Благодарность

Питер лежит на диване, уронив голову на согнутую руку и сонно глядя на бежевый ковер посреди комнаты. Почти двенадцать часов ночи. Драгоценный невыносимый рубеж между «сегодня» и «завтра». Время с вечной манией двигаться, бежать куда-то, скрываться и уносить за собой людей. Время с удивительной способностью сглаживать вспышки воспоминаний, перед этим выжав всю душу и все слёзы. Время, это время, медленно перетекает из одного состояния в другое. Контролировать бы его. Знать бы когда и где быть. Уметь бы его поворачивать, возвращать, скручивать лентой Мёбиуса без ужасных последствий. Питер закрывает глаза. Если бы две недели назад он шёл чуть быстрее — Мэй была бы жива. Две недели. Что такое две недели? Срок ничтожный. А две минуты? Те две минуты, которые он мог не тратить на дорогу и успеть? Питер чуть ведёт головой, рука чересчур сильно давит на щёку — останется красное пятно. И хорошо. Должно бы. Пусть навсегда. Клеймо, потому что он мог и не спас. Как закономерна его жизнь. Сначала Бен, теперь Мэй, но всё те же две минуты. Что дальше? Тони? Тони, который обнимал его, терпел крики и горелую злость, которую он не смог сдержать, стирал едкие слёзы с его щёк и разделял с ним боль, которую Питер заслуживал вынести в одиночестве? Питер жмурится до звона в ушах. Почти такого же, какой оглушил его рядом с Мэй. Пока пятно тёплой крови расползалось по асфальту, пропитывая её волосы и трещины дороги. Он должен был что-то сделать. Остановить машину руками, оттащить Мэй или броситься под колёса самому — хоть что-нибудь. Он должен был прийти раньше. — Привет? Голос Тони заставляет вздрогнуть. Питер рывком поднимается, озираясь по сторонам. Тони отходит от двери, приближается к нему и опускается рядом на диван. — Как ты? — вырывается у Тони. Глупый вопрос. Всё та же вывернутая пустота во взгляде, всё та же дрожащая улыбка. — Нормально, — врёт Питер. Что-то развалилось в нём после первой истерики. Восторженная эмоциональность сбежала, оставив его с серой чередой «нормально-хорошо-нормально». — Как прошёл твой день? — Нормально, — так же врёт Тони, позабыв все остальные слова. День прошёл в попытках придумать, как помочь Питеру. Что сделать, что сказать? Как вытащить его? Он не говорит ничего, кроме набора фраз, который Тони уже заучил наизусть. Так не может больше продолжаться. — Совсем ничего нового? — с тусклой надеждой спрашивает Питер. Ему нужен любой повод для разговора. Сколь угодно дурацкий и отстранённый. Тони лихорадочно перебирает однообразно-тревожные воспоминания дня. — Ммм… Наташа звонила. — Наташа? — оживляется Питер. — Да, — кивает Тони. — Скоро День благодарения, она звала отмечать со всеми. Мы пойдём? Питер леденеет на середине вдоха. Он ждал этого. И вчера почему-то решил, что готов. Но нет. Это не тот праздник, который он сможет вынести без неё так скоро. В горле застревает ком. Он беспомощно смотрит на Тони. Отказаться будет слишком жестоко по отношению к нему. Он так старается, всё ищет какие-то способы помочь, хотя бы разговорить его, а получает только молчаливый холод, за который Питер ненавидит себя ещё сильнее. — Конечно, — выпаливает Питер, быстро закивав. — Конечно! Давай пойдём! Праздники нужно отмечать, — Питер вскакивает с дивана. — Позвони Наташе как можно скорее, мы должны пойти, мы должны… Хорошо, ладно? Хорошо? Тони непонимающе щурится, пытаясь разобрать что-то в потоке слов. По бледным щекам Питера ползут пятна нездорового румянца. — Позвони Наташе… Чтобы у меня не было шанса отступить. Тебе, тебе нужна эта грёбанная индейка, тебе нужно вспомнить, что жизнь не заканчивается на молчании рядом со мной. — Позвони Наташе. — Хорошо, — Тони вскидывает вверх руки. — Я позвоню. Позвоню. Завтра, с самого утра… Малыш, как ты себя чувствуешь? Питер смотрит ему в глаза. Тони всё прекрасно понимает. Питер проклинает себя. — Нормально, — он тихо разворачивается и выходит из комнаты. *** Тони пристально смотрит на лежащего рядом Питера. Спит. Притворяется. Тони не был готов. Тони не был готов никогда больше не слышать бесполезных наставлений и угрожающих обещаний в случае обиды любимого племянника. Тони не был готов в очередной раз распрощаться с тёплым устоявшимся спокойствием жизни. Тони тоже не был готов терять Мэй. А сейчас успокаивает себя простым фактом, что к такому нельзя быть готовым. Как будто это успокаивает. Тони накрывает рукой пальцы Питера, расслабленно лежащие на подушке. По его лицу пробегает еле заметная тень: брови на секунду дёргаются к переносице, веки трепетно вздрагивают, тонкие губы сжимаются а ниточку. Питер пододвигается ближе и мимолётным движением целует руку Тони. И тут же снова замирает, как будто действительно спит. Тони хочется стиснуть его в объятьях, укутать в одеяло, забрать себе, спрятать от этого чувства и жутких мыслей, которые стучат у него на губах пластиковым «нормально». Но Питер должен позволить это сделать, иначе всё бессмысленно. Бледная кожа, пыльные тени под глазами, красный расплывчатый след на щеке. Он выглядит таким усталым. Малыш, я здесь. Я не знаю, что говорить и как помочь тебе, но я рядом. Никуда не уходил и никогда не уйду. Тони должен всё это сказать. Должен как-то заставить и себя, и его. Белёсое холодное чувство сворачивается в груди. Пальцы Питера под рукой слабо подрагивают. Тони закрывает глаза. Наташе звонить он не будет. *** Питер встречает новое утро с тревожной тоской. Поднимается с кровати и, окинув болезненным взглядом спящего Тони, исчезает в ванной. Принимает уже привычный контрастный душ, дергаясь между кипятком и ледяной водой, чтобы пробудить с утра хоть какие-то ощущения и перестать думать. Когда он выходит, Тони уже не спит — сидит на кровати, внимательно его оглядывая. — Доброе утро, — смело улыбается Питер, стирая стекающие с волос капли воды. — Доброе, — произносит Тони и замирает. Он не знает, что говорить. Раньше всегда знал, подбирал слова хоть как-то, а теперь как будто в слова падают в пропасть между ними. С протяжным глохнущим криком пропадают во тьме. — Будешь тосты? — неловко спрашивает Питер. — Да. — Тогда приходи, — он быстро скрывается за дверью. Тони тяжело вздыхает. Питер всегда мог совмещать несовместимое. Подкупающую искренность с опасной скрытностью. Но сейчас скрытность явно решила взять реванш. Тони быстро поднимается и через десять минут уже входит на кухню с твердым намерением поговорить. — Тосты! — Питер ставит на стол тарелку с аппетитным поджаренным хлебом и чашку кофе. Открывает баночку апельсинового джема и пододвигает к нему. Тони улыбается, поддерживая его разваливающийся на картонные декорации спектакль. — Спасибо. Питер неловко кивает, но вдруг замирает, держа в руках свою тарелку с одним тостом, смотрит на него с тихой безысходностью. — Ты ведь не звонил Наташе, да? Тони качает головой. — Не звони, — еле слышно просит Питер, поставив тарелку на стол и сжав пальцами край своей футболки. — Прости, Тони… Я не могу. Ты иди к ним, повеселись, поешь индейки. Я не могу. Не могу так сразу… Она всегда так старалась, всё украшала, следила, чтобы еда не подгорела, чтобы все были вместе, чтобы благодарили… Прости, Тони. После всего этого я не смогу улыбаться и говорить, за что я благодарен. Я не смогу просто смотреть на всё это. А никто не будет знать, как мне помочь, будет неловко и суматошно. Я не хочу портить всем праздник… Иди один, я побуду здесь. — Пит? — Тони ловит его мечущийся взгляд. — Ты не хочешь, чтобы я пропустил веселье, или хочешь, чтобы я ушёл? Питеру требуется несколько секунд, чтобы осознать смысл его слов. — Я… Я очень не хочу, чтобы из-за меня у тебя был ужасный День благодарения. Тони, это не тот праздник, который можно так портить. Он важный, он семейный… — Вот именно, Питер, — Тони делает пару шагов к нему. — И моя семья — ты. Я хочу быть с тобой, даже если без отмечаний, без индейки и всего прочего. Но, — Тони с трудом выдыхает. — Мы две недели молчим. Пит, это уже буквально самый длинный разговор за всё время, — Тони замечает, как изгибаются его брови, как рот приоткрывается, а на губах замирает беззвучное оправдание. — Малыш, нет, я тебя не обвиняю, — Тони подступает, касается его плеча. — Всё в порядке. Если ты хочешь побыть один, если это поможет, я уйду и послушаю ежегодную лекцию Роджерса о морали, индейке и высокоморальности индейки. Но если ты думаешь, что я выберу это, а не тебя, то ты очень сильно ошибаешься. Это может быть хорошей возможностью… побыть рядом? Как раньше. — Оу… — Питер растерянно его оглядывает. Тони никогда не сдавался. Несмотря ни на что, всегда продолжал пытаться, находил способы… Тони делал всё, чтобы помочь ему. А сейчас смотрит на него с тяжёлой усталостью во взгляде и всё такой же готовностью: скажешь — я сделаю. — Тони, прости, — выдыхает он. — Это было очень эгоистично с моей стороны… ну, последние две недели… — Так, всё, иди сюда, — Тони обнимает его. Питер утыкается носом ему в шею и замирает, забыв сопротивляться и оправдываться. Они стоят так долго. Больше минуты. Питер жмурится, пытаясь укрыться за его руками. Тони медленно гладит его по голове. — Пит? Не нужно никаких размышлений об эгоизме, которого в тебе даже близко нет. Скажи мне, чего ты хочешь. Только твоё желание, не думай больше ни о чём. Хорошо? Малыш, ты никого не обижаешь, никого не бросаешь, никого ничего не лишаешь. Просто скажи. Питер смотрит ему в глаза. Руки подрагивают. Тони знает, что нужно говорить. Подбирает правильные слова, не громкие, честные, заставляющие верить. — Я хочу… Пойти в квартиру, в Квинс, и отмечать там. Ты пойдёшь со мной? — Конечно, — тут же отвечает Тони. — Нет, Тони, серьёзно, — Питер пристально смотрит ему в глаза. — Ты разрушишь свой День Благодарения ради меня? — Я ничего не разрушу, — качает головой Тони. — Я проведу праздник с тем, кого люблю. Разве это не всегда должно так работать? Ты же сам говорил. — Говорил, — слабо улыбается Питер. — Но теперь это значит, что тебе нужно будет сначала убираться в квартире, я не хочу там никаких роботов, потом готовить индейку в духовке, которая неравномерно печёт и сжигает всё, а потом это ещё и есть. — Звучит как отличный план, — усмехается Тони. — Я в деле. — Спасибо, — тихо произносит Питер, подавшись вперёд и осторожно поцеловав его в щёку. *** Тони смотрит на руку Питера с ключом, безвольно опускающуюся в четвёртый раз. Они стоят на узкой лестничной клетке уже около десяти минут. Тони кидает в холод от нервного ожидания. Он не знает, что делать. Мэй… Он и представить не мог, что когда-нибудь лишится её наставлений по телефону, в которых давно не было никакого смысла, её мстительных финиковых пирогов, и её безграничной теплоты, искренней готовности принять его рядом с Питером. — Сейчас, — истерически шепчет Питер, очередной раз поднося ключ к замочной скважине. Он должен был сделать это раньше. Не дожидаться самого праздника, прийти, разобраться, подготовиться, смириться. Но он не смог себя заставить. Ключ наконец проскальзывает в скважину, с грубым гремящим звуком проворачивается и снова оказывается у него на ладони, мёртвый и безвинный. Питер берётся за холодную ручку и тянет дверь на себя. Она поддаётся. Предательски-легко, тихо открывается, впуская их в квартиру. Питер нетвёрдо ступает в полумрак и щёлкает выключателем. Тёплый свет озаряет небольшую прихожую. Питер замирает на середине вдоха. Он почему-то был уверен, что за всё это время квартира должна покрыться многолетним слоем пыли, как бывает в фильмах. Что-то должно было говорить, что Мэй была здесь давно, что всё безвозвратно исчезло, но квартира выглядит так, будто тётя вышла пару минут назад. Пыльновато, но не запущено, все её вещи на месте, даже малиновая помада с низенького столика для ключей, её пальто, осенне-оранжевого цвета, её сумка с слишком короткими синими ручками. Питер невольно озирается по сторонам. Вдруг она здесь? Вдруг притаилась где-то, чтобы сделать сюрприз, как в детстве? Нет. Пусто. Все вещи здесь, но её самой нет. Въедливая тишина опустилась на все поверхности. Никакого звонкого голоса, никаких бойких извинений за очередной сгоревший пирог, никакого смеха. — Почему она? — произносит Питер куда-то в стену, в белую полоску отклеивающихся обоев. Тони тихо закрывает за собой дверь, оборвав последнюю связь с остальным миром. Вопрос Питера звучит ещё острее. — Нет, я не на стадии торга, — Питер шарит взглядом по вещам, по шарфу на спинке стула, по фотографиям на стене. — Или на стадии… Не знаю. Неважно. Но почему это должно было случиться с ней?… — Оно не должно было, — хрипло отзывается Тони. — Но оно случилось. Мы уже вечность пытаемся бороться, строим планы, стратегии, защищаем, а потом… Что-то просто случается. Питер с трудом кивает. Снимает куртку и вешает на крючок, рядом с пальто Мэй. — Нам нужно убраться, — нерешительно произносит он. Сквозь вакуумную тишину квартиры сверху пробивается собачий лай и тяжёлый топот. Там тоже семейный праздник, все в сборе. — Хорошо, — с готовностью отзывается Тони, снимая верхнюю одежду. — Я буду позориться с гордо поднятой головой. Всё для тебя. Питер смотрит на него и вдруг улыбается. Светло, искренне, как не улыбался уже давно. — Начнём с полок. Тони не понимает, чем вызвал такую улыбку, но спросить не решается. Питер уже тащит тряпки и ведро. И они действительно начинают с полок в гостиной. Снимают с них статуэтки, керамические кактусы, каких-то странных птичек и эмалевые картинки. Пальцы Питера каждый раз непроизвольно сжимаются на очередной фигурке. Это не просто безделушка. Это тянется историей далеко в прошлое, в детство, когда всё было проще и могло быть исправлено слоником с кривым глазом. Питер поворачивается к Тони, держа слоника в руках. — Мэй говорила, его мои родители привезли. — Красивый, — улыбается Тони, оторвав взгляд от полки. — Из Индии, — с ноткой гордости в голосе продолжает Питер. — Отец что-то изучал там. Кажется. Классно так путешествовать, привозить что-то. Мы не привозим, потому что всегда только на конференциях. Надо будет что-нибудь привезти, давай? — А давай куда-нибудь съездим не для конференции? — предлагает Тони. — Не сейчас, в принципе. Как чересчур надоест серость родных небоскребов. Питер грустно улыбается. — Давай. Но потом. Мне нужно ведь на работу выйти, я две недели на диване валялся, там такой завал наверное… Боже, я даже не спросил ни разу. Прости меня. Как там? — Пит, не надо об этом, — мягко прерывает его Тони. — Всё под контролем. Не нужно, чтобы ты себя ещё и работой загнал. И не будем о ней сейчас. Праздник ведь. — Точно, — кивает Питер, — уныло оглядывая гостиную. — Извини. — Не извиняйся. Давай просто думать о празднике, о благодарности. Я только начинаю понимать, что совсем не благодарен пыли и этой… керамической шишке? которую так катастрофически просто вытереть, — вздыхает Тони. Питер тихо смеётся, беря у него из рук это сине-фиолетовое чудовище, действительно чем-то напоминающее шишку. — Понятия не имею, откуда это. Мне кажется, никто не знает. Оно всегда здесь было. — Ну и отлично, теперь у этого чистая полка. Что дальше? — Полы. Тони морщится. — Ты же знаешь, что я делал это раза два в жизни, и оба раза очень много лет назад? — Я не был уверен, что ты вообще это делал, — Питер протягивает ему швабру. — Вот ты какого обо мне мнения, — фыркает Тони. — Белоручка-миллиардер? — Тони! — с искренним возмущением вскрикивает Питер, подходя к нему. — Ты ведь знаешь, что это неправда, — он осторожно переплетает их пальцы. У Тони тёплые руки. Чуть огрубевшая кожа на кончиках пальцев, маленькие царапинки. Кольцо. Питер болезненно улыбается. Он должен сказать что-то ещё. Но все мысли сжимаются в горящий ком тревоги. Как снова заговорить о Мэй? Как оправдаться перед Тони? Как выдохнуть и перестать задавать себе миллионое «как?». — Мы справимся, — тихо произносит Тони, чуть наклонившись и поцеловав его в мягкую щёку. Питер кивает, сильнее сжав пальцы. Тони не про уборку. А с ней они справляются удивительно быстро. Всего лишь за два часа. Тони нежно материт всю мебель и всю пыль, которой оказывается больше, чем видно на первый взгляд. Питер смеётся, наблюдая за его стараниями, но морщится, наконец-то поднимаясь с колен и бросая тряпку в ведро. — Что, коленочки болят? — поддевает его Тони, устало прислоняясь к стене коридора. Питер закатывает глаза. — Да тут деревяшка какая-то выпирает! — Хорошо, — усмехается Тони. — А то я уже испугался. На коленях стоять не можешь, что же дальше? Питер смеётся, его щёки вспыхивают румянцем. — Ах вот о чём ты думаешь… Понятно, понятно. Тони улыбается, глядя на него. Питер, с живым блеском в глазах, пробивающимися через пелену печали шутками, этой готовностью, бесконечным старанием светить… — Уже много времени, нужно идти в магазин, — замечает Питер. — Ты сможешь закончить здесь? — Конечно, — кивает Тони. — Ты уже имел удовольствие наблюдать, насколько я плох в уборке, следующий этап — наблюдать, насколько я плох в изготовлении праздничного ужина. — Не могу дождаться, — улыбается Питер. Через пять минут Тони остаётся один. Он глядит на швабру так, словно только что увидел, хотя за последние два часа практически с ней сроднился. Он устало усмехается и смотрит на фотографию на стене. Прошлогодняя. Мэй и Питер, обнимаются, смеются. Тони хорошо помнит, как снимал их. — Мэй, — тихо произносит он в пустоту. — Я совру, если скажу, что не жду звонка с нравоучениями или твоего, прости, ты и так знаешь, жуткого финикового пирога. Я даже думал научиться его готовить, представляешь? Не знаю зачем. Питер… Он будет в порядке. Ты его знаешь, он не смирится легко и не забудет никогда. Но он будет в порядке. Я обещаю. Тони легко вздрагивает, осознав, что разговаривает с фотографией. Скомкано улыбается под счастливым взглядом Мэй со снимка. Она оценила. Она знает, что мёртвые не уходят быстро. Остаются поговорить, поспорить, положить призрачную руку на плечо, посидеть за праздничным столом. Тони вздыхает и снова берётся за швабру. Питер появляется секунд через тридцать, как он заканчивает. Заходит, таща по два пакета в каждой руке. Щёки розовеют, глаза блестят немного влажно. Он не «просто ходил в магазин», точно так же, как Тони не «просто заканчивал уборку». — У нас есть индейка, овощи, и… ещё полмагазина, — улыбается Питер, тихо шмыгнув носом. — Я гирлянду нашёл. Много гирлянд. И свечки ещё и ужасную фигурку индейки, которая точно подружится с шишкой! Тони понимает: ему нужно ещё немного времени. Ещё чуть-чуть. А пока индейка, гирлянды и шишки. — Начинаем разносить кухню, — усмехается Тони, подхватывая пакеты. — Это точно, — Питер идёт за ним, схватив с полки толстую книгу с неправдоподобно-аппетитными картинками праздничной еды. — Вот нам помощь. Тони вытаскивает индейку из пакета и кладёт на стол, оценивающе оглядывая её. — Ну… голодными мы не останемся. Питер рассматривает индейку с картинки и вчитывается в последовательность нехитрых действий. — Должно быть просто, — неуверенно заявляет он, включив свет на кухонном гарнитуре. — Ты порежешь это, — он вытаскивает морковку и сельдерей из пакета. — А я займусь… штукой, которой надо сверху мазать и клюквенным соусом. С картошкой вместе потом решим. Хорошо? — Как скажешь, — пожимает плечами Тони, беря в руки морковку. Первый этап заканчивается быстро, они выжидающе смотрят друг на друга. — Что дальше? — уточняет Тони. — Теперь нужно положить это в индейку, — Питер помешивает красноватый соус в прозрачной миске. — В? — Да, — кивает Питер, косо взглянув на овощи. — Я… Прости, а как не думать о том, что я сую что-то в задницу индейки?… — Тони!! — смеётся Питер, со стуком поставив миску на стол. — Ты это каждый год ешь! Ты же не думал, что оно туда само попадает? — Нет, — Тони смотрит на морковку, как на последнего предателя. — Но теперь у меня есть сомнения, смогу ли я спокойно это есть. Есть вещи, о которых лучше не задумываться. — Ладно, ты прав, — улыбается Питер. — Хочешь секрет? Мэй тоже не нравилось. Тони очень внимательно на него смотрит. Первый раз произнёс её имя. Тонкие губы на мгновение дрогнули. — И как она с этим справлялась? — Ложкой, — Питер поспешно выдвигает ящик и берет большую деревянную ложку. — Хотя бы без осознания, что ты суёшь туда руки. — На том спасибо, — вздыхает Тони, беря ложку. Но Питер всё-таки смеётся, глядя на выражение его лица, и, в нахальном безделии прислонившись к холодильнику, наблюдает за его стараниями. Тони невнятно ворчит, кидая на него косые взгляды, но тайно радуется. Если Питер снова, хоть чуть-чуть, хоть недолго, но смеётся, пусть по дурацкому поводу, — это того стоит. Они вместе обмазывают индейку, вдыхая пряный, ягодно-свежий запах соуса, и раскладывают рядом крупно порезанные овощи, щедро посыпав их остро пахнущей праздником приправой. — Это казалось сложнее, — замечает Питер, глядя на индейку в духовке, озарённую таинственным оранжевым светом. — И мы ведь делали это раньше, но сейчас как-то… по-другому. Повесим гирлянду? И поставим свечки? И стол накроем? Тони ловит искорки энтузиазма в его голосе и с облегчением выдыхает. Праздники действительно творят чудеса, даже маленькие и грустные. — Конечно, — Тони вытаскивает из пакета гирлянды. Разворачивает одну с осенними листочками, обвитыми мелкими лампочками. — Красивая. А это?… — он заглядывает в пакет. — Шишки, Пит, серьезно? — Они прикольные! — Ладно, красиво положим на подоконник и будем ждать нашествия праздничных бурундуков и другой диснеевской живности, — усмехается Тони. Питер улыбается, глядя, как он с неожиданной аккуратностью раскладывает шишки по подоконнику. За окном сереют дома, разбавляемые жёлтым светом окон, за каждым из которых готовятся к празднику. Питер переводит взгляд на индейку в духовке. В детстве он любил просто смотреть на неё, предвкушая семейный ужин, Мэй смеялась, говорила, правильно, а то она обязательно подгорит. Питер всхлипывает, судорожным движением, проведя рукой по щеке. — Пит? — Тони резко оборачивается на него. Питер стоит, абсолютно потерянный, одинокий в крошечной кухоньке. По щекам текут слёзы, которые он непозволительно жёстко вытирает, едва не ударяя себя. — Чшшш, — Тони сокращает расстояние между ними и острожно берёт его за запястья. — Я не… Я не могу, Тони, всё н-не так… Это… — Питер утыкается лбом ему в плечо. Тони прижимается щекой к его макушке, осторожно гладит по спине. — Малыш, всё не может стать «так» за одну секунду. — Я д-должен был… — Нет, — Тони чуть отстраняется, смотрит ему в глаза, одной рукой аккуратно стирает слезу, едва касаясь тонкой кожи с голубым отсветом венок. — Питер, пожалуйста. Это не твоя вина. Я не смогу тебя убедить, я знаю. Но хотя бы задумайся. Питер, она любила тебя. Она приняла паука, даже меня приняла, потому что любила тебя. Последнее, чего она бы хотела, — твоих мучений. Питер всхлипывает, снова утыкаясь ему в плечо и впиваясь пальцами в ткань рукавов. — Но… Я не в порядке, понимаешь? — глухо произносит он. — Ты так стараешься, а я… — Пит, — Тони целует его в кудри. — Не знаю, насколько правильно это говорить. Но ты не должен быть в порядке сразу. Справляться можно по-разному, но это никогда не быстро. Ты же знаешь. Нет волшебной палочки. Стрэндж есть со своими оранжевыми искрами, Ванда есть с умением влезть в голову, а волшебной палочки всё равно нет. Малыш, не гони себя. Я здесь. И я стараюсь не потому, что хочу сделать тебя виноватым, а потому, что хочу помочь. Питер дрожит, стискивая его руками, рвано дышит, пытаясь укрыться в тепле чужого тела. Тони сотни раз говорил, что не заслуживает его. Питер сотни раз убеждался, какая это чудовищная неправда. Тони всегда на его стороне. Всегда держит в объятьях, всегда целует и никогда не заставляет чувствовать себя обязанным или виноватым. — Я т-тебя… — шепчет Питер. — Л-лю… — голос слетает. — Я тебя тоже, Пит, — Тони целует его в волосы. — Лю. Питер слабо улыбается. Со слипшихся ресниц скатывается Тони на ключицу крупная слеза. Они стоят так долго, пока Питер не перестаёт дрожать. Он отстраняется, глядя Тони в глаза. — Мы близки к установлению рекорда по длительности объятий, — несмело улыбается он. — Знаешь, это тот рекорд, который я бы правда хотел установить, — Тони прижимается поцелуем к его губам. Ласкает медленно, нежно. Питер навсегда запомнит этот тёплый солёный поцелуй, стирающий едкую горечь с души. А потом они украшают кухню, вешают на стену гирлянду («Как светлячки, Тони! Правда красиво?»), ставят красивую посуду, найдя тарелки с золотистой каемочкой, зажигают купленную оранжевую свечу, масляно пахнущую чем-то пряным и сладким. Питер накладывает клюквенный соус в маленький прозрачный соусник и ставит на стол. Он осматривает кухню, останавливает взгляд на шишках и, сделав глубокий вдох, замечает, что Мэй бы понравилось. Да. Она бы гордилась. Время пролетает быстро, затерявшееся в поцелуях и призраках. Тони с замиранием сердца достаёт из духовки индейку. Символ. Вызывающий странное, приятно-детское благоговение. Стабильность, тепло, праздник и подгоревшая корочка. Они раскладывают всё по тарелкам и садятся друг напротив друга, довольно улыбаясь. Питер с наслаждением вдыхает особенный, всегда знакомый запах индейки и овощей, пока Тони разливает пунш. Клюквенный соус блестит в маленьком соуснике необходимым красным пятнышком. Питер смотрит Тони, поднимая свой стакан. — Знаешь… Я почти разочаровался. Ещё утром я не думал, что вообще за что-то благодарен. У нас как-то получается, Тони, что все праздники превращаются в тот-самый-праздник-без-кого-то. Мы сосредоточены на том, чего у нас нет, и на тех, кого с нами нет. При этом постоянно повторяя, что те, кого нет, этого бы не хотели… Ты сделал этот день не новым праздником-без, в который я собирался сидеть один в башне и жевать противное тыквенное печенье, ты сделал этот день праздником-с-тобой. И я благодарен… за тебя. За то, что ты здесь. И я правда уверен, что Мэй тоже тебе благодарна, — Питер грустно улыбается. — Настолько, что не стала бы печь твой любимый финиковый пирог. Спасибо тебе. Тони одной рукой стискивает прохладное стекло стакана, а другой накрывает его пальцы. — Я терпеть не мог произносить благодарности. Всю жизнь. Я никогда не знал, что сказать, а все вечно ждали чего-то грандиозного и великого. Я придумывал что-то про жизнь, про костюмы, но… Я никогда не был по-настоящему благодарен до того, как встретил тебя. И сейчас это не просто ответ на твою благодарность. Питер, — Тони медленно гладит пальцем тыльную сторону его ладони. — Я благодарен за то, что ты здесь. Что у нас есть индейка, шишки и клюквенный соус, который никто никогда не ест. Питер тихо смеётся, стукнувшись своим стаканом о его, и отпивает немного. Глаза влажно блестят золотым, в уголке пляшет блик пламени свечи и отчётливое «спасибо», пряное, мягкое и сладкое, как и всё вокруг. Тони ободряюще улыбается. Питер безумно благодарен.