Это ваше американское клише

— Товарищи! — Суки! Я вас всех по кругу вые… — Это беспредел! — Федор вас не узнает, как отрехтую вам ебальники! — Да кто вам дал право?! Товарищи! Куромаку кинулся к закрывающейся дверце, чуть не получив по носу. — Вот посидите, помиритесь, — голос Феликса звучал приглушенно. — И выпустим! — Ты ахуе… — Феликс, я прошу тебя. — Я вас убью! — Будь человеком! Перебивая друг друга и толкаясь, затараторили клоны в тонкую щелку между дверцами. Ответом послужил мерзкий смешок, принадлежавший Ромео, и отдаляющиеся шаги. Вару продолжал биться в старую, но крепкую древесину. Треф же с обреченным вздохом отполз в угол шкафа, пытаясь более-менее удобно усесться. Через пару минут отборнейшего мата и весьма изобретательных угроз валет выдохся и тоже сел, благо, в противоположном углу. — Пизде-ец. Нет, ну что я им сделал-то, а? Треф невесело хмыкнул. — Что? Я за сегодня ничего такого не сделал. Ну шугнул Зонтика, велика новость! Ответом послужила тишина. — Да он привык, че ты, — упорно продолжает валет. — Жить уже без меня не сможет. Не дождавшись реакции, Вару прищуривается в попытке разглядеть Куромаку. Тонкие струйки света, проистекающие из щелей между дверцами, почти не помогают. Валет закрывает глаза и, ориентируясь на чужое дыхание, несильно бьет ногой. Резкий вскрик свидетельствует о попадании в цель. — Что ты творишь?! — Проверял, не сдох ли ты, — самодовольно ухмыляется валет. — А то есть хочется. — Если бы ты не вел себя настолько отвратительно, то не пришлось бы вместо ужина тут сидеть. — Ой, чья бы корова мычала. Нас заперли, потому что ты на меня не пойми за что злишься. Куромаку чуть не задохнулся от возмущения, но, сжав кулаки, заставил себя пару раз медленно вдохнуть-выдохнуть. — Непонятно за что? Серьезно? Да проще сказать, чего ты не сделал, чем перечислить все, что ты натворил! — Например? — растянулся в мерзенькой улыбке Вару, жалея, что треф его не видит. — Хочешь услышать все свои подвиги? А вот обойдешься, — внезапно оборвал треф. — А что так, память подводит? На мгновение Куромаку серьезно задумался о попытке до смерти забиться и без того раскалывающийся головой о стенку. — Вот думаешь, какой ты крутой? Напугал Зонтика, перепачкал все своей зеленкой, попортил мебель. Самоутвердился, молодец. А мне, думаешь, весело с этим всем разбираться? Риторический вопрос повис в воздухе, но не надолго — треф неожиданно продолжил, громче и эмоциональнее: — Я же мечтал бросить все дела, чтобы утешать Зонтика, придумывать на ходу нравоучения, решать чужие проблемы! Как будто мне одному все это сдалось! Хочешь откровение? — король переходит почти на крик. — Да мне самому проще будет на карачках пол вымыть, чем следить, как ты отлыниваешь! Но надо же хоть как-то вбить тебе в голову примитивнейшие принципы совместного быта?! А всем остальным не насрать ровно до того момента, как надо отдавать силы и время на пользу общественности! В довершении речи Куромаку с глухим стуком прикладывается затылком о деревянную стенку, надеясь выбить осточертевшие мысли и невольно шипя от боли. Колкости застревают комом в горле, первые пару минут мешая нормально вздохнуть. Весь запал на ссору испаряется, оставляя Вару наедине с притихшим клоном и неясным чувством. Валет трясет головой, пытаясь отогнать непрошеные мысли. Безуспешно. Он действительно никогда не задумывался, зачем Куромаку все это делает. Вспоминается куча случаев: как треф не спал всю ночь, пытаясь починить сломавшийся мольберт Зонтика; как устанавливал паленый Линукс не разбирающемуся в технике Ромео; как терпеливо занимался с Габриэлем, когда Данте попросил помочь в обучении первого. Он никому никогда не отказывал в помощи. А вот случая, когда треф сам просил чьей-либо помощи, зеленый вспомнить не смог. Осознание неожиданно больно кольнуло внутри. Молчание затягивается тугой петлей вокруг шеи. В горле мерзко свербит, и Куромаку на автомате сует руку в карман, проверяя… — Су-у-ука… — вкладывая все отчаяние, стонет треф. Он вытаскивает из кармана помятую коробочку и, не сдержав эмоций, с размаху швыряет подальше от себя. Мысль о том, что он мог попасть в Вару и окончательно разозлить его, приходит слишком поздно. В конечном счете подраться с валетом кажется Куромаку логичным завершением столь поганого дня. Треф обнимает колени и уставляется в одну точку в ожидании худшего. Маленький, помещающийся в ладонь, словно пачка сигарет, предмет попадает Вару в ногу. То ли странная ассоциация, то ли желание отвлечься от тяжелых мыслей подталкивает валета действительно поднести к лицу коробочку. Горький запах табака ударяет в нос, и зеленый распахивает глаза, не сдерживая удивленного: — Ты что, куришь? Бессмысленный вопрос повисает в напряженной тишине. Валет пораженно пялится во мрак, пытаясь переварить новую информацию. Если попытаться принять факт, что Куромаку, такой правильный, да просто гребаный идеал Комсомола, курит… То картина в голове складывается. За весь день Вару не терял Куромаку из виду: благодаря всем его выходкам у короля не было и десяти свободных минут. А теперь вместо коллективного просмотра фильма, на который треф пришел впервые, наверняка отложив кучу своих наиважнейших дел, он сидит в шкафу с главным спонсором испорченного дня и наслаждается никотиновой ломкой. Не то чтобы Вару становится стыдно — такой хуйни с ним никогда не случалось. Однако, сжимая в руке неисправимо помятую пачку сигарет, валет испытывает навязчивое сочувствие. Мысли о чужой ломке доводят. Поколебавшись, он шарится по карманам. — На, — зеленый тянется и тыкает предположительно в плечо Куромаку. Успевший раз пять проклясть себя за показанную слабость клон вздрагивает от касания. — Что это? — Ашка. Пара безответных секунд кажется Вару вечностью. Он чувствует себя круглым идиотом, продолжая сидеть с вытянутой рукой в надежде — на что, собственно? Ответить на этот вопрос он не успевает — слегка коснувшись его пальцев, Куромаку забирает ашку. Треф крутит новый предмет, безуспешно пытаясь разглядеть его. Он видел подобные штуки в магазинчике, где брал сигареты. Продавец в тот дождливо-слякотный вечер долго расписывал, почему они лучше столь полюбившихся клону Мальборо, пока его напарник искал в подсобке блок красных. Было поздно, но, видимо, работники никуда не спешили, да и Куромаку домой не тянуло, так что он не торопил, слушая рекламу вполуха и рассматривая витрину. Множество броских коробочек пестрили метками 18+ и названиями различных болезней, молча обвиняя продавца во лжи. — Сигарета электронная типо, ты че, в прошлом веке? — резковато поясняет Вару. Доверия неиспытанное устройство не вызывает, как и внезапный душевный порыв. Однако, помедлив еще с минуту, треф решает, что ситуация вряд-ли может стать еще хуже. Он решительно берет пластиковый кончик в рот и вдыхает. Сладость мгновенно прожигает горло, заполняет легкие бархатным дымом. Смесь оказывается не крепкой, и Куромаку глубоко затягивается. Задерживает дыхание, стараясь прочувствовать разницу между привычной плотностью Мальборо и эфемерным паром электронки. Треф откидывается на стенку, медленно выпуская пар и наслаждаясь уходом ломочного тремора в руках. После легкого выдоха на языке оседает не переслащенный фруктовый привкус. — Спасибо, — тихо, но слишком искренне благодарит серый. Куромаку затягивается еще раз и возвращает ашку. Вару не находится как пошутить и, наверное, впервые в жизни решает тактично промолчать. Исходя из мысли «а почему бы и да» валет тоже затягивается, по привычке лизнув кончик ашки. В конечном счете пропарить остаток заточения кажется ему неплохой перспективой. Он снова отдает электронку трефу. Лишь спустя пару подобных кругов до валета доходит. — Я облизал, — тут же озвучивает Вару. — И что ты хочешь услышать? — неожиданно апатично отозвался Куро. — Ну-у, как минимум: «О Ленин, я такого от тебя не ожидал!», — спародировал нравоучительный тон зеленый. Треф неизящно хохотнул. Смех его был чем-то средним между задушенным чихом и хрюком. — Мне все равно. И, поколебавшись, добавил: — Я видел, как ты плевал в чайник утром. — В смысле?! Вару зависает на пару секунд, таращась в темноту. — Подожди. И ты ничего не сделал? — А ты бы предпочел потратить все утро на нравоучения? Тем более я уже никем из вас не брезгую. Ну, кроме Ромео, — словно почувствовав вопросительный взгляд, треф аккуратно пояснил. — Нет, я, разумеется, ничего против него не имею. Но если учитывать количество его девушек и… Скажем так, общемировую эпидемиологию… — Куро, — тихо перебил Вару, еле сдерживая пораженный смех. — Ты в курсе, что назвал сейчас Ромео спидозным бабником? — Я не это сказал! — Нет, это! — и валет разразился громким истерическим хохотом. Треф кусал губы, сдерживая смех. После долгожданной порции никотина тело расслаблялось, сбрасывая давящее напряжение тяжелого дня. А про головную боль серый и вовсе забыл. Настроение, как бы не хотелось этого признавать, сразу скачет вверх, внезапно располагая к компании и заставляя устыдиться показанной слабости. Но Куромаку решает не закапываться в любимом самоуничижении хотя бы сейчас, отдаваясь абсурдности момента. Атмосфера заметно разряжается. Вновь установившаяся тишина не давит и не напрягает — это замечают оба клона. Вару поражается тем, что скучно не становится — наоборот, столь близкое присутствие Куромаку, переставшего строить из себя «Мистера Идеальность» дарит, страшно сказать, некое умиротворение. Валет никуда не стремится, ничего не планирует, даже забывает об ужасающих планах мести остальным клонам. — Мне кажется, еще пара затяжек, и мы задохнемся, — полным сожаления полушепотом прерывает продолжительное молчание Куромаку. При всем желании, отрицать этот факт Вару не может, и, последний раз вдохнув пар, он убирает ашку в карман. Валет смотрит на Куромаку — привыкшие к мраку глаза различают чуть подсвеченный профиль короля. Словно почувствовав взгляд, тот отворачивается. Теперь, когда руки не заняты, тишина начинает давить. — Ты сильно расстроился? — неожиданно даже для себя спрашивает Вару. Треф медлит с ответом пару секунд, но зеленый успевает мысленно обматерить себя за тупость вопроса. — Меня отпустило, так что нет. Все уже нормально. Спасибо. — Я не про ашку, — быстро отмахнулся зеленый от смущающе искренней благодарности. — А про всю эту шкафную хрень в целом. Куромаку ненадолго задумался. — На самом деле нет. Моя эффективность все равно не изменилась. Треф невесело усмехается. — Знаешь, я в кои-то веке решил протупить вечер за совместным просмотром клишированного американского фильма, в котором… — Что? — Главный двигатель сюжета — клише, где героиню запирают в кладовой вместе с главным красавчиком школы, — Куромаку тихо смеется и оправдывается раньше, чем Вару успевает спросить. — Да, я прочитал содержание, хотя и читать там особо нечего. — Нафига? Так же совсем не интересно! — Не хотел разочаровываться посреди фильма. На совсем ужасный я бы не пошел. — Значит, он не настолько хреновый? — Ну… Главная героиня относится к так называемому типажу «серой мышки». К тому же она попадает в непривычную обстановку: новая школа и вся прочая классика. Она влюбляется в главного красавца. Он никакого внимания на нее не обращает, пока на вечеринке их не запирают в шкафу. Он пьяный, она влюбленная. Треф вновь замолкает. — Кратковато как-то. Даже на шестерку по Кинопоиску не тянет. — Конец глупый: он отказывается от нее, потом передумывает, но уже поздно — она находит «того самого». В общем, это ваше любимое американское клише. — Пф, и ты хотел убить на это целый вечер? — Ну не только на фильм, еще на времяпрепровождение вместе со всеми. — Как будто мы за день тебя не заебали. Я бы на твоем месте просто заперся у себя и никому не открывал. — И просидеть очередной вечер в одиночестве? Я надеялся побыть со всеми. Не делать ничего полезного, не помогать никому, а просто позволить себе насладиться моментом. Почувствовать хоть какое-то тепло… Но, видимо, это не для меня. Вару показалось, будто треф улыбнулся, хотя тон его сквозил грустью. Порывистый вопрос «А почему ты не забьешь на все?» застревает комом в горле. И так понятно — потому что никто, кроме Куромаку, не готов был заниматься «общественными» проблемами на постоянной основе. Максимум Феликс разнимет драку пиковых, и то не без помощи трефа. Неужели Куро правда считает, что все это важнее его собственной жизни? В груди от этой мысли тянет сочувствием и как-то странно екает сердце. — А ты… Глупость и наивность вопроса заставляют заткнуться на полуфразе, однако уже через мгновение Вару кажется, что начать и не договорить еще хуже, и он выпаливает: — Будь ты на месте этой героини, если бы ты заранее знал, как все будет, ты бы стал с тем парнем сосаться? Куромаку снова долго молчит — а может быть проходит всего пара бесконечных, выкручивающих нервы мгновений. — Я думаю, да. Внутри все обрывается. А затем вспыхивает острая необходимость действия, и валет, прежде чем подумать, поддается порыву. Грудь сталкивается с чужими коленками, но он тянется дальше и со всей силы прижимается к мягким губам. Сердце замирает от внезапной близости. Осознание содеянного бьет с опозданием. Вару резко отрывается от чуть пухлых губ и приземляется на часть тела, которой, видимо, думал весь день. Он ошалело пялится вперед, чувствуя такой же взгляд в ответ. От наплыва эмоций голова выключает, что, как известно, никогда ни к чему хорошему не приводит. — Ты что, гей? Вырывается у валета как только до него доходит, что его не оттолкнули. Понимает убогость вопроса, особенно в контексте, Вару не сразу. Как и Куромаку. К щекам приливает кровь, в голове царит звенящая тишина, и лишь через минуту нарастающее волнение перекрывает страх, а затем — гнев. — Выпустите меня, я так больше не могу! — вскочив на ноги, завопил треф, со всей силы ударяя по дверце. — Будьте людьми, я не выдержу больше! Приглушенный крик был слышен даже на кухне. — Я же говорил, еще рано их выпускать, — утвердительно подняв указательный палец, сказал Феликс. — Они же оба страдают, — вздохнул Ромео, беря очередную конфету из вазы. — Это не приведет ни к чему хорошему. В лучшем случае ты просто искупаешься в зеленке завтра. — Ой, ну и что? Не впервой, — отмахнулся Феликс. — Зато они сейчас притихнут, успокоятся, помирятся, тогда мы их и выпустим. Ты, главное, конфет им оставь. Картинно вздохнув, Ромео продолжил выбирать шоколадные конфеты. Ситуация перестала забавлять короля уже давно. Но воля Феликса была непоколебима, как и его уверенность в действенности странного плана. Снова попытаться переубедить валета Ромео решает через треть часа, если, конечно, к этому времени клоны в шкафу не поубивают друг друга, и им не придется выносить трупы, или не вернется Пик, которому вряд ли удастся объяснить всю хитрость задумки. Вару теряется, никак не ожидая подобной реакции. Вдруг его одолевает страх, что сейчас их откроют, и они разойдутся недругами, так и не поняв друг друга. Валет вскакивает, хватая Куромаку за руки. Удержать вырывающегося короля оказывается не так легко. — Отпусти! — вскрикивает треф. — Не смей меня трогать! — Да что ты творишь?! — Отпусти меня! Не удалась шутка, не смешно! Куромаку со всей силы выдирает руки, освобождаясь. — Какая шутка? — искренне не понимает зеленый. — Просто не трогай меня больше, — уже тише говорит треф. — Какая шут… Ты решил, что я над тобой смеюсь? Куромаку привычным жестом трет переносицу и вздыхает. — Пожалуйста, давай закроем тему, — говорит король отработанным за годы холодным тоном. — Я сглупил, когда ты спросил про того парня. Слова больно режут — Вару не может поверить, что Куромаку считает его способным на подобную низость. Да, он может пошутить над кем-то, даже если в конце будет смеяться только он сам. Но валет не представлял, как можно опуститься настолько, чтобы принижать человека за честность в душевном разговоре. Помимо обиды изнутри жжет непривычное, острое чувство. — Давай просто забу… Зеленый берет лицо напротив в руки и, воспользовавшись секундным замешательством, вновь чмокает мягкие губы. Дыхание перехватывает, и руки предательски трясутся. Не от страха — от непреодолимого желания поцеловать еще раз. — Не тро… гай… меня… Куромаку упирается руками в плечи, отталкивая Вару, и упорно продолжает говорить между настойчивыми касаниями. Но валет не намерен сдаваться — он сам это начал, и теперь внезапный порыв казался ему неизбежным окончанием их разговора. От каждого прикосновения к пухлым губам внутри разгоралось пламя — не сжигающий огонь злости, а раскаленное, плавящее чувство, затмевающее разум. Вару целовал Куромаку снова и снова, прерываясь лишь на короткие горячие выдохи, не замечая, что его перестают отталкивать. Осознание этого приходит лишь когда треф сам прихватывает чужие настойчивые губы. По телу пробегает толпа мурашек, и от столь ярких, незнакомых ощущений валет разрывает поцелуй. Новые эмоции, непривычные чувства бушуют внутри. Вару глубоко дышит, пытаясь сформулировать мысли в более-менее адекватное предложение. — Я… — Если ты кажешь хоть что-то, то испортишь все окончательно, — сразу перебивает Куромаку. Треф мягко оглаживает дрогнувшие плечи, перекладывает руки на шею и проводит большим пальцем по горлу, чувствуя, как под кожей дергается кадык. — Просто засоси меня, — еле слышно шепчет в сантиметре от чужих губ Куромаку, тут же к ним примыкая. Вару не знает, от чего его кроет сильнее — от смысла слов, интонации не просьбы — приказа, или от того, насколько разгоряченный в объятиях Куромаку отличался от промывающего мозг душного зануды. Валет скользит языком в горячий, податливый рот, и, не сдержав тихого стона, толкает трефа к стенке, тут же прижимаясь к нему и страстно, хоть и неумело, целуя. Еще десять минут назад Куромаку бы не поверил, что опытность можно компенсировать напором, но сейчас он забывает как дышать, силой воли заставляя себя через раз втягивать воздух, отчего у него вскоре начинает кружиться голова. То ли почувствовав чужую слабость, то ли просто осмелев, Вару перекладывает руки на талию трефа, тут же сжимая плотную ткань и вырывая из Куромаку тихий скулеж. Король запускает руки в зеленые кудри, притягивая младшего еще ближе. Куромаку плавится: от настойчивости валета, его горячих рук, незаметно оказавшихся под рубашкой, страсти, с которой он просто трахал его рот языком. В ушах гудит, тело обдает жаром, и вся кровь устремляется вниз, к… — Стой, — из последних сил разорвав поцелуй, стонет треф. Он прекрасно понимает, каких усилий Вару стоит оторваться от него. Жар валета непреодолимо манящий, и треф не сдерживается — обнимает его, прижимается к груди и кладет голову на чужое плечо, слушая сбитое дыхания. — Мы же не будем сейчас трахаться. Тихие слова щекочут шею валета, и Куромаку чувствует, как он вздрагивает. Вновь не сдержавшись, треф проходится дорожкой поцелуев по горлу. Голос рассудка жестоко напоминал, что их в любой момент могут открыть. Куромаку почувствовал, как валет обнял его в ответ, и разочарованно простонал, сжимая ткань чужой футболки. Хотелось плюнуть на все, прижаться еще ближе, вплавиться в чужое тело, содрать мешающую ткань и вновь ощутить жадные руки на коже. Отдаться моменту… Черт. Куромаку не думал, что его накроет так сильно. И совершенно не ожидал подобного энтузиазма от Вару. Король до сих пор отрывисто дышал. В попытке взять себя в руки он до крови прикусил изнутри щеку. Боль отрезвила, и Куромаку смог оттолкнуть валета. Тяжело вдыхая, треф откидывается на стенку, чуть не сползает вниз. Тело магнитом тянет обратно к горячим прикосновениям, но король сдерживается, потому что так правильно. Плавящее удовольствие стремительно сменяется раздражением. Почему правильное решение всегда заключается в отказе от желаемого? Голова постепенно остывает, и на плечи вновь давит привычный груз ответственности. По хорошему, Куромаку не должен быть доводить до этого. Вместо того, чтобы думать головой, он позволил Вару совершить глупость — и это только его вина. Валет никогда не отличался эмпатией, но отчетливо ощутил холодную перемену настроения трефа. Мысли медленно ползли по подкорке мозга, и если сначала он не решался ничего сказать, боясь сморозить глупость, то теперь казалось, что говорить уже поздно. Куромаку стоял в паре сантиметров от клона, Вару чувствовал его тепло, слышал его дыхание, но он вновь был далеко. — Куро, — как можно мягче постарался позвать валет. Он попытался взять трефа за руку, но тот быстро ее забрал. Сердце екнуло в очередной раз за… За сколько? Время в уединении казалось густым, и Вару не понимал, сколько они уже вдвоем. В голове пролетело: «слишком мало». Нет, зеленый не мог оставить все как есть. Все чувства, эмоции — он впервые испытал подобное, впервые увидел Куромаку таким живым, с изъянами, настоящим. Он не откажется от всего. Поэтому он снова протягивает руку, однако из-за темноты промахивается и цепляет мягкие волосы. Куромаку вздрагивает. Вару наклоняется вперед, желая вновь прикоснуться к пухловатым губам. Внезапно раздается тихий щелчок, затем — шаги. Треф поворачивает голову на звук, и Вару промахивается, мазанув губами по скуле. Некто останавливается напротив шкафа. Куромаку с Вару невольно замирают. Раздается тихий шорох, и Куромаку успевает оттолкнуть валета за мгновение до открытия дверцы. — Что за хуйня? Искусственный свет режет глаза, заставляя зажмуриться. Куромаку вылезает скорее на ощупь. — Это лучше спросить у Феликса, — выплевывает треф. От резкого перехода в глазах рябит, а комнатный воздух кажется холодным и свежим, словно лесным. Куромаку глубоко вдыхает, и голова снова начинает кружиться. Протерев глаза, он смотрит на своего «спасителя» — Пик выглядел весьма озадаченным. Ни сил, ни желания разбираться с ним не было. — Че это было? — обращается король к своему валету после того, как треф срывается с места и быстро уходит к себе. Куромаку прижимается к двери спиной, словно кто-то мог за ним погнаться. Наконец оставшись в одиночестве, он выпускает эмоции: пару раз больно прикладывается затылком к древесине и медленно стекает вниз, садясь на прохладный пол. Сердце бешено колотится, а в голове крутится лишь одно непристойное, но весьма емкое слово «сука».