За гранью

Время. Оно может быть в избытке, его может не хватать. В один период оно помогает, в другой же — делает существование во сто крат невыносимее. Но оно всегда необходимо. Самая ценная валюта из всех возможных. Самое дорогостоящее, порой даже чересчур, лекарство. Недоступная роскошь, дарованная не каждому. Его понадобилось много, чтобы принять и осознать в полной мере. Все. Перемены, прошлое, настоящее… Но ни один день с тех самых пор, как взошло солнце, не окрашивался чернильными разводами тьмы. По крайней мере, так хотелось думать. Ибо ростки надежды накрепко прижились. Привились, разрослись буйным цветом на бывшей прежде мертвой пустоши души. Прошедшая за последние три года трансформация укоренилась в каждом уголке сознания, когда-то оплетенном смолянистыми щупальцами, а ныне — освещенном медью со всполохами карамели. Было непросто. Страшно. Больно. Удушающе. Угрожающе. Расти и преобразовываться всегда трудно. Странно сбрасывать с себя намертво въевшуюся скорлупу агонической злобы и припадков неконтролируемой ярости. Ломать цепи, поржавевшие от яда внутренних демонов. Разрывать сеть, наброшенную самим собой. Прощаться со стариком… Покореженное травмами сознание полностью исцелить невозможно. Но можно подлатать, подшить, подклеить. Как ту самую порванную книгу или разбитую вазу — сколько ни пытайся, снова цельной, будто сошедшей с конвейера или из-под пера автора, она уже не будет никогда. Но может функционировать, быть пригодной для использования по назначению. При должном, бережном обращении. Если научиться с этим жить. Главное — желать и прилагать усилия. Титанические, на самом деле. И, не будь рядом того самого света надежды, окрашенного карамельной поволокой, руки давно бы опустились, а тело, вместе с сознанием, полным дерьма, скатилось обратно во мрак. Утопилось в боли и алкоголе. Раскололось на осколки окончательно. Потому что исцеление — болезненный процесс. И самостоятельно пройти через него не каждому под силу. Гарри бы не смог. Он отдавал себе в этом полный отчет. Стоило ли оно того?.. Гарри повернулся к облаку каштановых волос, что скрыло половину любимого лица, и ласково улыбнулся, зажимая фильтр сигареты зубами. Улыбка вышла похожей на оскал, но то лишь на первый взгляд. Потому что в переливах изумруда плескались покой и счастье. Автомобиль вильнул влево, но тут же вернулся в свою полосу. Гарри крепче перехватил руль и стряхнул пепел в открытое настежь окно. — Прости, — виновато пожал плечами он и вновь устремил внимание на пустынную дорогу. — Не отвлекайся, — хмыкнула Гермиона. — Не хватало еще слететь на обочину рядом с местом назначения. Они уже промчали мимо вывески «Добро пожаловать в Дель-Мар». Курортный городок, соленый бриз, ласковый океан, красивые виды — вот, чего сейчас хотелось им обоим. Чего-то совсем нового, расслабляющего, целебного и беззаботного. Того, чего не было ни в годы юности, расчерченные кровавой рукой войны, ни во время разлуки, в которой они ломались каждый на свой лад наново, ни после воссоединения, повлекшего за собой годы взаимных мучений на благо друг друга. И теперь округ Сан-Диего в Калифорнии мог все это дать. Потому они мчали навстречу закату под ненавязчивое вещание местной радиостанции, льющееся из динамиков, чтобы успеть заселиться до ночи. — Ты меня отвлекаешь, — усмехнулся Гарри, бросив короткий взгляд на любимую. — Как же мне не любоваться? Гермиона улыбнулась так, как умела только она. На щеках заиграли едва приметные ямочки. Кудри, растрепанные ветром, посыпались на лицо, и Гарри затопило теплом. За окнами проносился потрясающий пейзаж. Горы вдали сменялись равнинами, за которыми снова следовали огромные древние камни, словно выросшие из самой земли. Кое-где мелькали небольшие кустарники и низенькие деревца. Закатное солнце затапливало полотно растрескавшейся дороги золотисто-розовыми брызгами. Отражалось на мирно зависших на небосводе облаках нежной пастелью. Бликовало на капоте отполированной до блеска Chevrolet Impala 1967 года выпуска, взятой напрокат по прибытию в Америку. Тонуло в самом прекрасном, уютном взгляде, направленном на Гарри. Когда-то в нем плескалась печаль. Боль, страх, отчаяние. Но ни разу — отвращение или обреченность. И лишь это помогло пережить. Гермиона — тихий, но железобетонно уверенный в себе и в Гарри оплот поддержки, понимания и принятия, — стойко переносила все оттенки его состояний, что сменялись быстрее, чем стрелки на часах делали полный оборот. Гарри сам не понимал, как она выдерживала. Не хотел, чтобы она страдала вместе с ним, но не решился больше оттолкнуть. Хватило одной-единственной гневной тирады, заглушившей личную боль. — …еще раз из твоего рта вырвется что-то подобное, и я молчать больше не буду!.. Дрожащий, сорвавшийся на высокие ноты голос Гермионы разнесся по ночному полумраку, и очертания ее растрепанной фигуры мелькнули мягкой тенью по стене, к которой прислонился измученный Гарри. — П… п-прости… — с трудом прохрипел он и прикрыл на миг веки. Думать было невыносимо больно, не то, что говорить. — Но я правда н-не хочу, чтобы ты… — Заткнись, Гарри Джеймс Поттер! — рявкнула она, и даже темнота не могла скрыть того, как грозно сверкнули ее зрачки. — Ты не единственный, кому сейчас плохо! — И именно поэтому я хочу тебя от этого оградить!.. — простонал Гарри и сполз ниже, обхватив невыносимо пульсирующие виски ладонями, будто это могло заглушить набат оглушающей боли. — Я никуда не уйду, — прошипела Гермиона и опустилась перед ним на колени. — Ни за что. Так что прекрати нести свою околесицу и дай тебе помочь. — Герми… — Я предупредила, если еще раз заикнешься об этом, я молчать не буду. Не думаю, что твоей голове нужна дополнительная нагрузка в виде децибел моего ора, — грозно прошипела она. — Ты действительно хочешь, чтобы я ушла? — склонилась она к уровню лица после минутной паузы. — Искренне не хочешь меня видеть больше? — прищурилась. — Мерлин, конечно же нет, — протянул Гарри, утопая в ее блестящем взоре. — Я не это имел в… — Вот и молчи, — приложила палец к его губам она. — Я. Никуда. Не уйду. Смирись и прекрати нести чушь. Гермиона села рядом и притянула Гарри к себе. Он уткнулся лбом в ее плечо, обхватив предплечье, и с шумом выдохнул. Рядом с ней и правда становилось легче. — Хороший мой, — зашептала она, поглаживая по волосам. — Вот так. Все будет хорошо. Вместе мы со всем справимся… — Когда там следующее зелье?.. — глухо спросил Гарри и сцепил зубы от простреливающей головной боли. — Через полчаса. Потом можно будет поспать. Нельзя нарушать схему лечения… Гарри моргнул и стряхнул пепел в окно. Стоило ли оно того? Однозначно, да. И уже виднеющийся вдали океан лишь подчеркивал эту не нуждающуюся в подтверждении аксиому. Гермиона восторженно охнула, углядев в плывущей линии горизонта манящую синеву огромной воды. Открыла свое окно настежь и высунулась почти наполовину наружу — в груди кольнуло беспокойство, и Гарри машинально ухватил ее за сарафан, придерживая от возможного падения, и сбавил скорость. Гермиона, держась за край двери, встряхнула копной кудрей — их тут же подхватил ветер и расчертил каштановыми лентами воздух, обтекающий автомобиль. Гермиона счастливо рассмеялась, и Гарри против воли улыбнулся, поглядывая на нее. Из динамиков доносились слова, резонирующие с внутренним состоянием, и он сглотнул подкативший к горлу ком.

…I've got peace and I've got love But I'm up at night thinkin' I just might lose it all.

Oh, I hope I don't lose you… Please, stay! I want you, I need you, oh God Don't take These beautiful things that I've got!..

Гермиона взобралась на сидение коленями, отчего Гарри беспокойно зыркнул на нее. Повернулась боком и обхватила крышу авто, подставляя лицо потокам воздуха. А Гарри вслушивался в музыку и думал о том, как сильно он любит свой свет, искрящийся всполохами меди. Гермиона — все, что у него есть. И когда-либо было. Все, в чем он отчаянно нуждался. И он так боялся ее однажды потерять… Гермиона, раскрасневшаяся и растрепанная, плюхнулась обратно в салон, когда они въехали в курортный городок. Нашли они свою гостиницу без труда. Колеса зашуршали по гравию, и Гарри припарковал машину рядом с маленьким уютным домиком, стоящим у самого побережья. Стоило выйти из авто, как в барабанные перепонки ударил умиротворяющий шум океана вперемешку с легким бризом, несущим запахи прогретого песка, соли и растительности. Гермиона прижалась к боку и уложила голову на плечо, затянутое в простую черную футболку. Гарри обнял тонкую талию и приник губами к макушке. Как же хорошо… Так тепло и спокойно на душе. Словно там нет и не было никогда шрамов и пластырей, навевающих тупую призрачную боль из прошлого. В такие моменты, как этот, часто накрывало едва приметной, но ощутимой тревогой, что задевала по касательной. Отравляла мысли и чувства. И Гарри сжимал Гермиону крепче в отчаянном объятии, отмахиваясь от бьющего под дых страха, твердящего одно и то же с упорством заевшей пластинки: все это — лишь иллюзия, и она в любой момент может схлопнуться. Разбиться на миллион крошечных осколков. Изрезать нутро, покалечить сознание. И тогда снова воцарятся тьма и одиночество. Проснутся демоны, зашевелятся смолянистые щупальца, вернется старик. И не останется ничего, кроме всепоглощающей пустоты и сотен граней кромсающего рассудок безумия. — Эй, — позвала Гермиона, и гладко выбритой щеки коснулись прохладные ласковые пальцы. — Все хорошо. — Гарри медленно моргнул, сглотнул и перевел на нее расфокусированный рассеянный взгляд. — Я рядом. Она знала наизусть каждую мелькнувшую на его лице эмоцию. И умела подобрать именно те слова и реакции, в которых Гарри так нуждался. Он кивнул, притянул к себе и с шумом выдохнул отголоски скребущей ребра и череп безотчетной паники. — Я так тебя люблю, — прошептал, зарываясь лицом в волосы. — Ты даже не представляешь, насколько… — Не представляю, — согласилась Гермиона, нежно поглаживая вдоль позвоночника. — Но знаю наверняка. И тоже тебя люблю. — Она отстранилась и посмотрела так, как умеет она одна. Вспарывая и забираясь прямо под кожу пронизывающим до костей взором. — Пойдем, — улыбнулась с хитрецой, и на щеках заиграли очаровательные ямочки. Потянула за руку вглубь домика, и Гарри послушно за ней последовал. Он пошел бы, куда бы Гермиона ни захотела его отвести. Хоть к краю пропасти, хоть на небеса, хоть в самый ад. Главное, что с ней. Блуждающая по любимым губам полуулыбка и озорные искры в тягучем карамельном взоре будоражили так, что бабочки, бывшие когда-то острокрылыми, вспорхнули в глубине живота и защекотали нутро до горячих мурашек. За окнами стемнело. Солнце давно окунулось в тихие воды могучего океана, и его последние алые брызги потонули в бескрайней синеве. Но сумерки — время чудес, и для Гарри зажглось иное солнце. В полумраке свет, родной и согревающий, исходил от единственной и такой необходимой звезды, что притягивала к своей орбите с любого расстояния. И Гарри, как заблудившийся в космическом пространстве одинокий астероид, уверенно летел на ее тепло. Млел от невесомых касаний рук, отогревающих похолодевшее от страха сердце. Скользящих по напряженным мышцам. Утаскивающих за собой ненужную сейчас одежду. Напоминающих, что он больше никогда не останется один. Губы смазано встретились, опалились горячим дыханием. Кудри защекотали нос. Гарри обхватил ладонями любимое лицо, бережно завел пряди за уши и настойчиво протолкнул язык в маняще приоткрытый рот. Исследовал его каждый раз с упоением, будто впервые, ведь не мог насытиться этим вкусом. Хотелось еще и еще. Больше. Сильнее. Теснее. Кожа к коже, часто дыша. Под пальцами — влага и жар, в голове — переливчатый эйфорический туман, перед широко распахнутыми глазами — облако волос и горящие голодом брызги карамели в медной поволоке. Спину до дрожи охладило соприкосновение с шелком простыни. Скользнувшие по животу вниз ладони захватили в столь желанный плен, и из гортани вырвался хриплый стон. Зрачки закатились сами собой, когда пальцы пробежались по члену вниз, а головку обдало горячим дыханием, вслед за которым накрыл мокрый жар рта. Пятерня потерялась в копне растрепанных каштановых волос, слегка сжалась на затылке. И рассудок уплыл на волнах томительного удовольствия окончательно. Распаляясь от каждого движения все сильнее, дурея от ласк — то невесомых, едва ощутимых, то настойчивых и рваных, — Гарри терялся и стонал все громче, комкая под собой простынь. Он приподнялся на локте и посмотрел на любимую — она, не прерываясь, подняла глаза, горящие в полумраке истовым пламенем, и от этого вида крышу снесло окончательно. Гарри чуть приподнял Гермиону. Притянул к себе и впился в губы остервенелым поцелуем. Она ответила с не меньшей отдачей. Но так и стояла на четвереньках, словно собиралась продолжить прерванное занятие. Нет, так не пойдет. Гарри разорвал поцелуй и потянул за затылок, прожигая многозначительным взглядом. — Иди ко мне, солнце, — прохрипел он севшим голосом. Гермиона коварно улыбнулась, закусила губу и мучительно медленно начала подползать ближе, явно упиваясь его испепеляющим нутро нетерпением. Но, стоило им поравняться, Гарри рывком прижал ее к себе, перевернулся и подмял под себя. Гермиона коротко взвизгнула и тихо рассмеялась, но тут же замычала от удовольствия, стоило коснуться клитора. А Гарри не мог ею надышаться, слизывая с кожи бисеринки пота и медленно скользя вниз по податливому, извивающемуся под ним телу. Ниже. Проводя носом по ложбинке между грудей. Прикусывая кожу и вбирая в рот сосок, отчего Гермиона вздрогнула и изогнулась со стоном. Ниже. Щекоча ребра и выцеловывая каждый миллиметр напряженного плоского живота. Еще ниже. Обхватив и прижав к постели бедра, что ерзали и приподнимались от удовольствия. Мазнув, наконец, по мокрым половым губам, отчего Гермиону прошибла дрожь, сопровождаемая всхлипом. Теперь ее пальцы потерялись в его буйной шевелюре, прижимали к себе, не давали отстраниться, хотя Гарри и не собирался. Он с упоением наслаждался ею, целовал, посасывал. То кружил языком вокруг чувствительного сосредоточения нервов, то проникал им внутрь, смакуя ее неповторимый вкус. По Гермионе пробежала судорога, и она резко его оттолкнула. Секундное недоумение сменилось пламенем желания, когда она усадила его на колени и забралась сверху, жадно целуя и поскуливая от нетерпения. Бережно опустилась. Приняла в себя тягуче, медленно, томяще. Глубоко, будоражаще. До самого основания. С губ сорвался синхронный хриплый стон, и окружающее пространство всплеснулось цветами, окрасилось широкими мазками яркого, уносящего за пределы тела наслаждения. Уютную, мягкую, темноту наполнили шорохи ткани, шумные выдохи, влажные шлепки и неразборчивый шепот, в котором угадывались слова любви. Гермиона двигалась с ним в унисон, прижималась к груди, самозабвенно целовала. И казалось, будто душа покинула Гарри и парит где-то средь облаков, преисполняясь невыносимым, невозможным, сводящим с ума блаженством. Понимая, что на грани, Гарри обхватил бедра и вонзился резче. Поймал поплывший, осоловевший взгляд, и слух окутал тягучий, как патока, звук одобрения, сорвавшийся с припухших губ. Повторил. Еще и еще. Снова и снова. Едва сдерживаясь, чтобы не закончить преждевременно. Наблюдая, как запрокидывалась голова, покрывал ласками открывшуюся шею и колышущуюся в такт движениям грудь. Снова. Гермиона напряглась и сама задала ритм, ускоряясь с каждым новым толчком. Вскрикнула. Задрожала всем телом, впилась ногтями в спину. С протяжным стоном выдохнула и расслабленно осела, буквально стекла по Гарри. И принялась спешно, рассеянно целовать ключицы и шею, часто дыша. Еще несколько немыслимо приятных толчков — и Гарри последовал за ней, хрипло рыча в хрупкое плечо. Эйфория взорвала сознание на сотни искр и ослепляющих всполохов, даровала телу легкость от прокатившейся рокотом истомы. Гарри прижал к себе свое сокровище и упал на подушки. Обвил руками в нежном объятии и уткнулся носом в волосы. Она рядом. Всегда. Была, есть и будет. Отголоски былого страха выветрились и растаяли во влажном, пахнущем страстью и напоенном любовью воздухе. Гарри пялился во мрак, который раньше подавлял и гипнотизировал, а ныне укутывал, как пуховое мягкое одеяло. Слушал, как размеренно сопит Гермиона, погружаясь в дрему. Ее горячее дыхание забавно щекотало плечо, и Гарри едва заметно усмехнулся, не представляя, как раньше вообще мог засыпать без этих звуков и ощущений. Нет, не только засыпать. Жить. Отчаянно захотелось покурить. Гарри слабо зашевелился, стараясь не потревожить сон любимой. Выбрался из ласковых тисков и тихо встал. Натянул джинсы, не удосуживаясь их застегнуть, подхватил пачку и зажигалку с тумбочки и бесшумно выскользнул за стеклянную дверь. Легкий ветер обвил прохладой разгоряченное тело. Взметнул взъерошенные влажные волосы и понесся прочь, утаскивая за собой все беспокойства. Гарри прошел чуть вперед. Вышел на пляж и вдохнул полной грудью. Темный океан, в котором отражались огромная полная луна и мириады крошечных на ее фоне точек-звезд, шевелился. Перекатывался волнами, шелестел свою песню вечности и приглашал подойти поближе. Гарри сел и обхватил руками согнутые в коленях ноги. Стопы лизнула прохлада накатывающей воды. Раскаленный за день песок все еще остывал и отдавал свое тепло, окутывал им, что так контрастировало с потоками прохладного воздуха, насыщающего свежестью каждую клетку тела. Вдали виднелись выступы и скалы, охватившие побережье защитными объятиями. Гарри уже полюбил это место. Здесь так и ощущалась первозданная мощь и необозримая красота природы. Гарри выудил сигарету из пачки и чиркнул колесиком зажигалки — темноту рассек крошечный огонек, но тут же боязливо схлопнулся от ласкового дуновения бриза. Только бумага и табак сияли в ночи, как крошечный рыжий маяк. Гарри затянулся горьким дымом и с удовольствием его выдохнул, ощущая приятное легкое головокружение. Пепел сорвался с сигареты и унесся куда-то во мрак. — Никак ты не избавишься от этой гадкой привычки, — хрипло прозвучал насмешливый голос со спины, и Гарри обернулся — Гермиона ежилась от холода, одетая только в его рубашку. Улыбнулся. Она принципиально отказывалась от ношения халатов и уже оккупировала все его вешалки с одеждой. Но Гарри был не против. Потому что каждая его вещь теперь пахла Гермионой. Вольным равнинным ветром с цветочными нотками, и самую малость — его личным мескалином. — Иди сюда, — тихо позвал он и раскрыл объятие. Гермиона умостилась рядом и прижалась к его боку. Выхватила из пальцев сигарету и затянулась, щурясь от наслаждения. Гарри хмыкнул и уткнулся носом в висок, прижимая к себе теснее. — А еще про меня что-то говоришь, — прошептал он и коротко поцеловал щеку. Гермиона не ответила. Только улыбнулась и уложила голову на плечо. — Так красиво, — произнесла она. Вытянула босые ноги и окунула их в набегающую волну. — Герми?.. — позвал Гарри, растирая ее предплечья. — М-м-м?.. — лениво отозвалась она и снова глубоко затянулась дымом. — Почему ты осталась? Тогда, со мной? — выпалил он взявшийся откуда-то из потаенных глубин сознания вопрос. Гермиона подняла глаза и посмотрела до того пронзительно, что Гарри задержал дыхание. Распахнул шире ресницы, утопая в расплавленной карамели со всполохами меди и бронзы. — Ты знаешь ответ, — прошептала она. — Потому что я тебя люблю. Гарри с шумом втянул кислород и невесомо коснулся ее губ. — И этого оказалось достаточно, чтобы… Принять все, что я… Творил? — зачем-то допытывался он, внутренне дрожа и не желая произносить вслух конкретику. — Как видишь, — мягко ответила она и приласкала его щеку. — Милый, на войне мы творили и не такое, — произнесла она слова, сказанные им же когда-то. Гарри открыл было рот, чтобы возразить, но Гермиона приложила к его губам палец и снова заговорила: — Мы через столько прошли, вместе и порознь, столько пережили и потеряли… Ты и правда думал, что я испугаюсь твоих демонов?.. Гарри молчал, глядя на любимую. Испытывал непомерную благодарность и купался в исходящем от нее умиротворяющем тепле. — Моих демонов порой боялся даже я, — хмыкнул он печально. — Но мы с ними справились, вместе, — сказала Гермиона и потерлась своим носом о его. — Я люблю тебя, Гарри. Не могу без тебя жить. И… Понимаю тебя. — Гарри недоуменно вздернул бровь, на что Гермиона усмехнулась. — В конце концов, все совершают ошибки. И каждый имеет право на второй шанс. Ты им воспользовался, не отмахнулся. И это самое важное. Пусть порой тени прошлого мелькают на твоем лице, но ты им противишься. Не сдаешься. Не оглядываешься назад с ностальгией и не желаешь туда вернуться. Правда?.. — спросила она, и Гарри брезгливо поморщился. — Ни за что и никогда, — протараторил он и сплюнул осевший на языке пепел горечи по содеянному. — Вот и ответ на твой вопрос, — шепнула она и вновь уложила голову на плечо. — Я поверила тебе. Поверила в тебя. И знала, что вместе мы со всем справимся. — Не жалеешь? — осторожно спросил Гарри, обвивая тонкую талию и поглаживая ребра. — Нет, — мотнула она головой — растрепанные локоны посыпались на лицо, и Гарри ласково заправил их за ухо. — И никогда не пожалею. — Люблю тебя, Герми, — прошептал он ей в макушку и глубоко вдохнул родной аромат. — Очень люблю… Она обхватила его предплечье и принялась бережно поглаживать кожу, отчего по ней табунами проносились мурашки. Повисло уютное молчание, напоенное размеренным дыханием, шорохом океана, шепотом песка, шелестом листвы и безмолвным разговором двух израненных душ, обескровленных когда-то одиночеством и болью, но теперь — живых и свободных от оков прошлого. Завтра наступит новый день. Принесет новые впечатления, радость, тепло и свет. А, возможно, и новые страхи, и беспокойства. Быть может, он разворошит старые раны, или наоборот, окончательно их зарубцует. Но это не имеет значения. Все это будет завтра. Сегодня оно не страшит. Не пугает ни то, что было когда-то, ни то, что может еще произойти. Важно лишь биение родного сердца рядом и любовь, укутывающая теплыми объятиями и сглаживающая стекольную крошку тоски, оставшуюся после пройденных испытаний. Сегодня, как, впрочем, и вчера, и в любой другой день, царит покой, понимание, принятие и поддержка, несмотря ни на что. Что бы ни принесло эфемерное «завтра», есть с кем его встретить и разделить. Вот что важно. А Сегодня… Сегодня они есть друг у друга. И так будет всегда.