Сгоревшая с телом душа

      И снова Николай зашёл в этот тёмный кабинет, чуть ли не весь наполненный подключёнными к множеству мониторов проводами, от которых и исходит единственный свет в помещении. Только благодаря ему, во тьме можно было заметить силуэт сидящего человека на повёрнутом в сторону тех самых экранов кресле. В тот же момент, как Гоголь, прищурясь от мрака, узнал своего дорогого друга, он с непривычно даже для себя широкой улыбкой устремился в его сторону и резко наклонился вперёд, чтобы, как обычно, быть слегка ближе, чем ему позволено. — О, как же я рад, что ты всё-таки жив и здоров, Дос-кун! — чуть ли не прокричал от радости встречи Николай и ещё раз пробежался взглядом по помещению, убеждаясь, что других источников освещения и вправду нигде нет, прежде чем добавить в уже менее радостном тоне — Хотя, о втором ты, кажется, совсем не заботишься, раз уж просиживаешь в этой кромешной тьме целые дни.       Его собеседник, на удивление, никак не отреагировал, что было довольно странно, ведь обычно во время беседы с Гоголем, Фёдор проявлял хоть какие-то, но эмоции. Прищуривал светло-фиолетовые глаза и смотрел на него хитрым взглядом, довольно ухмылялся или просто приподнимал уголки обкусанных губ, пытаясь изобразить дружелюбную улыбку, иногда даже позволял Николаю на свой страх и риск брать его за руки, но случалось такое очень редко. Его ладони оказывались крепко схвачены сразу после получения одобрения сделать это, что всегда сопровождалось фразой "Если я и погибну от твоей руки, то точно счастливым!". Однако, теперь Достоевский не делал ничего из этого и просто молчал, не двигаясь. С каждой проведённой в тишине секундой в голову Гоголя начинало закрадываться всё больше сомнений, дышит ли вообще его дорогой друг и он уже чуть было не наклонился ещё ближе, но его сомнения успели развеяться до того, как он смог сделать это. — Здравствуй, Николай. А ты, как я погляжу, всё так же весел... — голос Фёдора звучал ещё спокойнее, чем обычно. Возможно, даже слишком, что и заставило самого Гоголя слегка понервничать. — Можешь не удручать себя переживаниями о моём зрении, в нём уже нет как таковой необходимости. — Как это "нет необходимости"? Что же ты, совсем не хочешь меня больше видеть? — он лишь тихо хихикнул над своей же шуткой в привычной манере, не восприняв слова в серьёз. — Было бы чем. Ты, как тот, кто устроил игру, должен лучше всех знать её правила...       Гоголь не совсем понял, что тот имел в виду, но весёлая улыбка на его лице быстро сменилась на уже совсем нешуточное удивление, когда Фёдор крепко схватил его за рукав перебинтованной и истекающей кровью рукой, окрашивая белую ткань в цвет перчаток их владельца. — В чём дело, Николай? Разве это не то, чего ты добивался?       Хватка становилась сильнее с каждой попыткой Гоголя выбраться из неё и паника росла пока его глаза метались между лицом Фёдора, на котором красовалась натянутая улыбка с не выражающим абсолютно никакой жизни взглядом и красной жидкостью, теперь заполняющей и пол комнаты. Именно в такой момент способность предательски перестала как-либо работать, несмотря на все старания накрыться уже на половину бордовым плащом с помощью другой руки. — Не то, к чему ты стремился, чтобы доказать свою свободу?       Вопросы Достоевского только мешали и Николай даже не пытался отвечать, ему было явно не до них. Как загнанная в угол крыса без возможности сбежать, за действиями которой наблюдают лишь для своего развлечения. Даже понимая, насколько беспомощно и жалко он выглядит для Фёдора в этой ситуации, он изо всех сил пытался сделать хоть что-нибудь, где-то в глубине души надеялся что чудесным образом всё прекратится если он не сдастся и продолжит бороться. Надежды, к его сожалению, в этот раз не оправдались, боль в руке усиливалась, а кровь заполняла всё больше и больше места. Смирившись со своей участью, Николай прекратил сопротивляться и зажмурился в ожидании того, что произойдёт дальше.       Его глаза открылись сразу же после того, как его руку отпустили и вместо Фёдора, сидящего прямо перед ним, он видел только знакомый тёмный потолок. Николаю потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что произошло и он приподнялся, чтобы сесть. Всё тело трясло, то ли от холода, потому что одеяло было скинуто и валялось на полу возле кровати, то ли от такого запоминающегося сна. В комнате была полная тишина, только капли дождя стучали по подоконнику, стекая затем по окну, прямо как слёзы со щёк Гоголя, на которые он не обращал внимания, пока не заметил насколько размыто часы показывали три ночи. Быстро вставая с кровати и направляясь в ванную, в его голове продолжали прокручиваться моменты очередного кошмара, уже четвёртого за эту неделю вместе с воспоминаниями о смерти Фёдора. Упавший на площадку после столкновения с башней вертолёт, горящий ярким пламенем и рука его друга в окровавленных бинтах всё ещё были у него перед глазами, будто бы это произошло вчера. Николай вновь умылся холодной водой в попытке успокоиться, стоя перед раковиной и смотря на своё отражение в полу разбитом зеркале. Заплаканные глаза, обычно горящими новыми безумными идеями и весельем, растрёпанные в свободной косе волосы, прилипающие к красному и мокрому ещё и от воды лицу.       Неужели гибель от рук Достоевского на самом деле не принесла бы ему счастья и это было простой, очередной ложью? Наверное, Гоголь даже с самого начала не верил в то, что сам и говорил, а теперь его просто мучает совесть впервые за много лет? Может, он и смог сделать вид, что всё так и должно было быть, что всё прошло по его плану и ему удалось успешно одурачить других, как и раньше. Но в этот раз совсем не получилось одурачить самого себя, это точно что-то новое. Эмоции и чувства, что так и промывают человеческий мозг и от которых ему уже в какой раз не удалось избавиться, только заставляя проявляться их сильнее.       Именно поэтому Николай сидел, прижимаясь спиной к холодной стене и обнимая свои дрожащие колени. Слёзы сожаления и вины не прекращаясь лились из глаз и капали вниз пока он тихо повторял "Прости", будто бы Фёдор мог услышать его и наконец-то оставить в покое.