда Бабетте кажется, что она вот-вот услышит цоканье коготков.
Но нет, это всего лишь Цицерон. Он не любит девочку, а она отвечает взаимностью ему. Бабетте не нравится то, как он иногда смотрит на Слышащую. Не нравится, как она слышит, как быстрее течёт кровь в его жилах.
В руках шут держит свёрток, серая шерстяная ткань уже в крови, которая сочится сквозь неё. Крохотные красные капли украшают пол, и вампирша улыбается.
— Цицерон принёс подарок маленькой сестрёнке? — она хлопает длинными ресницами, обнажая острые клыки. Красный-красный язык скользнул по белым зубам.
— Маленькой сестрёнки это не касается, — в тон ей отвечает Цицерон. — Цицерон идёт только к Слышащей. Где она?
Бабетта ведёт носом, принюхиваясь. Она облизывается.
— У себя.
Цицерон крепче прижимает свёрток к себе, Бабетта не отводит взгляда.
— Маленькая стерва, — слышит она шипение Цицерона. Глупый. Думает, его не слышно. Думает, что её это заденет.
Бабетта медленно поднимается, бросая короткий взгляд на горящие свечи у гроба Матери Ночи. Эти маленькие огоньки взрываются в её мозгу нестерпимо яркими искрами, её слишком чувствительным к свету глазам больно, но это та привычная боль, с которой успеваешь свыкнуться за века своего ночного существования на кровавой диете.
Бабетта, как и подобает бессмертному ребёнку, любопытна. Бабетта стара и многое умеет. Тень слушается вампира куда охотнее, тень мягко укрывает как заботливая мать. Ночь крадёт у маленькой убийцы шаги, её белые ножки не издают ни звука, ни малейшего шороха. Когда ты так мал, умение прятаться и выглядеть безобидным крайне важны для собственного выживания. Бабетта это знает и помнит о горьких уроках прошлого.
Не-дитя осторожно ступает по спящему Убежищу. Цицерон давно скрылся из вида, но Бабетте не нужно принюхиваться, она и без того прекрасно знает, куда он идёт. Она нисколько не волнуется за глупого шута, который донимает Слышащую своими дурацкими шуточками и просто отвратительно ведёт себя за столом. Бабетта опасается, что Цицерон очередной своей выходкой выведет её из с чудовищным трудом достигнутого покоя и равновесия. Вампирша знает, что у Слышащей, ещё такой молодой по меркам вампира, нездоровое сердце...
***
У Цицерона для госпожи наиприятнейшее известие и самый лучший дар к началу лета. Он волнуется и надеется, что подарок придётся ей по душе.
Слышащая сидит в своём любимом кресле в дальнем углу своих покоев. Мумифицированная голова Тита Мида Второго безучастно смотрит на неё стеклянными глазами. Потрескивают факелы над головой, и их свет отбрасывает глубокие резкие тени на багряные полотнища знамён, висящих на стенах. Сквозняк, стелющийся по полу в это время года, осторожно касается плотной ткани, едва всколыхнув её. За дверью слышны шаги, знакомые и надоевшие до крайности. Цицерон хочет, чтобы Слышащая знала о его приближении.
— А если бард полезет в драку, его убью я как собаку... — доносятся отрывки дурацкой песенки. Слышащая кривится. Кинжал, который она задумчиво вертит в руках, оцарапал кожу.
— Лето пришло, моя госпожа! — Цицерон радостно вопит, бесцеремонно вторгаясь в покои. — Пора проснуться и резать! Резать, резать, резать! — шут гаденько смеётся.
Слышащая молчит. Она не пытается прогнать Цицерона прочь и, кажется, ей всё равно.
Лето пришло, дитя. Пора проснуться.
Слышащая вздрагивает будто от холода. Бесплотный шелестящий голос, едва слышный.
— Что ты принёс? — наконец спрашивает она, устало опуская голову. Последние ночи она совсем плохо спит, не помогают даже горькие травы Бабетты.
Цицерон нервно приплясывает на месте и заходится визгливым хохотом. Слышащая хмурится.
— Дурак, — произносят бледные обветренные губы.
Цицерон давно не обращает внимание на обзывательства. Он походит к Слышащей совсем близко и кладёт ей на колени свёрток. Женщина кривится, запах слишком сильный, тряпка пропиталась кровью. Бледные пальцы аккуратно разворачивают тряпицу, а в ней...
Слышащая молчит. Трещат факелы и уже сгорают наполовину, пока, наконец, её плечи не заходятся мелкой дрожью.
Бабетта вбегает в комнату, зло отшвыривая Цицерона.
— Слышащая! — маленькая вампирша останавливается в шаге от кресла госпожи, у которой на коленях всё ещё лежат два тёмно-красных сердца, как пара огромных безупречных в своей красоте гранатов.
Слышащую трясёт.
— Пошёл прочь, дурачина эдакая, прочь! — взвизгивает Бабетта. — Что ты наделал, хоркерова башка! — и замахивается своим маленьким кулачком на Цицерона.
Цицерон сжимается, делает вид, что ему страшно, Бабетта злится ещё сильнее, но не решается бить его на глазах у Слышащей, когда ей так... Странный тихий клекочущий звук, к которому добавляются не то всхлипы, не то нервные смешки.
— Госпожа! — вампирша и Цицерон забывают о перепалке. До поры.
Тело Слышащей заваливается вперёд, Бабетта едва успевает подхватить госпожу, когда спящее Убежище взрывается надрывным истерическим смехом. Слышащая со всей силы сжимает в руке сердце, самое большое, подносит ко рту и, смеясь, целует его, пачкая рот и подбородок тёмной кровью.
***
В своей комнате Назир поднимает голову от бумаг, сплошь испещрённых цифрами, которые уже начали расплываться перед глазами. Жуткий хохот, усиленный эхом, разнёсся по мрачным переходам Убежища, проникая в каждый уголок, будя братьев и сестёр. Назир знает, что Слышащая смеётся лишь раз в году.
— Лето пришло, — качает он головой, глядя на клепсидру, когда последняя песчинка падает вниз.
