.когда всходит луна, лучше бодрствовать.
Солнце внезапно утонуло в песках, но мрак разогнала спешно вскарабкавшаяся на небо луна. Диск её сегодня был на редкость огромен, и серебристый свет добрался до каждого тёмного угла беспокойного города. Проник даже во мрачные трущобы, куда днём то не любят заглядывать коноховские патрули. Кажется сегодняшняя ночь должна быть спокойнее остальных? Суновцам будет сложнее незамеченным прокрасться мимо многочисленных сторожевых отрядов. Ей отчаянно хочется поверить в это, хочется наконец-то спокойно поспать. Но, увы. Кошмары считают иначе. Она резко распахивает глаза. Тьма, что мучила её стремительно растворяется в ярких лунных лучах. Но. Ей. Всё ещё. С т р а ш н о. Лунный свет, обманчивый свет. Он не спас её от наводящих ужас сновидений. Не доверяй ему, не возлагай лишних надежд. А страх он рядом, совсем близко, прижимает к земле так, что она чувствует сквозь лежанку каждую неровность пола. Ни сбежать, ни выпутаться, будто кто-то держит чакро-нитями. Она молчит. И только слушает, внимательно, с тревожным ожиданием. Тут кто-то есть. Тут точно кто-то есть. Пальцы комкают свернутый край одеяла, может если его сжать посильнее, то станет не так страшно? Она слушает. Вслушивается. Выискивает среди умиротворяющих звуков сопения и храпа сотоварище нечто подозрительное. Она отчего-то страстно желает найти подтверждение своим худшим догадкам. Развеять пугающую неизвестность. Они же тут? Тогда их должен выдать скрип, шорох, тихое покашливание. Что-то точно выдаст, нельзя быть совершенно бесшумным. Страх нажимает на неё все сильнее, нашептывает: — А что потом? — Что ты сделаешь? Она не знает. Всё ещё тихо. Т и х о. Звук, странный, непонятный. Но её не обмануть. Чужак. За спиной. Идёт к ней. Страх оглушающе хохочет. И становится чем-то иным. Чёрный, непроглядно чёрный ужас. Он стискивает сердце, сжимает так, что кажется на мгновение: оно остановилось. Придавливает к лежанке ещё сильнее, лишая любой возможности двигаться. Он успокаивающе шепчет, шепчет свою поминальную песнь: — Поздно, не повернешься. — Затаись. — Лежи. Но как же?! — Лежи. Но надо повернуться, надо проверить. — Лежи. Нас убьют, надо повернуться, скорее! — Лежи. Сейчас, ПОВЕРНИСЬ! Т и х о. П у с т о. Н и к о г о. Только лунный, ложный свет проникает сквозь крошечное окошко, освещает узенький проход и других воинов, что крепко спят. Чужак, где же ты? Глаза спешно проверяют обстановку, ищут малейший намёк на присутствие кого-нибудь из суновской разведки. Осматривают стены, потолок, самые тёмные и дальние углы небольшого помещения. Ужас уходит, но страх все ещё живет в ней. Он изводит её тревожным ожиданием атаки. Всё шепчет: — Тут кто-то есть. Совсем рядом. Но пусто. Н и к о г о. Раздражение, злость, обида — всё это внезапно вскипает в ней. Отвратительный вкус, будто выпила дурное пойло. Ей надо разозлиться. Вскочить и грязно выругаться, так будто бы препирается с нерадивым хозяином, который подал им отвратительную выпивку. Забудь о том, что ругаешься со своим злейшим врагом — страхом. Может быть. Может так она станет смелее и быстрее сбросить себя это наваждение. Но не выходит, она молчит, оправдывается перед собой тем, что рядом же спят люди. Действует пугливо, непозволительно медленно. Она садится. Дышит медленно, тихо. Неуверенно поднимается на ноги. Не может прекратить подчиняться своему страху. Слушает его. Ей надо проверить все своими собственными глазами. Г л а з а м и. Ночь сегодня светлая, поэтому кому-то нетрудно будет заметить как её лицо искажает гримаса недовольства и злости. Опять. Опять эта ошибка, ошибка зелёного юнца. Чакра. Всегда проверяет прежде всего ей. Это твои настоящие глаза, ничего не увидит лучше их. Страх недовольно шипит, извивается, он теряет над ней контроль. Сети сенсора расползаются всё дальше, не пропуская ни один уголок. Эмоции кипят в ней. Они обрывают нити контроля. Страх воет, громко, отчаянно. А она наконец то ругается, пусть и про себя. «СЕНСОР! И ОНА ЕЩЁ СМЕЕТ ГОРДИТСЯ ЭТИМ! Тысяча скорпионов ей в!!! Да почему же не как у всех?! Почему?! Почему эта глупая, смертельная ошибка новичка никак не выводится?» Ей всё спокойнее. Рядом нет суновцев. Страх ещё цепляется за неё, надеется, что сможет вернуть контроль. «Светло.» — с облегчением думает она, когда оказывается на улице. Она может разглядеть все дома поблизости. Сегодня ночь не скроет их жизнерадостный голубой цвет, такой непривычный для однообразных, унылых пейзажей пустыни. Луна покрывает их серебряной пылью. Ей же осыпает украшенные резьбой, красками, такие разные двери жилищ. Пёстрый, яркий, хотя и не слишком богатый квартал спит. Он успокаивает, баюкает, шепчет, чтобы она вернулась и заснула. Но она не слушает. Лунный свет обманчив что угодно приукрасит. Хотя, стоит признать, ей стала спокойнее. Но. Всё ещё скребется в ней неугомонное беспокойство. Да и знает, что не выйдет у неё заснуть. Не после такого. Её сети тянутся все дальше, лезут за пределы квартала. Накрывают каждое здания. Ползут-ползут-ползут. Куноичи хочет развернуть их до своего предела, спешит почувствовать неприятно тянущую боль в очаге. Ей будто неуютно, неспокойно без неё. Девушка ускоряет шаг, она направляется к сторожевому отряду. Она сдерживает своё желание мгновенно переместиться к своим. Лишняя суета, они такое не оценят. Она не настолько напугана, и поблизости нет врагов. Квартал пуст, мёртв в предрассветные часы. И она убеждается в этом с каждым шагом. Она — хороший сенсор, поэтому не ленится заглядывать в каждый уголок. Прислушивается к биению чужих, но отлично знакомых очагов чакры. Это не паранойя, просто только идиот верит в безопасность вне трущоб. Суновцы всегда готовы напасть. Но никого. Пусто и тихо. Она резко замирает, на пару мгновений. Торопливо, но осторожно проверяет чакрой одного спящего товарища. Хотя товарища ли теперь? Задерживается, но так приятно чувствовать его присутствие, знать что с ним всё в порядке и он мирно спит. Пора. — Доброго утра. — приветственно кидает ей командир отряда. Она эхом откликается. Когда-то шуточное, оно со временем стало привычным для них. Обыденным, успокаивающим её. Без слов здоровается ещё с двумя шиноби. Присутствие остальных лишь улавливает. Они хорошо прячутся, раньше её чакро-сети даже не дрожали от биения их очагов. Но все меняется, она выросла. И гордится этим. — Курить будешь? — буднично уточняет командир, пожилой воин, что ей в отцы годится. Она не откликается. Занята. Сети тянутся дальше, ещё чуть-чуть и закончит. В животе начинает неприятно тянуть. Не торопись, перепроверь. Девушка знает, что мужчина и не ждёт от неё немедленного ответа. Куда торопиться? Боги тут не любят лишней суеты, люди тоже. Он наблюдает за ней, похоже даже улыбается. Может ему забавно её упорное желание перепроверить каждый угол, и не один раз. Командир уверен в своих людях, никто не проскочит мимо них. Ей бы такую уверенность. Но спасибо ему, что не считает её действия каким-то оскорблением и не злится. А может лучше научится отпугивать страхи заветным словом: «иншалла»? Да вот только она местным богам не особо верит, а свои слишком далеко. Не услышат. — Сегодня нет. — наконец негромко, но уверенно откликается она, закончив отладку сетей. Он хмыкает. Теперь весёлая улыбка ей точно не мерещится. Ничего не говорит, но она понимает. «Ну и зря, дуришь же» Она неловко, извиняющиеся улыбается ему. Отвечает тоже молча. «Я уже успокоилась» А после застывает, сосредотачивается на своей чакро-сети, которую товарищи в шутку называют «паутиной». Ждёт. Ждёт. Ждёт. Ждёт малейшего колебания от присутствия кого-то чужого. Но теперь ей спокойно. Не хватает только… Мужская рука опускается на плечо, чуть сжимает его. — Пошли, уползли в трущобы. Не хватает только солнца. И девушка позволяет себе открыто и радостно улыбнуться новому, долгожданному дню. И его знаменует не только дневное светило. Но и едва слышная болтовня покинувших тени ребят, сладкие потягивание до хруста в спине, речи, что прерываются зевотой, шорох камешков под неспешными шагами, запах готовящийся еды. Все это говорит ей об одном. Ночь ушла. В голове шуршат страницы её скромного, отрывистого дневника. Кисть осторожно выводит чернилами: «третий день чушу, спадает жара. пять ночей в городе нападений не было.».он выжидает в тенях.
Она засыпала отвратительно. И дело даже не в ходящих туда-сюда соседях, громко храпящих или переговаривающихся. Совсем иные причины заставляли её беспокойно поднимать голову, ворочаться и перебирать как можно более безобидные размышления в голове, например о доме. Д о м. Там же так хорошо. Почему ей не может присниться цветущая Коноха? Она вертится. Все пытается то ли обнять, то ли сжать тонкое одеяло. Бульк И всё. Заснула. Будто в тёмную воду провалилась. Никогда из-за этого не понять, спишь или ещё нет? Т е м н о. Не видно ничего. Крутятся только блеклые, чуть видимые узоры перед глазами, то ли письмена местные, то ли узоры с местного старого храма. Не страшно же? Темнее не будет, да? Да? Нет. Он тут. Он прямо перед ней. Лицо смазано, не различить, какая-то чёрная дыра. Темно, тут так темно, разве может быть ещё темнее?! Она силится вымолвить хотя бы слова, но выходит что-то больше похожее на испуганный скулёж. Он жалок, и даже его она будет вынуждена вскоре проглотить. А он смотрит прямо на неё. Внимательно. Неотрывно следит за тем как ужас преображает её лицо. Ей страшно. Ей хочется плакать от обиды. Он шагает бесшумно, медленно. Даёт ей почувствовать ужас. Она перестает испуганно скулить. Молчит. Молча глотает слёзы. Она не может пошевелиться. Может только дрожать и силиться хотя бы чуть-чуть сдвинуть руку ниже. Где-то там защита, кинжал? Его руки обжигающе холодные, чернее тьмы. Она всхлипывает, в последний раз. Он держит её лицо. Глядит как-то задумчиво, ждёт чего-то. Ей все сложнее видеть, всё тяжелее стоять. Тьма обволакивает. Держит, не пускает. Тьма надежнее чакро-нитей суновцев. Разве сможет она сбежать? Так страшно. Пожалуйста. Помогите. Хоть кто-нибудь. Я не хочу..сталь поёт только в бою.
— Курить будешь? — Нет. Мужчина поворачивается к ней, смотрит внимательно. Будто бы понял всё. А как не понять то? Она точно выглядит хуже, чем обычно. Всклокоченная, взволнованная, чакра двигается рывками. Ответила нагло, зло. Командир не отворачивается и взгляд такой. Он хочет услышать ответа. И куноичи приходится прекратить бессистемно шарить глазами по крышам и взглянуть на старшего война. Она же. Она же действительно ведет себя как перепуганный новичок. Становится невыносимо стыдно от этой мысли. И она старается найти причину, отговорку. — Они все тянут, давно пора выступить. Ждать невыносимо. — говорит она, стараясь добавить в голос раздражение. Это всего лишь раздражение воина, которого не хотят пустить в бой. Лучше выставить на показ это, чем свои настоящие страхи. Но выходит из рук вон плохо. Да и она же женщина, кого тут обманешь, кто не знает чего они по настоящему боятся. Он чуть качает головой и говорит, как с маленькой девочки, с испуганной дочкой. — Торопишься. Зря. Там они злее, наглее. — А наши ещё хлеще, от того и не сунутся к нам там! А я хотя бы посплю спокойнее! Сама не заметила, как рассказала. Так мало ей этого, ужасно хочется продолжить. Наконец хотя бы кому-то пожаловаться на отвратительную организацию, на то, что суновцы шныряют тут как дома. Но куноичи заставляет себя замолчать. Прячет глаза от командира, то же самое проделывает со своими страхами: загоняя, их в дальний угол. Она воин, ей не полагается говорить о таком. Она же только-только доказала, что годится на что-то большее, кроме как быть грелкой. Ей кажется, что он смеется над ней, дурой такой. Недостойная трусиха. Но. На плечо ложиться его рука. Теплая. Живая. На лице командира та самая улыбка. Ей чудится, что он всё же сказал вслух: «дуришь». И ей становится отчего-то так спокойно. — Раскидывай паутину, цветик. И правда. Переместилась так быстро, что не успела её развернуть как полагается. И прикрывая глаза, накидывая на дома чакро-сети, она надеялась, что может ей удастся отделаться от кошмаров там, в дикой пустыне. Я так хочу. Пожалуйста. Пусть это поможет. Страницы её дневника вновь шуршат, когда встает солнце. На одной из них появляется новая запись: «шестой день чушу, скоро пойдут дожди. вторую ночь суновцы не проявляли себя.» И совсем скоро она сможет перестать вести этот учёт..раненым не снятся сны.
Жжётся. Болит. Чешется. Раны серьезные, горят, заживают с трудом. В редкие моменты спокойствия, когда тело не покинули приятные ощущения от медчакры медиков, она ругается про себя. «Суновцы скорее песок сожрут, чем не смажут своё оружие какой-нибудь дрянью. Повезло же напороться на их новинку.» Жжётся, разве родная чакра может обжигать? Ей больно. Больно. Ей чудится, что её внутренности наматывают на раскаленный железный шест. Ей хочется заплакать от обиды. Ей нужно, чтобы кто-то помог. Лица знакомые, приближаются к ней в минуты просветления. Но резко смазываются, исчезают. Она тянется к ним, тянется чакрой, чтобы опознать, убедится, что это не кошмар и бред. И каждый раз боль. Она будто горит заживо. Жар иногда утихает. Но она не погружается в вожделенные темные воды сна. Плавает на поверхности, но и тут она ненадолго. И снова её швыряет в огонь. Ей больно. Больно. Кажется она оглохла, так плохо до неё доносятся чужие взволнованный, испуганные, злые голоса. Ей страшно. Она просит о помощи, плачет, скулит. И все без толку. Она одна, совсем одна. — Ей-ей! Сяо-ян, ответь мне, прошу! — неожиданный, резкий возглас, будто разбив какой-то барьер, заставляет очнуться. Разомкнуть мутные веки. Пусто. Никого. — Хорошо, хоть не дёргаешься. Так лучшее… — все так же неожиданно оглушительно для неё продолжает он. Она слышит, слышит! Перед ней появляется лицо. Все размыто, но оно такое знакомое. Его руки холодные. Они осторожно вытирают влагу около её глаз. Слёзы? Её слёзы? — Потерпи немного, тебя скоро отправят в дальний тыл. — говорит её гость изменившимся голосом. Ей легче, ей отчего-то стало так хорошо. Она чувствует как холод окутывает, не только лицо, но и кисть её руки. Так хорошо. Не надо тянуться чакрой, как к остальным. Он точно свой, её, он рядом. Не уходи. Не уходи. Не уходи. — Мне пора, я. — он внезапно прерывается. А у неё в голове так ярко, ослепительно вспыхивают воспоминания, они теплые. В них она чувствует себя защищённой. — Все будет хорошо, я обещаю. — медленно, с каким-то усилием говорит он. И после мягко целует в лоб. Холод уходит, а она остается гореть. Ей больно. Она плачет. Она совсем одна. И дальше будет хуже. Её дневники потерялись, сгорели, где-то там. Там где на них напали. Засада. Но остались ещё пустые книги и они ждут того момента, когда он сможет их заполнить. Краткими, отрывистыми записями..вам не обещаны райские кущи.
Их не должно тут быть. Не должно. Куноичи, который день внимательно наблюдала за нанятыми работниками. Делать всё равно ничего не может. Раны болят. Чакрой пользоваться нельзя. Писем от него нет. Слишком долго не пишет, она убеждает себя, что виной этому расстояние и капризные боги, что неожиданно взбаламутили пустыню. Бури пришли очень рано в этом году. Но всё равно волнуется. И привычно прячет это за раздражением, ворчливостью. Хотя для недовольства тут, в дальнем госпитале в «спокойном» тыле, у неё было немало других причин. Отчего-то медики решили, что раз она тяжело раненая, раз недавно участвовала тяжелых боев, то это означает, что она не в себе. И к ней надо относиться снисходительно. В голове звучат их ответы, с которых она зло сдергивает напускную вежливость: «Дурите, видите в каждом врага, вам бы успокоиться.» Но такое обращение заставляет нервничать сильнее. Бесит. Бесит. Бесит. Из-за медиков она вынуждена сидеть во внутреннем садике поместья, что было переделано под госпиталь. Сюда ей любезнейшим образом помогают спуститься. Приносят для неё как можно больше пёстреньких, явно не дешевых подушек. И усаживают около фонтана, в тени выращенных тут деревьев. — Вам нельзя курить. — неуверенным голосом делает ей замечание юноша. — Мне надо. — строго отрезает она, не желая начинать какой-либо спор. Ах да, ещё к ней приставили няньку, что очень внимательно следит за ней и за тем, чтобы её нежную кожу не опалило солнце. Интересно, а может они ещё притащат каких-нибудь золотых свадебных украшений или напялят на неё богато расшитую одежду. Чтобы сразу было видно по кому бить в первую очередь!!! Вдох. Выдох. Полюбоваться на выпущенное облачко дыма и попытаться успокоиться. Если уж на то пошло, то пусть принесут ей хороший кальян. Какая теперь разница, вот эти босоногие мальчишка и руководящие ими ребята постарше всё что надо увидели. Бесит. От наблюдения её отвлекает топчущийся на месте парень. Как же много он суетится. — Что ты там ещё хотел узнать? — устало уточняет она. Сложно было не заметить, что он который день не решается задать вопрос. Зрительного контакта он не выдерживает и смущенно опускает глаза. Куноичи недовольно качает головой и отмечает в голове: «Зелёный листочек ещё совсем. И кто тут кому нянька» — Благодарю за вашу доброту и великодушие! — пацан торопится наговорить как можно больше благодарностей. Хочет задобрить, думает, такое ей по нраву? Ошибается, её от такого обращения тошнит. Помнит как самой приходилось унижаться. — Что ты хотела узнать? — повторяет она вопрос. — Вы же служили в чёрном корпусе? — он запинается, от того что она кидает на него острый, недовольный взгляд. Он громкий, непозволительно громкий для этого места. — Там. Дело в том, что мой старший брат. Он не говорил прямо, ни в коем случае! Так иногда он в письмах, чуть хвастал, ну и рассказывал… Пока он тараторит свою историю куноичи ещё раз осматривает внутренний. Вроде, чужаки слишком далеко. Услышат? — Я до меня дошли некоторые разговоры о вас! И чуть сопоставил, ну и мне ещё потом посоветовали спросить… Она нехорошо прищуривает глаза, стремительно выдыхает дым. В отличие от многих боевых товарищей её совсем не радует лишние внимание. Лучше стараться не быть героем сплетен и обсуждений. Ох, если бы она только могла остаться отведенной комнате! Спрятаться в ней от лишних глаз и жары. К ней, итак, из-за того что она женщина-воин повышенное внимание, лишние ей не сдалось. Вдох. Выдох. И снова любуемся на дымное облачко и пробуем успокоиться. Раны начинают болеть. Тем временем пацан, наконец откапывает вопрос. — Вы из боевого отряда? Ну те, что в прямом бою громят лучшие войска пустынников? — Нет. — А, занимаетесь патрулирование пустыни, разведкой? — Нет. — А как же тогда? Неужели вы медик? — обречено уточняет пацан. — Тише. Я сенсор. — негромко выдает она, с усилием проглотив пару подходящих для ситуации ругательств. — Фамилию брат можешь хотя бы сказать? У мальчишки вспыхивают глаза от радости и он начинает тараторить. На неё сыпется вся попавшая под руку юнца информация о его старшем брате. И она знает этого человека, хороший воин. Беседа перестает напоминать её допрос. Ей радостно вспомнить о людях, что ценят её, язык развязывается сам. У куноичи появляется неожиданное желание рассказать ему о командире их отряда. Может это родные боги специально насылали на неё кошмарами, чтобы она смогла наткнуться на него? Тогда она благодарна им. Вот только ей всё равно горько. Куноичи вспоминает, что от любимого не было ни одной весточки непозволительно долго. По спине пробегается холодок. Что-то не так. Отвлеклась, шайтан. Выработанное чутье велит насторожиться и готовится к атаке. Она чувствует чей-то колючий взгляд. Чужак. Где? Куноичи не перестает говорить, но все её внимание устремляется на поиски опасности. Два взгляда сталкиваются. Один сосредоточенный, настороженный. Другой заинтересованный, не менее внимательный. Чужак приветливо улыбается. Она понимает. Он слышал. Враг. Чакра дёргается сама, во время боя нельзя тратить секунды на лишние размышления. Этому её научила пустыня. И она ошибается. Грубо ошибается. Боль неожиданно простреливает где-то в районе очага. Огнем бежит дальше по каналам чакры. Больно. Больно. Больно. Трубка выпадает из рук и она сгибается, силясь ослабить разбушевавшийся внутри неё пожар. Она не слышит беспокойных вопросов. Не чувствует как её подхватывают и тащат к врачам. Не видит как старший среди нанятых работников продолжает глядеть вслед приветливо улыбаться. Он с любопытством наблюдает за поднявшимся переполохом, внимательно слушает взволнованные переговаривания среди других раненых. Вроде бы, и нет в нём ничего подозрительного. Разве что чуть прищурил черные глаза, в которых заплясали довольные искорки. Его интерес к ней оказался оправдан. Улыбка меняется, но никто этого не замечает. Зря. Сегодня девушка не сможет вывести на страницах аккуратные сухие строки «10 день сяошу. в госпитале 6 день, без происшествий». Но она же ещё успеет позже заполнить эти пропуски, не правда ли?.он выходит из теней.
Жар ушел, наконец-то. Наконец она погрузилась в тёмные воды. Тихо. Темно. Прохладно. Яркие точки пляшут перед глазами, сплетаются в узоры. Но есть ещё и еле видимые силуэты. Комната? Нет. Тьма. Он здесь, рядом. Приближается, тихо, неспешно, как всегда. Она всхлипывает одновременно с всегда пугающим её скрипом пола. Страшно. Опять, опять молчаливо глотать слёзы и не иметь возможности сбежать. Тени держат крепко, впиваются в кожу. Обвиваются вокруг конечностей и затягиваются, впиваясь в кожу. Ни убежать, ни сдвинутся. Так похоже на чакро-нити. Он рядом, совсем близко. Лицо, она видит его удивительно четко, но секунда, и перед глазами привычная чёрная дыра. Он ждёт. Ждёт пока тьма и ужас накроют её полностью. Он всегда наслаждается этим моментом, она знает. Ей хочется заплакать от обиды. Ей страшно. Его руки тёплые, совсем не продолжение теней, касаются её лица. И после вдруг она чувствует тепло. Чье-то человеческое тепло. Что? Но… В кошмарах он мучил её молча. Но тут ответил, с насмешливой заботой. — Ну-ну, не плачь. Её крик не услышали. Осиротевшие дневники вскоре отошлют. Один человек будет беречь их, читать. А она, вряд ли, когда-либо напишет в них хоть строчку.