США в который раз за последние полчаса в немыслимом раздражении отложил документы на край стола, вздохнул, и откинулся на спинку дорогого стула, стараясь отмести любого рода мысли, некасающиеся рабочих обязанностей, в сторонку, чтобы не погрязнуть в треклятом омуте безудержных грёз, несбывшихся мечт, с головой. Он был, всё-таки, страной деловой и покровительственной, вселяющей ужас в конкурентов, врагов, и даже союзников — поскольку у него, на минуточку, таилось ядерное оружие, способное разнести всё к херам. Штаты держал в страхе весь мир, но в то же время им восхищались, на него равнялись, к его политическому устройству тянулись, и жаждали заполучить к себе в союзники, потому что выгодно иметь под рукой столь опасного, изворотливого зверя, способного нанести сокрушительный удар по слабому месту государства в одно мгновенье.
Мировое господство ему было обеспечено после распада СССР. Но этот чертов наследник коммуниста, сколько бы гадостей Штаты ни пытался провернуть, оставался непробиваемым и стойким из всех, с кем когда-либо доводилось соперничать. Санкции? Прорвётся. Добрая половина мира, точащего на его обширные территории зуб? Справится. Изоляция от Европы? Всегда есть обходные пути.
«Русские не сдаются» — как никогда было уместно в сложившейся ситуации. Америка из кожи вон лез, лишь бы насолить Федерации, а того, казалось, ничем не возьмёшь — он лишь многозначительно сужал глаза, когда получал на руки очередной пакет санкций — иногда настолько абсурдных, что самому США хотелось зайтись громким хохотом — и бросал в ответ нечто столь остроумное, меткое, и бьющее именно туда, куда нужно — в непомерно раздутое эго американца — что всё внутри лопалось, взрывалось от разъедающей ярости, сочащейся по венам, возгораясь адским пламенем концентрированной ненависти. Россия не стеснялся публично унижать его, открыто бросая вызов его неуёмной жажде власти на мировой арене, и никогда не смел выказать даже самую мимолётную тень страха.
США это бесило пиздец, если честно.
Федерация, как бы тяжело признавать то ни было, славился своей независимостью, твёрдой, неподвергающейся влиянию, точкой зрения, и умением принять вызов с достоинством, а не броситься наутёк, поджав хвост. Характер у россиянина стальной, закалённый, сразу видно — отпрыск СССР. Пусть Советы и обладал более суровыми, консервативными взглядами, однако одного ему не хватало: хладнокровия своего сына. Может, тогда бы Америка и не смог найти в нём слабые места.
Россия независимый, самостоятельный, но взваливший на свои плечи в совсем юном возрасте донельзя много обязанностей — взять хотя бы управление огромным государством, на которое покушался весь мир; не только враги, но и союзники в том числе. Ну куда там, совсем хлипкому мальчику, к политическим играм рваться? Зачем же бороться за титул неоспоримого мирового лидера, когда пол земли едва ли не признавало его вторым Третьим Рейхом? Для чего пытаться присоединиться к НАТО, но каждые разы терпеть отказ?
Чтобы наладить отношения с обозлившимися странами и заключить мир? Ха! Как глупо. Никакого мира, дружбы и жвачки не будет. Россию ненавидят, он враг всего шара земного, и США поспособствует тому, чтобы сокрушить вторую величественную сверхдержаву в пух и прах. Америка ведь рассчётливый мерзавец, имеющий хитрый план по завоеванию расположения всех существующих стран и обостроения отношений со столь ненавистной, но желанной, Российской Федерацией.
Правда план его ненадёжный совсем. Парнишка-то держится, какой год уже держится, и не слабеет, а развивается, превращаясь в потенциальную угрозу в первую очередь для Штатов, набираясь сил невесть откуда, вселяя не только разрушительную ненависть, но и страх — а может, и долю уважения. Но США никогда не сознается в том, что, возможно, совершил самую большую ошибку, записав Россию себе во враги номер один. Что, вероятно, Россия сильный союзник, и с ним стоило бы придерживаться хотя бы самых базовых правил уважения и взаимопонимания. Что, очень может быть, Америка просто завидовал огромным территориям бывшей советской республики.
Да, он действительно хотел их. Жаждал прибрать к своим руками всё, что принадлежало русскому, присвоить себе — он жаждал поглотить своего противника целиком, доказать самому себе, что вот он, Соединённые Штаты Америки, был прав абсолютно во всём! Ведь как могло быть иначе? Только он здесь — изголодавшийся тигр, а Россия маленькая, хрупкая лань, готовящаяся принять свою участь. США его растерзает, рано или поздно.
Мужчина испустил глубокий вздох, массируя переносицу в неистовых удручении и усталости; ну что ему оставалось делать? Только запугиванием и тотальным контролем можно пресечь любые попытки взять лидерство в свои руки. С Россией так и надо — жёстко, сурово, строго. Может, даже приручит, сломает. Использует, превратит в свою очередную куклу, поселит разруху, как в лихих девяностых, и, наконец-таки, загубит. Авторитет США чудовищен, и идти против него — смелый шаг в пропасть.
Он задумчиво перекатывал дорогую ручку с выгравированными на стержне золотистыми буковками его имени — United States of America — между пальцами, надеясь вырваться из угрюмых дум, что терзали разум второй час подряд. Становилось физически невыносимо оставаться в кабинете, в котором не раздавалось ни единого звука, кроме перелистывания страниц документов и гневных вздыханий американца; просто абсурд. Увидь его кто-то из стран в таком беспомощном состоянии — тотчас бы рассмеялся. Зверь на мировой арене, а не может сосредоточится на работе! Да где такое видано? Отец бы пожурил его за такую безалаберность, а брат разочарованно покачал головой. Но что об этом рассуждать? Они там, за границей, сами ломают голову, и, наверное, также томно вздыхают.
— Oh, fuck that, — сдался Америка, раздраженно отбрасывая ручку в сторону и откатываясь от стола на офисном кресле, устраиваясь в нём поудобнее. Здесь пахло хвоёй, стоящим бешеных денег пряным парфюмом мужчины, и старой, пожелтевшей от времени, бумагой — США от скуки решил почитать завалявшуюся на затворках полки книгу.
Перелистывая страницы романа, Штаты с отстранённостью скользил синими глазами по тексту, стараясь следить за сюжетом, но в конечном итоге снова теряясь в омуте мыслей, пчелиным роем переполняющих его разум. Ну и несуразица.
Сколько бы американец ни пытался отвлечься, на ум приходил горячо презираемый враг — Россия. Чёрт возьми, почему США думал лишь о нём, а не о чём-то более приятном? К примеру, о миловидной Украине, строящей ему глазки уже достаточно продолжительное время. Ну прям куколка, такая симпатичная и маленькая, будучи США ниже на две, если не три, головы — она всего сто шестьдесят сантиметров, в то время как мужчина опережает её на целых тридцать пять. С ним девушка кажется совсем миниатюрной и хрупкой, такой беззащитной, а Америка — стальным, суровым титаном. В ней есть своё очарование, шарм, и есть во что влюбляться— хотя бы в то, что она не претендует на лидерство в отличие от упрямого брата — с ней приятно беседовать — пока она не порывается заявить на собственную независимость и свободу — и, в целом, для США идеальный партнёр.
Только вот, Украина американцу отнюдь не интересна. Слишком уж она повёрнута на нём, и со своим неуёмным фанатизмом порой лезет туда, куда не надо, вызывая у мужчины ярое неудовлетворение. Потому, Штаты с ней не особо серьёзен; даёт обещания, но не выполняет, флиртует, но не действует, даёт надежды, но сам же их топчет — одним словом, играет грязно и абсолютно нечестно, мучает бедняжку и наслаждается.
Другое дело Россия. На языке оседает привкус слова «непоколебимость», и «свобода», каждый раз, когда США смакует это торжественное, величавое имя «Российская Федерация», даже когда им ядовито отплёвывается, всё равно не может не восхищаться одновременно — таков уж этот русский, не дающий мужчине спокойного сна последние месяцы от слова совсем.
Капиталист измученно трясёт головой и откидывается на спинку кресла, выдыхая с лёгкой обречённостью: сколько бы он не убегал от мыслей о России, всё равно возвращается к ним, сам себя за такое самоволие коря.
Закрывая глаза, перед Соединённами Штатами всплывает образ отпрыска Советов; совсем юный и напуганный нагрянувшей ответственностью после похорон Союза, глядящий своими большими глазками-бусинками на собравшихся стран, и ищущий безмолвной поддержки, или, хотя бы, сочувствие столь тяжелой потере. Но никто даже не удостоил несчастного мальчика взглядом, направив всё своё внимание на гроб с холодным телом СССР, что закапывали в рыхлую после дождя землю на глазах детей-сирот.
Республики переживали смерть родного отца в скорбном молчании, и каждый из них испытывал неимоверное горе, однако больше всего убивался Россия — тогда ещё РСФСР, ведь, будучи правопреемником мощной сверхдержавы, он чуть ли не купался в лучах внимания. Советы желал вырастить сына сильным, хладнокровным наследником, а потому часто брал с собой на международные заседания, мол, чтобы учился и брал с него пример, обучал его этикету, иностранным языкам и финансовой грамотности. Советская республика был к отцу ближе всех остальных детей, горячо любил его, и верил, что тот будет рядом всегда, помогая ему управлять государством, однако не мог даже представить, что родитель так быстро оставит одного. Для мальчика такая потеря, несомненно, стала самой травмирующей и горькой, способствующей становлению, как личность, ледяным и колким на язык, донельзя неподступным, отстранённым.
Однако. Быть может, Федерация уже не помнит, но именно Штаты оказался тем, кто в тот злосчастный вечер приласкал и утешил, помогая справиться с непомерной болью разлуки своим мягким, ненавязчивым присутствием.
США встрепенулся, и, поёжившись, переступил с ноги на ногу; погода была нелётная, а после дождя земля превратилась в отвратительную чавкающую грязь, пачкающую его совсем новые лакированные туфли. Воздух терпкий, колючий, глотку раздирает ледяными иглами, стоит только вдохнуть через рот. В такую пору бы дома сидеть, да греться у камина, а не оплакивать могилу Союза битый час. Вернее, никто и не оплакивал, кроме советских детей — все в тайне возгорелись мрачным торжеством и облегчением, поскольку внушающая страх сверхдержава рухнула, дав возможность до тошноты жадным странам прибрать бесценные ресурсы себе. Одно лишь мешало: совсем молоденький и тоненький мальчик пятнадцати лет, в полном молчании роняя горькие слёзы на дешёвые рваные ботиночки. Единственный наследник Советов — РСФСР, убитый горем и сгорбившийся совсем вблизи могилы отца.
США всё видел: хищные, голодные взоры европейских стран, рассчётливые КНДР и Китая, и горящие потаённой злобой Японии и Польши — никто не хотел успокаивать преемника заклятого врага. Даже если это был несчастный, оставшийся совершенно один, маленький мальчик. Ему всего пятнадцать. Он, тоненький, худощавый и слабый, в лёгкой футболке и красной курточке со сломанным замочком, переживал чудовищную потерю в одиночку, не смея зайтись рыданиями и броситься к гробу, в котором похоронили родителя и прижаться к его охлодевшему телу своим, совсем маленьким и хрупким. РСФСР мужественно терпел, выражая свою скорбь безмолвно, под монотонно-равнодушную речь Великобритании.
Сердце США болезненно сжалось, и грудную клетку стиснуло в удушающих тисках; он не мог не проникнуться сочувствием к малышу, понёсшему столь горькую утрату в юном возрасте. Республика совсем ребёнок, нуждающийся в ласке, любви и тепле — в том, на кого можно опереться. Мужчина не сдержался: бросился к мальчику под суровый взгляд отца, и мягко оттеснил РСФСР подальше, чтобы никто не слышал их разговор и не посмел потревожить. Америка впервые пылал подобными чувствами; хотелось защитить и укрыть от жестокой реальности в своих объятьях, обласкать русского мальчика своей любовью и вниманием, что заменили бы ему отцовское тепло. Он впервые хотел помочь.
— Hey, kid, — начал осторожно мужчина, смягчаясь под отчаянным взглядом тёмных глаз РСФСР, — Помнишь меня? Я Америка. Ты, должно быть, видел меня пару раз на собраниях.
Россия метнул на него не по годам серьёзный взор, и медленно, настороженно кивнул. США понимал, почему мальчишка опасается его — и не мог в этом винить. СССР воспитал правильно, научив относиться с недоверием абсолютно ко всем. В их мире все — враги, и даже американец, имеющий множество крепких деловых отношений со многими странами, не мог им доверять, и полагался только на себя.
— Папа говорил, что вы очень плохой дядя, — всхлипнул будущая Федерация. Его большие глазки вновь наполнились слезами, и он поспешно отвернулся, не желая показаться слабым, — Очень-очень плохой. Вы пытались забрать у него территории, а значит и у меня отберёте.
США в изумлении взметнул густые брови ко лбу; мальчик был прав, но всё же, почему-то он не ожидал от него таких слов.
— Пожалуй, так и есть, — тихо признал капиталист, робко скользнув огрубевшими пальцами рук по бархатной щёчке ребёнка, очерчивая контур мягкого, совершенно невинного, лица. Россия даже не дёрнулся, и Америка, всё еще чрезвычайно нежничая, прижал сына Советов к себе, поглаживая большой ладонью по смольной макушке. Он вздохнул с облегчением, когда РСФСР вцепился в ткань его дорогого чёрного пальто жадно и отчаянно, ластясь, как побитый котёнок, ближе.
— Но это не значит, что я хочу тебе навредить. Ты совсем маленький, sweetheart, потерявший отца и несчастный, и я желаю тебе помочь. Твой отец прав — я могу иметь довольно радикальные подходы, однако я не лишён сострадания. — нежно ворковал Штаты, вплетаясь пальцами в мягкие, растрёпанные волосы ребёнка, чтобы мягко помассировать кожу головы.
РСФСР не ответил. Он только ткнулся холодным носиком в крепкий торс свехдержавы, и снова надрывно всхлипнул. В следующую секунду раздалось тоскливое завывание, заглушенное порывом ледяного ветра, и горячая влага пропитала белую ткань рубашки США — Россия дал волю чувствам.
— Я скучаю, — удалось расслышать захлёбывающиеся рыдания мальчика, — Я очень скучаю. Я хочу, чтобы папа был здесь, со мной. Я хочу к папе.
— Оh, poor, poor baby, — горестно вздохнул капиталист, обнимая Россию крепче, защищающе-нежно, и нашёптывая ему в макушку утешения, ласковые воркования, горячими ладонями выводя узоры на подрагивающей спинке, не желая ничего больше, чем подарить великомученнику бесценные минуты покоя, — I know. Но, пожалуйста, послушай меня. Время действительно лечит. Если Союз выбрал тебя своим преемником, значит он верит в тебя и то, что ты сможешь встать на ноги, как бы тяжело то ни было. Потеря отца — страшная вещь, но жизнь на этом не заканчивается. Я уверен, что СССР гордится тобой.
Америка не прекращал прижимать мальчика к себе, когда окинул бесстрастным взглядом присутствующих, что искоса поглядывали на них с искренним любопытством и недоумением: мол, как так — главный враг погибшего нежничает с его сыном? Для большинства подобное зрелище было из ряда вон выходящим, и, в конце концов, страны с неодобрением взглянули на США, прежде чем окончательно отвернуться. Было ясно, что за подобное публичное проявление жалости к сыну Союза, Штаты самого приписали к потенциальным врагам. Как глупо.
— Вы правда так думаете, дядя Америка? — робко уточнил ребёнок, заглянув своими невинными, полными глубокой печали, глазками в тёмные омуты мужчины. Последний почувствовал, как кулачки советской республики крепче сжимаются на его пальто, — Значит, я смогу победить вас?
Такого вопроса, конечно, капиталист вовсе не ожидал, однако, несмотря на собственное изумление и неудовольствие из-за того, что мальчик уже порывался занять первое место в мире, его лицо оставалось мягким и чувственным. Он сложил губы в лёгкую, безмятежную улыбку, по-отцовски взъерошив чёрные волосы мальчика и нежно погладив по щеке тыльной стороной ладони: ну как он мог пригрозить этому несмышлёнышу ядерной бомбой в случае претендования на место мирового лидера, или окуппацией территорий? Бесспорно, США был довольно жестоким, но угрожать ребёнку, понёсшему утрату, ему казалось бесчеловечным и до ужаса диким.
— Конечно, kiddo, — бархатисто промурлыкал он, лаская щёчку наследника Советов мозолистым большим пальцем, — Уверен, ты станешь для меня серьёзной проблемой, когда подрастёшь.
Ох зря он тогда, конечно, ляпнул про то, что Россия станет для него серьёзной проблемой. Сейчас это уже не просто проблема — это ходячая катастрофа. Или, скорее, бедствие. Как торнадо, только имеющее куда более разрушительные последствия — именно поэтому американец не дозволял с русским прямых столкновений во избежание масштабной войны — иначе бы весь мир в этом погряз. Им нельзя воевать, если, конечно, они не хотят третьей мировой. Естественно, никто такого расклада не хочет, а потому они цапаются, но лишь словесно, и как-то даже умудряются не переходить тонкую грань дозволенного. Правда, порой США допускает шутки о том, что таки сбросит на территории Федерации ядерную бомбу, да только Федерация в долгу не остаётся, в «шутку» грозя сделать это раньше. И как-то уже не до смеха становится — потому что Россия в самом деле может пустить в ход ядерное оружие, доставшееся в наследство от отца. И хер знает, насколько оно мощное — засекречено же всё. И мало того, в союзниках славянина КНДР И КНР — с которыми, впрочем, шутки шутить вообще не стоит. Поэтому приходится лишь локти кусать, и пускать слюни на обширные территории Федерации.
Канада говорил, что на саммитах Америка русского взглядом пожирает, прямо-таки излизывает и терзает, привлекая к себе внимания абсолютно всех и каждого, но только не России — тому вообще, видимо, срать на горячие, жадные взоры врага, ну или он настолько к ним привык, что никак не реагирует. Бесит. Всё в России пиздецки бесит, и, что ещё страшнее, также сильно привлекает. Руки так и чешутся схватить Федерацию за нежную глотку, и душить, душить, наслаждаясь булькающими хрипами и едкими оскорблениями, вплоть до того момента, пока тот не признает своё поражение. А может, лучше впиться острыми зубами в шейку, и испить кровь, медленно, в садистской манере, ломая чужой дух… Мужчина не мог ничего с собой поделать, но временами ему казалось простой физической потребностью желание втиснуть русского в стену своим мощным телом, и заставить сдаться — любыми способами. Даже самыми аморальными.
Канада считает, что США стоит провериться у психиатра.
Не то чтобы США с ним полностью не согласен.
Россия неимоверно юн и неопытен в управлении целым государством — ему всего девятнадцать, если по человеческим меркам — он многого не знает, но при этом уверен в том, что все проблемы сможет решить сам — и, что удивительно, действительно решает. В нём, так считает США, всё ещё бунтует юношеский максимализм, и ему отчаянно нужен тот, кто будет вести его, отдавать приказы и приручать — по скромному мнению капиталиста, он лучше всех подходит на эту роль. Остальные с Россией просто не справятся, слишком уж этот ребёнок капризный. А США приструнит — да так, что юноша в ногах у него будет ползать и скулить, вымаливая прощение.
Канада, к слову, узнав о сладких грёзах своего братца, влепил ему тяжёлый подзатыльник и покрутил у виска. «Идиот» — так он его назвал. В этом США категорически не согласен. Разве так плох план по порабощению одной из самых мощнейших стран? Отнюдь. Особенно, если путём сладостного обмана привести Россию в золотую клетку по собственной воле — ну разве не чудо? Да ему все обзавидуются!
Америка с мечтательным вздохом захлопнул книгу и поднялся с кресла, делая пару широких шагов к выходу из кабинета и останавливаясь у зеркала, разглядывая собственный облик с таким интересом, словно видел себя в первый раз.
Его пшеничные короткие волосы с чёлкой на две стороны выглядели слегка растрёпанными после бесонной ночи, а бездонные синие глаза смотрели устало, поблёскивая в полумраке кабинета. Мужественное лицо с хищническими чертами и лёгкой, плутоватой усмешкой, как всегда, в отражение смотрелось суровым, рассчётливым, заискивающим — незря Соединённые Штаты сравнивали с диким, безжалостным зверьём, готовым наброситься в любой момент и растерзать — кого именно, впрочем, понятно без слов. Мужчина прошёлся шероховатыми подушечками пальцев по скулам, чувствуя редкую, но колющуюся, щетину — она не особо бросалась в глаза, но ощущалась достаточно ярко, и тихо усмехнулся; на вид ему было не больше тридцати пяти, а тело до сих пор сохраняло крепкость и твёрдость мышц. Он мускулистый, до одури привлекательный мужчина с дурманящей разум лисьей улыбкой, так ещё и не обделённый высоким ростом — сто девяносто сантиметров с хвостиком. Статус сверхдержавы и мирового лидера он оправдывает по всем фронтам. А что там с Россией? В росте он несильно уступает, до ста восьмидесяти вымахал.
Но лицом и телом он, бесспорно, будет посмазливей — паренёк ведь юный совсем ещё, и щетины у него не растёт вовсе — либо Россия так чутко следит за собой, во что США, признаться честно, поверить сложно. Волосы у него тоже безумно мягкие — Америка честно не трогал, просто так кажется — цвета вороньего пера, короткие, и отросшая, вечно растрёпанная чёлка, лезущая в глаза, которую дурацкий русский почему-то не хочет по меньшей мере подровнять. Мускулутура у парня, если судить по широким плечам и крепкой шее, развитая, но ножки тоненькие совсем, как спички, поэтому США не может определиться, мускулистый амбал ли его ненаглядный Россия, или субтильный мальчик. Федерация ни разу не приходил на саммиты в чём-то помимо безразмерого худи, модной короткой куртки, обтягивающих чёрных брюках, порванных — хер знает, случайно или специально — на острых коленках, и говнодавах на высокой подошве. Когда Россия в первый раз объявился в таком виде на международную конференцию, то вызвал у присутствующих стран ошеломление, а США прозвал его фэшн-катастрофой — потому что до такого прикида ещё додуматься было надо. Ну, зато запомнился сразу всем.
Мужчина насмешливо фыркнул, и, взглянув на собственное отражение в последний раз, выскользнул из кабинета. Сосредоточиться на работе не получилось, поэтому он решил отужинать и лечь спать — чтобы его мысли о России лишний раз не донимали.
***
На саммите сохранялась напряжённая атмосфера — Федерация и Украина в очередной раз ругались, а страны не спешили их разнять, наоборот, лишь подбрасывая в разгорающееся пожарище ещё больше дров. Америке это как-то поднадоело. Он догадывался, почему его обычно приподнятое настроение портится, стоит кому-то другому, не ему, выдвинуть страшные обвинения в сторону русского и повесить на него грехи всего человечества — ведь, казалось, такая привилегия была только у Штатов. Это их война, личная, и мужчина терпеть не мог, когда Латвия и Литва — некогда приходящиеся России горячо любимыми братьями — яро кричали о том, что отпрыск Союза — террорист, нацист и фашист, не достойный сидеть среди них. Не достойный, в принципе, на существование. Конечно, Федерация обозлялся на подобные жестокие, ранящие оскорбления, и в ответ пускал в ход раздражающе-пленяющее острословие, мол; злобой давятесь просто, потому что внутренняя экономика, несмотря на введённые санкции, почти не пострадала, зато страны Европы лишились многих удобств. И, что ж, США не мог этого отрицать.
— Господа и дамы! — капиталист первым решил прервать разгорающийся конфликт, ловя на себе удивлённые взгляды: обычно такие дела улаживал Великобритания, — Я прекрасно понимаю ваше возмущение действиями Российской Федерации, но я предлагаю вернуться к более насущным проблемам, и не обсуждать в сотый раз то, что нам не под силу остановить. Бесспорно, весьма печально видеть, что наследник могущественного Союза идёт по стопам Третьего Рейха, — Америка скользнул колким взглядом по Федерации, испытывая неимоверное блаженство от ненавистного взора, устремлённого в ответ, — однако война между Израилем и Палестиной тоже стоит нашего внимания, вы так не думаете? Странно, что мы придаём большой огласке происходящее между Россией и Украиной, и забываем обо всём остальном.
Американец уловил краем глаза, как изумленно вытянулся в лице славянин, и не смог сдержать хищной усмешки; о, маленький Россия совсем не ожидал защиты со стороны Штатов, и даже не подозревал, что мужчине становится до ужаса тошно, когда-то кто-то посторонний порочит его честь. Только Америке такое дозволено, потому что Федерация — уже его, и, соответственно, унижать может только он. Он так решил. Сверхдержава слишком помешан на собственном враге, но он ничего не может с собой поделать. Юноша вызывает привыкание, и в то же время жгучую ярость, вынуждая с ума сходить от такой опасной, разъедающей внутренности, смеси чувств.
— Но ведь Россия — угроза для всего мира! Его стоит изолировать, лишить любого оружия! — воспротивился решению Соединённых Штатов Польша, от переизбытка эмоций вскочив со стула и разьярённо уставившись на виновника обсуждения, что, в свою очередь, даже на него не взглянул, пристально наблюдая за Америкой. Грудь капиталиста обожгло торжеством: парень слушал его, кажется, впервые заинтересованный в его речи, не обращая внимания ни на кого вокруг. Именно так и должно быть.
— Любопытно, — русский расслабленно откинулся на спинку кресла, сплетая тонкие пальцы рук в замок, — Вы сами посеяли смуту в странах Европы, разжигая в них русофобию, но сейчас пытаетесь отвести от меня внимание, чтобы что? Воспользоваться возможностью и прибрать к рукам часть моих территорий?
— Oh, kid, — начал было США, но был остановлен вежливым взмахом руки, призывающим к молчанию.
— Европа погрязла в своей собственной толерантности, и вы в том числе. Но, почему-то, вы проявляете терпимость лишь тогда, когда удобно вам, — продолжил размеренно Россия, — Я совсем не против того, что вы, США, стремитесь к равноправию, однако почему же вы, желающий справедливости, распространяете антироссийскую пропаганду? Почему же позволяете цвести русофобии по отношению к простому народу, который не может повлиять на происходящее в мире?
На конференц-зал опустилось удушающее безмолвие: Штаты лихорадочно облизнул губы, чувствуя, как внизу живота завязывается тугой узел вязкого возбуждения, и впился жадными глазами в бесстрастно разглогольствующего Федерацию, что держался восхитительно стойко и уверенно даже в такой враждебной обстановке. Политические взгляды славянина сводили с ума, его острословие, холодная рациональность до того распаляли американца, что стоять становилось невообразимо сложно. Ах, а глазки, глазки! Горящие ледяной сталью и вызовом, они побуждали США звереть. Россия — страна, которая не ведётся на сладкие речи и остаётся верна своим собственным убеждениям. Особенный, будорожащий, неимоверно раздражающий, он манил Штаты, жаждущего разрушения и тотального контроля. Федерация приручаемый, но сопротивляться власти мужчины будет долго и яро, борясь за собственную независимость до самого конца.
— Именно вы и Европа, — придя к пониманию, что никто не решается взять слово, юноша продолжил также негромко и спокойно, — И есть нацисты, последователи Третьего Рейха.
Тотчас зал взорвался возмущёнными возгласами, сыплющимися рекой обвинениями и оскорблениями, в то время как Россия смотрел лишь на Америку, внешне оставаясь ужасающе бесстрастным. Да, его нервам можно было только позавидовать…
— Не могу отрицать того, что ты прав, — стоило шуму стихнуть, мужчина надменно вскинул голову, наклонясь ближе к пареньку — они сидели рядом, потому на пути не было никаких препятствий, — Признаюсь, в корне неправильно дозволять притеснение невинных людей и какую-либо ненависть к ним только из-за того, что они русские, — его ладонь скользнула под стол, ненавязчиво касаясь худощавого бедра Федерации.
Россия вздрогнул, с явным неодобрением покосившись на потерявшего всякий стыд капиталиста, однако, как ни странно, не предпринимая попыток отвергнуть подобного рода ласки, только пристально наблюдая за выражением лица противника, всё больше искажающегося в лисьем оскале. Ох, Россия-Россия, не стоило ему терять бдительности перед изголодавшимся хищником.
— И что касается двойных стандартов, — голос Америки слышался более бархатным, раскатистым по мере того, как сладостное исступление овладевало им. Его грубые пальцы нежно поглаживали парнишку по ноге, чувствуя тёплыми подушечками, как восхитительно тот дрожит рядом с ним. Он жадно втянул носом аромат, исходящий от России — ощущающийся, как зимний мороз и вяжущая рот клюква — не в силах перестать касаться его. Америка грезил о том, чтобы поглотить Федерацию, приручить, сломать, подчинить, и медленно исполнял свой нездоровый план.
— То так и есть. Я толерантен лишь тогда, когда мне удобно, и при любой возможности я настрою весь мир против тебя. Ты так восхитителен… Каждый здесь жаждет заполучить большую часть твоих территорий. На тебя слюни пускают. И я в том числе, — промурлыкал мужчина, выдерживая ледяной, ядовитый взор второй сверхдержавы, с лисьей ухмылкой на устах.
Капиталист наклонился к парню ещё ближе, опаляя горячим дыханием нежную кожу ушка, пока его пальцы исследовали врага под столом, мягко щекоча внутреннюю сторону бедра. Ох, как содрогнулся Россия от дерзости американца, трепетно прикрывая глаза и судорожно облизывая искусанные губы; очевидный признак смущения. Но США ведь развратный, гнилой стратег с великим планом по захвату России, и все границы морали у него стираются, когда он ощущает тепло чужого тела так близко.
— Скажу тебе больше, — хрипло нашёптывает он, — Тебя все хотят. Но я хочу тебя больше всех. — его большая ладонь грубо сминает юношеское бедро, вынуждая Федерацию издать задушенный вздох, а раскалёнными губами Америка властно ведёт по линии подбородка, прежде чем запечатлеть собственнический поцелуй в уголке рта — своего рода способ показать, кто имеет здесь неоспоримое господство.
Он отстраняется.
Сотни потрясённых взглядов прикованы лишь к нему одному, и затянувшееся затишье даёт понять, что ни один из присутствующих ещё не до конца осмыслил то, что произошло — либо отказывался принимать увиденное за правду — все ждали, пока кто-нибудь нарушит тишину и продолжит обсуждение новостей как ни в чём не бывало. И, наконец, спаситель в лице такого же ошеломленного Российской Федерации, не открыл рот:
— Ты чё творишь? — зашипел он сквозь плотно стиснутые зубы, неловко вытирая губы тыльной стороной ладони, словно Штаты поцеловал его взасос, пошло, мокро, развязно — впрочем, чего греха таить, США был способен даже на такое прямо здесь, перед множеством государств. Таким способом он претендовал на Россию во всех смыслах; личностных, территориальных, политических и экономических. Никто не имел права покушаться на то, что было собственностью американской. Даже если та самая собственность этого отнюдь не признавала.
— Ты хочешь развязать войну? — ощетинился парень, оказавшись настолько в глубоком потрясении, что потерял лицо суровой холодной лидирующей державы, впервые за десятки лет независимого существования проявив искренность в эмоциях.
Ох, какая прелесть.
Россия разозлился: действительно разозлился. Покраснел до неимоверности, явно не ожидав того, что Штаты способен на подобные вещи с собственным врагом — да вообще в принципе с кем-то из стран — и уставился на него гневно, мысленно, вероятно, пару раз-таки заехав кулаком по лицу. Однако русский, прилагая усилия, подавил бурлящую под кожей разъярённость, и только сухо фыркнул, устало скрывая лицо в ладонях. Успокаивался он таким образом, потому что бить США ни в коем случае нельзя, пускай и сильно хочется. Иначе нагрянула бы третья мировая, поселив во всём мире раздор и горе.
— Calm down, Russia, — мягко воркует мужчина, сдерживая порыв растянуть уста в победоносном оскале: первый шаг по порабощению Федерации сделан, и победа у капиталиста уже в кармане, — Я не сделал ничего такого, просто напомнил тебе, что на тебя зуб точат, и стоит оставаться начеку. Даже с теми, кого ты считаешь союзниками.
— Не сделал ничего такого, значит, — тёмные глаза парня опасно сверкнули, и многоговоряще сломанная в ладони ручка только подстёгивала американца продолжать несмотря на риск объявление кровопролитной войны, — Да ты сумасшедший! Держись от меня, блять, подальше! — повысил голос он, выглядя до того агрессивно, что даже Штатам на секунду показалось далеко не самой лучшей идей дразнить его так жестоко дальше во избежание серьёзного конфликта.
— I said calm down, — безмятежное выражение лица мужчины ожесточилось, в глубине синих омутов глаз заплясали ледяные искорки. Низкий голос США звучал властно, авторитарно, и теперь уже с очевидной угрозой. Ему не понравилось, как вызывающе вёл себя отпрыск Советов, и необходимо было немедленно его приструнить, чтоб не зазнавался, — Сколько тебе лет, Россия? Ты позоришь честь своего отца таким поведением, и тебе стоит уже запомнить, что никому нельзя открываться. Твою уязвимость могут использовать против тебя же другие страны, и знаешь, что произойдёт тогда? Ты развалишься, как твой папаша.
Россия осёкся. Америка знал, что бил по больному, знал, что тема отца — табу для всех детей коммуниста, но ему нужно было поставить Федерацию на место, напомнить, что они — на мировой арене, где в любой момент его могут разорвать и косточек не оставить. Юноша мощнейшая сверхдержава после США, и последнее, чего США хочет — созерцать крушение врага по вине какой-то мелкой сошки из Европы. Только Штаты имеет право на изничтожение бывшей советской республики, и он клянётся, поотрывает руки любому, кто посмеет посягнуть на свободу его
собственности.
— Не строй из себя благодетеля, — зарычал утробно Россия, глядя на мужчину исподлобья, — Всем врагам советы раздаёшь, а?
— Это не совет, а предупреждение, — отрезал хладнокровно Америка, плавным движением руки зачёсывая светлые волосы назад, — Но можешь думать, что я делаю это из большой любви. — он пожал плечами.
Федерация долго прожигал его тяжёлым взглядом, а затем сплюнул на английском:
— Fucking bastard.
— Yes, — согласился капиталист, лениво перекатывая ручку между длинными пальцами, — I am.
— Так… Давайте, пожалуй, вернёмся к обсуждению последних новостей, — конец конфликту положил вовремя спохватившийся Германия, бросивший в сторону американца нечитаемый взгляд. Все в смущённом согласии поддержали немца, лишь бы не продолжать слушать бесконечные перепалки двух заклятых врагов — да и целом желающие поскорее забыть об увиденном.
Америка расслабленно откинулся на спинку кресла, более не удостоив Россию взглядом, зато почувствовав болезненной пинок по ноге; Канада, сидящий по другую сторону, осадил брата укоризненным взглядом, дав понять, что по окончанию саммита придётся задержаться на разговор.
И, что ж, так и произошло: канадец выловил мужчину на входе из здания ООН, крепко схватив за лацкан пиджака — видимо, опасаясь, что нерадивый родственник от него сбежит. Так по-детски наивно. США насмешливо выгнул бровь, но противиться хватке брата не стал, и облокотился спиной о стену, рыская в кармане официальных брюк в поисках пачки сигарет.
— Что это было? — хмуро спросил Канада, отпуская США лишь тогда, когда полностью убедился, что не сбежит. Он скрестил руки на груди, угрюмо наблюдая за тем, как американец зажимает дорогую сигарету меж губ и чиркает зажигалкой, после затягиваясь, впустив никотин в свои лёгкие.
— Что? — с любопытством уточнил капиталист, выдыхая едкий дым в вечерний воздух.
— Ты знаешь. Зачем ты вообще полез к России? И тем более, так себя повёл, — с лёгкой досадой напрямую поинтересовался тот, кажется, начиная терять терпение из-за ветренности стоящей поодаль страны, — А если бы он объявил тебе войну? Ты подумал об этом? Это же катастрофа!
— Не объявил бы, — лениво ответил Штаты, стряхивая пепел тлеющей сигареты себе под ноги, — Он, может, и очень юный, но не дурак. Напади он на меня — и в войну окажутся втянуты все. Нам не нужна третья мировая, никому из стран. Россия это понимает, и я тоже. Так что, считай мой поступок проверкой на прочность. Он её не прошёл. А значит и сверхдержава из него так себе.
Канада замолк. Лицо в тот момент у него было до ужаса смешным.
— Аме, это неправильно, — он покачал головой, — Союза ты так не проверял, хотя он был сильнее России. И Китая с КНДР тоже. Скажи честно, Россия тебе нравится?
США закашлялся. Вонючие клубья дыма выходили через ноздри, рот, обжигали глотку, пока он бил себя по грудной клетке в попытке откашляться — вопрос стал столь неожиданным, что он растерялся. Ему, да Федерация нравится? Ну нет!
— С ума сошёл? Нет, — поспешно отмахнулся мужчина.
— Твои действия говорят об обратном, — заспорил брат, — Ты думаешь, это первый раз? Ты постоянно на него пялишься, словно он твоя собственность, чаще всех о нём говоришь, а теперь так вообще дозволяешь к нему приставать, не думая о последствиях. Или хочешь сказать, что это всё часть твоего плана?
Америка закатил глаза.
— В любом случае, это не твоё дело, — съязвил он, — Я разберусь с Россией сам, понял? Надо будет — и ядерную бомбу на его Питер и Москву сброшу, — конечно, блефовал. Никакого ядерного оружия он пускать в ход не планировал — не в современном мире, где такое было просто недопустимым. Да и с Россией расправляться подобным образом низко. Вот, даже у него — хитрого подлеца, есть какие-то моральные принципы.
— Лучше разберись со своей политикой, Канада. В конце концов, я вас всех от России уберечь хочу, — усмехнулся Америка, поправляя солнцезащитные очки и хлопая брата по плечу, прежде чем скрыться с глаз долой — слушать доводы Канады о глубинных чувствах по отношению к Российской Федерации совсем не хотелось.
***
С течением времени мужчина чаще стал за собой замечать, что акцентирует внимание на России всё больше и больше — и здесь даже не про политику. На собраниях Америка подолгу изучал парня взглядом, запоминая мягкие, юношеские черты лица, что казались ему странно привлекательными, чутко улавливал самые незначительные перемены в настроении, и, что удивительнее всего, сгорал от неприязни, когда становился невольным созерцательным непринужденного общения холодной страны с Китаем, Арабскими Эммиратами, и КНДР. Грудную клетку стискивало ледяными тисками, когда американец слышал бархатистый смех славянина — такой чистый, искренний, напоминающий журчание ручейка после наступившей оттепели. С ним он так никогда не смеялся. Точнее, смеялся, когда после развала СССР США с ним на собраниях нянчился.
Должно быть, именно из-за влияния Штатов, девяностые стали для Федерации тяжёлой порой: разруха, процветающая коррупция, безработица и наступивший внезапно капитализм, на сверхдержаве сказались отнюдь не прелестно. А всё потому, что Россия тянулся к политическому устройству Америки, думал, что сделает лучше, если дозволит свободу. Но ошибся. И в ЕС, и в НАТО, рвался, однако терпел отказ — США нужен был тот, кто будет беспрекословно исполнять приказы и жить по его законам, а бывшая советская республика уже тогда мечтательно лепетала о незавимости и свободе в решениях.
Когда Российская Федерация подрос и набрался опыта, то преисполнился гневом, горькой обидой — ведь ему казалось, что Штаты дружелюбен по отношению к нему, а на деле, уже тогда занимался распространением антироссийской пропаганды, лишь бы устранить потенциального конкурента. Наверное, именно с начала нулевых отношения между Америкой и Россией начали обостряться до такой степени, что сейчас они находились на грани ядерной войны.
В этом, несомненно, есть вина Штатов. Стоило бы выбрать другой подход, и, возможно, сейчас бы Россия добровольно отказался от незавимости и позволил навести свои порядки…
Америка тряхнул головой, подавляя думы о несбывшихся грёзах, и сосредоточился на саммите; на этот раз ссорились Германия и Россия. Подобные ссоры последние несколько лет происходили донельзя часто, и США, честно, уже устал слушать одно и то же из раза в раз. Почему-то он не подумал, что слушать обвинения русского от кого-то другого ему придётся вовсе не по душе: хотелось тотчас вскочить и влепить зачинщику спора тяжёлую пощёчину, чтобы заткнулся наконец. Мужчина не понимал причины подобным чувствам, и был, безусловно, не рад таким резким переменам. Ситуация складывалась совсем не в его пользу.
— Ты лишил меня газа! — возмущался немец, в порыве эмоций подорвавшись со стула. Обычно спокойный, сейчас он был похож на дикого разъярённого пса, готового разорвать по традиции невозмутимого Россию.
— А мы закрыли ему границы.
Весь зал замолчал. Словно никто из присутствующих даже не дышал, а взгляды, сочящиеся замешательством и разгорающимся возмущением, были направлены только на одного — тот, кто посмел выступить в защиту Федерации. США задумчиво перекатывал между пальцами ручку — такое действие уже вошло в привычку — и только спустя томительные минуты молчания, он поднял глаза.
Ой.
Он же сам это и сказал.
Блять, ну надо же было вляпаться.
— Россия сейчас под санкциями, — начал пояснение капиталист, — Мы первыми закрыли ему вход в Европу, поэтому, вполне очевидно, что он прекратит поставку газа заграницу. Мы сами от этого отказались, поэтому не понимаю причин на него злиться, — он выдержал минутную паузу, делая глоток воды, чтобы смочить горло, — Россия не обязан обеспечивать газом страны, что настроены враждебно.
Лицо Германии в тот момент надо было видеть.
Впрочем, упавшая до пола челюсть России тоже стоила внимания.
Конечно, не ожидал — а кто ожидал-то? Да сам США от себя такого ожидал! Ляпнул, и даже не понял, что произнёс вслух. Идиот.
— Ты решил встать на защиту России? — угрожающе пророкотал кто-то с другого края стола.
Америка обернулся, и насмешливо сверкнул глазами: страны Прибалтики всегда отличались особой нелюбовью к русским.
— Что за глупости. Я лишь напомнил о том, почему Россия прекратил поставлять газ, — снисходительно отозвался он, — Вам стоит быть поскромнее. Всё-таки, подобного рода заявления могут расцениваться, как клевета, и, быть может, причиной начать войну.
Мужчина надменно вскинул голову, изогнув уголки губ в лёгкой усмешке; внешне он оставался непоколебимым самоуверенным мерзавцем, хотя на деле был порядком смущён собственным порывом встать на сторону Федерации — такой поступок вряд ли забудется через пару дней, и, вполне вероятно, что к нему станут относиться с большим недоверием.
— Well then, — капиталист откашлялся, — Давайте продолжим. Кто хочет взять слово?
Конференция продолжилась неохотно, а Америка мог только мысленно ударить себя по лбу и присоединиться к всеобщему обсуждению событий в мире. Стоит, всё же, в себе разобраться. Потому что то, что происходит сейчас, ему совсем не нравится.
Ага. Разобрался он, как же. Да у него в голове пиздец! С каждым днём мысли о сыне Советов становились всё более настойчивыми, от которых он не мог скрыться ни путём работы, ни даже сном, потому что именно во снах образ, о котором он без конца думал, стал ему частым гостем. Что США только не снилось: и вовсе омерзительные вещи, и что-то нежное, и грустное, и страшное, непосредственно с участием России. В последние недели он зачастил вставать на сторону россиянина, вызывая своим поведением всё больше вопросов у стран, которые, по сути, были ему прямыми союзниками — после того раза, когда он осадил Германию, пошёл слушок о том, что Америка собирается наладить с Россией отношение и заключить мир. В этом, если честно, не было ничего плохого, но многие считали подобное диким и осуждали: столько лет Америка натравливал весь мир против Федерации, чтобы в конце концов затесаться к нему в союзники? Бред, да и только.
Однако не это самое страшное.
Самое страшное то, что у мужчины начал на сына Союза вставать.
Штаты метался из угла в угол, как раненый зверь, оттягивал волосы во всепоглощающем отчаянии, и терзал губы в мясо, до металлического привкуса крови во рту, в надежде хоть ненадолго отогнать назойливые мысли о заклятом враге.
Ёбаный русский! Кто ж знал-то, что у Америки на него член посреди очередного саммита встанет, отягощая мыслительный процесс душащим возбуждением? И ладно, возможно, подобную реакцию можно было списать на долгое отсутствие секса… Нет же!
США хотел трахнуть его.
И что теперь с этим делать — хер его знает. Вернее, есть один вариант, но он до того абсурдный, что легче себя пристрелить, если честно.
Напрямую предложить России переспать с ним.
Америка может только тяжело вздыхать и массировать виски каждый раз, когда прокручивает в голове несостоявшийся диалог:
«Как жизнь, Россия? Слышал, ты активно борешься с русофобией и ненавистью доброй половины мира, кстати классная у тебя задница, я бы её трахнул». Так, что ли? Ну нет! У Штатов, конечно, не все дома, но к такому позору он ещё не готов. Попробовать намекать? Не то чтобы он не пробовал… Бесчисленное количество двусмысленных фраз, поцелуев — хоть и лёгких, даже не в губы — касаний и зажиманий по углам, которые почему-то Россией стали восприниматься как угрозы, а не способ привлечь его внимание и выразить чувства.
Естественно, Штаты не говорил о своём желании прямо, питая надежду, что бывшая советская республика сам обо всём догадается. Увы, нет. Американцу лишь оставалось кусать локти.
Спустя несколько месяцев извечное возбуждение стало до ужаса невыносимым. Ему приходилось отпрашиваться с конференций на пару минут, чтобы подрочить в туалете — иначе бы он просто взорвался. Ощущать присутствие Федерации рядом, его тепло, но не иметь возможности рассказать о том, что лежит на душе — было не только мучительным, но и опасно для его воздержания. Стоит ли говорить, что он едва ли не набросился на паренька, когда тот случайно отёрся задницей о его член?
Канада, узнавший об этом, естественно, самым первым (и последним), только разводил руками и удивлённо качал головой. Мол, как так? Тот, кто ненавидел Россию больше всех, теперь страдал от влечения к нему. Судьба, оказывается, бывает чрезвычайно жестока.
И всё же, он-таки решил, что пора заканчивать самого себя так мучить, и рассказать обо всём славянину. Реакцию предугадать невозможно; потому что порой парень реагировал на его подкаты отвращением, иногда гневом, ещё реже — смущением, но чаще всего, что странно, полной невозмутимостью. Видимо, привык уже к таким выкрутасам американца, и сделал вывод, что враг его попросту невменяемый. В сумасшедшие записал, в общем. Что ж, это было справедливо.
— Россия, — он прочистил горло, мгновенно привлекая взгляды других, но только не того, к кому обращался. Русский спокойно вчитывался в документы, даже не вздрогнув от голоса капитилиста. Однако США не спешил расстраиваться, — Заглянешь ко мне в кабинет?
Он решительно опустил тёплую ладонь на чужое колено, нежно поглаживая и не сводя напряжённых глаз с точёного профиля Федерации, что только при физическом контакте дёрнулся, слегка сжав официальные бумаги между пальцами.
— Снова санкции? — удручённо простонал юноша, разворачиваясь к нервничающему — наверное, впервые так сильно — американцу, и выжидательно выгнув бровь, — Ну ты бы хоть что-то новое придумал, самому не надоело хернёй этой маяться?
— What? Oh, no! No-no, of course not! Я зову тебя не для этого, — посмеялся раскатисто Штаты, сжимая коленку России более настойчиво, добиваясь от него слабой реакции в виде взволнованного ёрзанья на стуле. Глубоко вздохнув, мужчина наклонился к пареньку ближе, как в самый первый раз, прижался к его уху губами, и горячо зашептал; — Это касается нас.
Федерация судорожно выдохнул, покрываясь мурашками от интимной близости с капиталистом, в свою очередь внимательно следящего за эмоциями, отражающимися на его лице: ни тени отвращения или гнева, скорее, простая человеческая заинтересованность.
— Нас? — переспросил недоумённо Россия, смотря озадаченно. Однако, пытать Соединённые Штаты при всех он не стал, и уже в следующую секунду спокойно кивнул, расслабляясь в лице, — Ладно, если ты так просишь.
Волна облегчения настигла взрослого мужчину, и он не сдержал благодарной ухмылки — не из акта вежливости, а по своему желанию искренне.
— Руку убери, гандон, — ледяной тон голоса Российской Федерации охладил пыл Америки, и он, хоть и нехотя, но всё же убирая непомерно жадную ладонь, что так и норовила скользнуть выше, к паху, вместо этого занимая её ручкой.
И снова все пялились на них, как на ума лишённых, не в силах поверить в то, что два мировых лидера, которые, дай им волю, попереубивали бы друг друга, еще секунду назад шептались подобно влюблённой парочке. Вселенная, должно быть, скоро схлопнется.
Только в собственном кабинетe, где привычно пахло хвоёй и парфюмом, который, казался, уже въелся в стены, Америка почувствовал себя в безопасности. Мужчина сел за стол, вальяжно устроившись в кресле, и приглашающе махнул рукой на стул напротив, по другую сторону офисного стола. Россия, поколебавшись с минуту, сел.
— Уютно тут, — неловко бросил русский, сплетая пальцы между собой и пристально наблюдая за капиталистом, что не торопился начать, — Ну так что там у тебя? Может, объявление войны? — конечно, он шутил, но у Штатов всё равно по спине пробежалась россыпь ледяных мурашек.
А если после такого откровенного признания война правда нагрянет? Да нет, нет, быть такого не может. Россия, вроде, не маразматик, чтобы из-за личностных отношений кровавую бойню развязывать. А может, США здесь тот, кто страдает маразмом? Всё же, они здесь не политические вещи обсуждать будут…
— Америка-а, — простонал устало славянин, постукивая пальцами, и начиная терять терпение от нерасторопности США.
— А? А, да, — мужчина встрепенулся, гулко сглатывая: что-то слишком много он думал, да не о том, чём нужно. Лицо России мгновенно переменилось, побледнело, а затем ожесточилось, однако капиталист, понявший неоднозначность своего ответа, поправился: — То есть нет. Я позвал тебя сюда не для обсуждения политики, экономики, и уж тем более не для объявления войны.
Федерация заметно расслабился, его лицо снова приняло невозмутимое, мягкое выражение.
— В чём дело? — просто спросил он.
Мужчина замялся, поджимая губы и избегая смотреть в пронзительные глаза холодной страны, дав себе минутку-вторую, чтобы собраться с мыслями, ну и, в целом, набраться смелости.
— Я тебя хочу, — выпаливает он громче необходимого, и тут же подбирается, мысленно отругав себя за излишнюю эмоциональность. Воспользовавшись замешательством русского, он накрывает его ладонь своей и поглаживает большим пальцем по острым костяшкам, не сдержав блаженного вздоха от ощущения мягкой кожи под собственной, — Я говорю сейчас не о территориях, kiddo, а о тебе, как человеке. Хочу почувствовать тебя под собой, услышать твой голос, you know, когда я буду втрахивать тебя в постель, — Америка распаляется всё больше, позабыв о своём сиюсекундном стеснении, и продолжая на пониженных тонах соблазнительно: — Наслаждаться твоими жалобными поскуливаниями, когда я буду сжимать твою шейку вплоть до нехватки воздуха, и подчинять…
— Ох, — Федерация удивлённо взметнул брови ко лбу, не находя слов, чтобы выразить своё потрясение смелым признанием, казалось, заклятого врага. Он прикусил нижнюю губу, скользнув напряжённым взором по стёсанной ладони мужчины, ласкающей его собственную, однако не пресёк попытку соблазнить. Вместо того, чтобы возмущаться и кричать гневно о том, какой Америка мерзкий старикан, юноша в проявлении любопытства склонил голову к плечу, — На самом деле, это больше смешно, нежели удивительно.
— Oh, really? — капиталист сухо усмехнулся, не позволяя изумлению ответом парня отразиться на лице, хотя, очевидно, он рассчитывал совсем на другую реакцию, — Why?
Штаты, видя, что русский не оказывает сопротивление физическому контакту, осмелился зайти дальше: он поднёс руку паренька к пересохшим устам, и запечатлел на фаланге указательного пальца страстный, собственнический поцелуй, заявляющий права, как на свою собственность. В брюках становилось тесно от удушающего аромата бывшей советской республики, горьковатый привкус клюквы оседал на кончике языка, способствуя обильному выделению слюны. Мужчина гулко сглотнул, мажа губами по мягкой коже, прокладывая дорожку влажных поцелуев к костяшкам, чтобы широко мазнуть шершавым языком там.
Россия не дёрнулся. Но в глазах его черти заплясали.
Щёки американца обожгло возбуждённым румянцем — длинные, донельзя изящные пальцы Российской Федерации толкнулись ему в рот. США низко застонал.
— Во-первых, я знал об этом. В следующий раз говори о таких вещах с Канадой при всех, чтобы все слышали, — фыркнул с насмешкой он, выдержав секундное молчание, стоило Америке одержимо облизать подушечки пальцев и в порыве безудержной страсти прикусить их, — Хотел просто поссать отойти, а слышу, вы там с ним в туалете шушукаетесь о том, что ты мне присунуть хочешь. Ну а во-вторых… Ты этого даже не скрывал. Не так-то много вариантов, когда ты зажимаешь меня у стены и шепчешь всякую херню о том, что я твой, ну и прочее-прочее. Поэтому мне смешно, что ты решил признаться. Долго с силами собирался, м?
Америка начал закипать: так значит, Россия об этом всём знал, но строил из себя недотрогу, чтобы сейчас поиздеваться?! О, просто прекрасно! А он тут изводился всё это время, когда мог просто взять этого ублюдка силой и удовлетворить свои низменные потребности. Ох, как бы тогда юноша под ним извивался, моля о пощаде, как бы восхитительно хныкал, когда мужчина яростно вдалбливался в его податливое тельце, покрывая каждый ёбаный миллиметр кожи грубыми укусами и засосами… И как бы потрясающе было увидеть юношеское сопротивление, когда разъярённый, озверевший от похоти, Штаты, мучительно медленно терзал мальчика на кусочки, унижая всеми известными ему способами. Правила просты: США — изголодавшийся тигр, Россия — испуганная маленькая лань. И если Федерация не собирается воспринимать его всерьёз, значит американец заставит.
— Вот как? Росси, ты огорчил меня, — мужчина не сдержал низкого рычания, растеряв любую нежность и ласку в ту же секунду, с головой потонув в распалившем тело возбуждении. Он хватает парня за запястье, и впечатывается ненасытными губами в его ладонь настойчивее, царапая зубами нежную кожу и покусывая её в знак наказания. Губы сложились в жестокую усмешку в ответ на заглушённый стон Федерации, целуя жарче, жёстче, не стесняясь оставлять следы от слюны на ранее никем нетронутой коже — капиталист по крайней мере на это надеялся. Вот оно что. С русским изначально нужно быть гораздо грубее, чтобы вывести его на эмоции.
Америка больше не собирался сдерживаться.
— Ты не давал мне и шанса, хотя обо всём знал, — зашептал горячо он, жадно посасывая нежную фалангу, железной хваткой удерживая за запястье, в то время как второй ладонью сжал собственный каменный член сквозь ткань брюк, — You little brat.
Он чувствовал, насколько был твёрд под слоями одежды, насколько невыносимо мокро и вязко ощущалось нижнее белье, и насколько блядски болезненным приходилось предвкушение тотального контроля над русским, который посмел подумать, что в чём-то его превосходит, который позволил себе
насмехаться над ним. Америка слишком многое России дозволял, вовремя не взялся за его воспитание, и поэтому вместо послушного, всецело зависящего от него, мальчика, вырос самоуверенный, независимый шкет, претендующий на место мирового лидера, и считающий себя на голову выше США. Но ничего. Ничего-ничего. Мужчина перевоспитает целиком под себя, взрастит в Федерации послушание и уважение к его значимой фигуре, и никогда больше не отпустит. Территории России станут американскими, сам бывшая советская республика станет его, и ничего больше от его храброго, свободного духа, не останется.
— А должен? — вызывающе спросил парень, выгибая правую бровь. Он прикусил нижнюю губу, очаровательно краснея от напористых ласки Америки языком: капиталист пробегался по горячим подушечкам пальцев, вбирал в рот и облизывал, без конца целовал, а запястье сжимал так сильно, что его пронзил болезненный зуд. Федерация заёрзал, но глаз от впадающего в блаженное буйство США не отрывал, следя за каждым ёбаным действием, — Может, мне стоит рассказать всем о том, что ты здесь устроил? Для такого ублюдка, как ты, это будет вполне заслуженное наказание.
Штаты мгновенно похолодел в лице. Он заиграл желваками, стискивая конечность юноши до приглушённого скулежа, а затем резко отпустил, и угрожающе приподнялся из-за стола, возвышаясь над своей жертвой коршуном.
— What did you say? — пророкотал хрипяще американец, хищно сужая глаза и облизывая уста— в низу живота разгорался пожар непомерного вожделения, которое никак не поддавалось контролю и пожирало остатки здравомыслия, — Оh, baby boy… Тебе лучше не играть со мной в свои игры, — он перегнулся через стол, властно хватая мальчика за подбородок и заставляя посмотреть на себя. Вызов, бушующий в тёмных глазах сына Советов, распалял желание страны, и он, мрачно усмехнувшись, нежно провёл большим пальцем по пухлой нижней губе, прежде чем грубо надавить на неё, побуждая приоткрыть рот.
США не давал и секунды усомниться в том, кто здесь отдаёт приказы, а кто вынужден подчиняться — все роли были распределены задолго до их первой встречи. Ведь всем русским нужен свой покровитель: И СССР, и его сыночку. Союз развалился по вине Штатов — и это лишь доказывало то, насколько сильна мощь великих Соединённых Штатов Америки. Мужчина оскалился, когда мальчик, подпадая под его чары, завороженно глядел на него, и, казалось, даже не думал сопротивляться, словно ему происходящее до ужаса нравилось. Будто бы молил о большем своим послушанием.
— Oh, look at you, — промурлыкал капиталист, наклоняясь к пареньку ближе, замирая лишь тогда, когда его собственное дыхание обожгло кожу чужого лица, — Such a pretty thing. When you're not playing hard to get.
Россия было собирался воспротивиться, однако американец, воспользовавшись заминкой, захватил его губы в страстном, подчиняющем поцелуе, не оставляя и шанса на оказание какого-либо сопротивления — он жёстко удерживал его за затылок, не позволяя отстраниться. Он не смог удержаться от рыка удовольствия: восхитительно узкий рот Федерации был столь сладким и влажным, что член яростно дёрнулся, пульсируя в проявлении неоспоримой жажды войти в узкую дырочку по самые яйца. Его до невозможности твёрдое тело горело огнём, а мозг плавился, поглощаемый первобытной похотью. Штатами двигала одна нужда — затрахать до бесчувствия, заполнить своей густой спермой до отказа. О, как он хотел, как он хотел… Но терпение — благодетель. Мужчина будет терзать маленького Росси неспешно, с оттяжкой и в своём роде лениво, пока не убедится, что тот полностью принадлежит ему; и душой, и телом.
Шершавый язык огладил нежные дёсна задрожавшего юноши, сплетался с чужим в танце абсолютного доминирования, кусал и посасывал, лизал, не давая даже миллисекунды на то, чтобы сглотнуть обильно выделяющую слюну — она тонкой струйкой стекала с уголка рта задыхающегося России, побуждая смазать её шероховатыми губами. США зверел, буйствовал, дичал, едва сдерживая себя, чтобы тотчас не разорвать на объекте необузданного возбуждения одежду и не заявить права на то, что принадлежит ему. Федерация упёрся подрагивающими руками в грудную клетку, попробовал оттолкнуть, но безуспешно. Застонал в поцелуй, вплетаясь пальцами в светлые волосы капиталиста, и сильно, болезненно оттянул, заставляя слегка отстраниться и предупреждающе зарычать. Мужчина оплёл грубыми пальцами горло сына Союза, и сквозь зубы гневно прошипел:
— Don't dare push me away.
Он набросился на него с двойной силой, терзая уста в кровь, иногда балуя мягкой лаской языком, и пальцами надавливая на затылок требовательнее, заставляя вжаться влажным ртом в ненасытный рот напротив. Россия хныкал, хлюпал носом, и США в одобрение бормотал спутанную похвалу на английском, путаясь дрожащими от желания пальцами в смольных волосах сильнее, да сжимая их до боли, до очередного скулежа. Щетина у мужчины жёсткая, колючая, царапающая мягкое личико Федерации, а зубы острые, оставляющие несдержанные укусы на подбородке, затем на шее в череде с собственническими засосами — медленно наливающими кровью, проступающими на молочной коже.
Россия откидывает голову назад, издавая глубокий стон. Сдаётся. США усмехается, тяжело дыша в чувствительную глотку, и впивается в неё зубами до крови под оглушительный вскрик. Сосёт жадно, наслаждаясь дурмянящим разум вкусом и ароматом, затем совсем нежно выцеловывает метки, страстно ласкает шершавым языком, и снова припадает губами к чужим, не в силах насытиться. Ему всё мало, мало. Нужно больше,
больше, больше.
Нехотя, спустя пару мгновений долгих поцелуев, Америка отстраняется и вальяжно откидывается на спинку кресла, широко расставляя ноги. Его член как скала твёрдый, набухший и изнывающий по вниманию, бесконтрольно сочащийся природной смазкой, вдруг дёргается в преддверии того, что должно произойти дальше, и будто бы вот-вот разорвёт ткань нижнего белья и дорогих брюк, стремясь вырваться на свободу. Мужчина снова тянет ладонь к стволу, сжимает и чуть поглаживает, откидывая голову назад и выдыхая рвано, едва ли не теряясь в подступившем оргазме, отзываясь во всём теле тягуче-сладостной волной. Но Штаты себя сдерживает — непосильными усилиями, но сдерживает — и стреляет в юношу томный, голодный взгляд, а после лениво похлопывает себя по колену.
— Ко мне, щенок. Живо.
Звучит хриплый приказ.
И Россия слушается. Колеблется, кидая на американца полный потаённой злобы взор, но поднимается на подкашивающихся ногах и нетвёрдой походкой направляясь к ожидающему
хозяину врагу, демонстрируя в конец раскрасневшиеся щёки и затуманенный дымкой возбуждения взгляд. «Ещё, хочу ещё» — сочится из Федерации бесстыдно, и США гаденько смеётся. О, он даст всё, что мальчик хочет, в полном объемё… В обмен на подчинение.
Сын Советов садится к нему на колени, и опускает руки на широкие плечи, в глаза смотрит нахально, с тем же распаляющим вызовом, и словно нарочно трётся задницей о стояк капиталиста медленно и почти невесомо. Однако этого хватает, чтобы довести до абсолюта; Штаты возбуждённо кусает губы, не сдержав рвущееся наружу утробное рычание, и стискивает до посинения бёдра Федерации, вжимая ягодицами в свой член. Он позволяет ощутить совершенно всё: собственную твёрдость, жар, исходящий от него волнами, хриплое, тяжёлое дыхание, щекочащее истерзанную шейку, и грубые руки, жадно мнущие худые бёдра несмотря на болезненные подвывания.
— Such a good boy… My precious boy… — лепечет в исступлении мужчина, мажа губами по линии подбородка, и покусывает, вытягивая тихие, но такие желанные постанывания — Россия просто плавится в его руках.
— Блять, — бывшая советская республика задыхается, когда губы американца ласкают острый кадык, вынуждая элегантно прогнуться в спине и впиться короткими ногтями в плечи для удержания равновесия. Он пытается сопротивляться тому, какой мощный эффект производит на него США, но не может даже оттолкнуть, настолько привыкший и наслаждающийся его касаниями, — Я терпеть тебя не могу.
США только усмехается, прикусывая кончик ушка своего мальчика и облизывая его в собственнической манере — он нисколько ему не верит. Но в наказание за грубость сильно шлепает тяжёлой ладонью по ягодице, и басит тихо, угрожающе:
— Следи за языком, малыш. Иначе разорву, и не оставлю от тебя ничего.
Он горячо целует в висок, обжигая хладом наручных часов голую кожу поясницы, когда заскальзывает рукой под ткань худи. Гладит нежно, мягко, но улыбается опасно, давая понять, что угроза его — не простая пугалка, а возможное последствие. Россия слегка вздрагивает, и томно вздыхает, чувствуя, как сильно толкается Америка толстым членом между ягодиц через слои одежды, выражая своё нетерпение. Руками сминает талию грубо, и снова подается бёдрами вверх, чтобы ощутить это умопомрачительное блаженство от трения. Толкается снова, и снова, и снова, но размеренно и лениво, с искрой животной страсти, но всё же спокойно, не отводя прищуренных глаз от искажённого в удовольствии лица России.
США и мечтать не мог, что сорвёт такой куш.
— Call me daddy, — приказывает мягко, бархатисто мужчина, поглаживая пальцами поясницу, и надавливая, заставляя прогнуться сильнее. Америка абсолютно спокоен и рассчётлив, потому что власть всецело у него, а Россия под его чутким контролем. Всё идёт так, как он хочет.
Нежными поцелуями Штаты покрывает чувствительное место за ушком паренька, вызывая у того восхитительную дрожь. Снова медленно толкается, мучает, вынуждая прочувствовать крупную головку члена, утыкающуюся в межягодичную складку, вязкую влагу и неоспоримую твёрдость, пронзаемую мощной пульсацией. России остаётся судорожно ёрзать и подрагивать в преддверии грядущего экстаза. Америка был опытным и властным ублюдком, и никуда не спешил, растягивая их общее наслаждение на длительные часы. Ох, это обещало быть просто изумительным…
— Россия, — прорычал на ухо США, стискивая тощие бёдра парня содранными до мозолей ладонями, — Я не буду повторять дважды.
Федерация зашипел от навязчивого жжения в том месте, где мужчина жадно мял его кожу, наверняка даже оставляя отпечатки пальцев, и раздражённо выдохнул, собирая в себе остатки сил и борясь с нахлынувшим смущением. Бесспорно, русский, уже зайдя в кабинет американца понимал, кто будет контролировать ситуацию все дальнейшие часы, а значит огрызание могло привести к непоправимым последствиям. Но юноша-то упрямый, и так просто свои принципы не отпустит — ни умолять, ни ублажать раздутое эго похотливого ублюдка он не планирует. Слишком много чести для продажного америкашки.
— Fuck you, oldster, — выплюнул язвительно он, но в ту же секунду давясь стоном; США дразняще надавил на дырочку пальцами сквозь брюки, покровительственно её поглаживая и иммитируя грязные, мощные толчки, — Да чтоб тебя...
— Oldster, huh? — мужчина насмешливо фыркнул, продолжая ласкать извивающегося в его руках мальчика, даже не думая о пощаде. Глаза потемнели от возбуждения, а член набух так сильно, что, казалось, готов был взорваться от самого невесомого поглаживания, — Ты совсем страх потерял, сопляк. Думаешь, можешь вести себя, как вздумается, и тебе всё сойдёт с рук? Знай своё место. — он в знак наказания снова шлёпнул вскрикнувшего россиянина по заднице.
— Может, мне просто стоит взять тебя силой и драть в каждом ёбаном уголке кабинета, пока в твоей дырке места для моей спермы не останется, — пророкотал Штаты, зацеловывая шею славянина мокро, пылко, вынуждая бормотать под нос проклятия и невольно ластиться ближе. Как никак, а капиталист знал, как заводить до дрожи в коленках, какие методы использовать, и какие пошлости на ушко шептать — в этом вся его развратная натура, — А, малыш? Мне нетерпится услышать, как громко ты будешь стонать, пока я буду втрахивать в стол в шестой раз подряд... Или для начала стоит закончать твоё блядски прелестное лицо спермой, мм?
Его властные руки голодно сжимали все мягкие места тающего отпрыска Советов, жадно, как перед трапезой, а непомерно жадный язык облизывал сладкую кожу, щекоча её в особо уязвимых местечках, чтобы отнять у своей жертвы любое желание к освобождению и независимости. Америка стремился показать, как хорошо может быть с ним без сопротивления, и насколько восхитительное удовольствие он мог подарить.
— О боже, — хрипяще выстанывает Россия, когда мужчина собственнически вгрызается зубами в острую ключицу, — Америка.... А...
— Don't call me like this, — потребовал ледяным тоном он, нежно потеревшись носом о скулу врага, — Папочка. Зови меня
папочкой.
Юноша только отчаянно захныкал. Раскалённые, опытные пальцы американца заскользнули под брюки, оттягивая резинку нижнего белья, чтобы медленно погладить бархатную кожу ягодиц. И снова, холодный металл дорогих наручных часов Штатов прижигал чувствительную плоть, вынуждая выгнуться в спине больше необходимого, проехавшись задницей по каменному члену. США задохнулся хриплым, глубоким стоном, прижимаясь бёдрами сильнее в поисках животного удовольствия. Его контроль таял по секундам, и совсем скоро он должен был сорваться, наброситься на бедного Россию, как одичалый зверь, и сломать, изничтожить, наконец-таки присвоить себе.
— Ты больной, — захрипел Россия, — Не буду я тебя так звать.
— Вспоминаешь о своём любимом папаше? — ехидно усмехнулся Штаты, оттягивая зубами мочку уха мальчика. Пальцы шкодливо обвели сморщенный анус, и слегка, совсем неощутимо, толкнулись внутрь, заставляя русского напрячься и вцепиться в его плечи яростнее, — А может, ты тайком грезил о том, чтобы Союз сотворил с тобой то, что делаю я? Чтобы касался грубыми ладонями твоих нежных ягодиц, шептал, как сильно тебя любит и гордится, и самозабвенно толкался между твоих ног...
Лицо Федерации омрачилось отвращением и глубокой скорбью. Он всё ещё слишком тяжело переживал потерю родителя, который был единственным в этом мире, кто горячо любил его несмотря ни на что, и не собирался позволять порочить его честь богомерзкому капиталисту, что, увы, перешёл грань дозволенного, покусившись на священное.
— Не смей говорить о моём отце в таком ключе, — ядовито выплюнул юноша, болезненно царапая плечи американца и сжимая зубы до выступивших желваков, — Ты ёбаный бессовестный извращенец, смеешь предполагать такие вещи? Отвратительно.
Америка посуровел в лице.
— Твой папка тот ещё мягкотелый урод, если вырастил из тебя такого ранимого шкета, — зарычал ненавистно он, грубо повалив Российскую Федерацию на стол, сметая со своего пути документы и прочие бумаги, — Мало он тебя порол, значит. Но ничего. Я воспитаю тебя правильно. Чтоб ты без меня и шаг боялся сделать, засранец.
Приговоривал возбуждённо мужчина, разрывая на юноше одежду под громкие протестующие вскрики и отпихивания ногами, которыми напуганный Россия метил во все уязвимые места — но, к несчастью, извечно промахиваясь. Сын Советов задрожал, как осиновый лист на ветру, стоило США вдавить его в офисный стол своим мощным телом, выбивая жалостливые поскуливания и нечленораздельные хрипы, которые никто из присутствующих даже не старался разобрать. Америка был возбуждён, чрезвычайно — большая выпуклость, упирающаяся в ширинку, приходящаяся ему по ощущениям чертовски твёрдой, горячей и влажной, яростно пульсировала, побуждая с каждым мигом всё больше звереть.
— Я научу тебя, сучка, как со старшими разговаривать, — рявкнул Америка, несмотря на попытки мальчика сопротивляться, срывая с него последние элементы одежды, оставив его совершенно обнажённым, бесконтрольно дрожащим под ним, и глядящего с неутихающим гневом, обидой, тенью страха и желания. Что бы русский не говорил, но Штаты видел, насколько тот молит о большем, жаждет всецело отдаться на растерзание, и принадлежать ему одному, даже если вслух осыпал его ярыми оскорблениями, и пихался, пытаясь вырваться из его стальной хватки.
В порыве животной похоти разрушительная ненависть России обманчиво казалось сладостным влечением.
Мужчина подрагивающими пальцами принялся расстёгивать неподдающийся ремень, прежде чем нетерпеливо выдернуть его из петелек, а юношу насильно удерживая одной рукой, перевернуть на живот, головой болезненно вжимая в стол, не позволяя её поднять и вновь оказать тщетное сопротивление. Глаза Соединённых Штатов жестоко блеснули, когда до слуха донеслось приглушённое болезненное мычание. Он чувствовал, как беспомощно трепыхался под ним мальчик, как только не извиваясь, всей душой рвясь на свободу, но сталкиваясь лицом к лицу с суровой реальностью, в которой он играет роль послушного щеночка, а Штаты — хозяина.
Оглушительный свист ремня рассёк тяжёлый воздух, а следом раздавшийся удар по ягодице затмился громким повизгиванием России. Юноша забился в лихорадочной судороге, громко всхлипывая от жгучей боли, и стараясь уйти от неминуемого наказания, потерпел поражение — Штаты вжал его лицом в стол сильнее, нашёптывая властно на ухо:
— Терпи, шавка. Если твой горепапаша не смог воспитать из тебя достойного наследника, то этим займусь я.
Он наносил удары кожаным ремнём точно и хладнокровно по мягкой коже стремительно краснеющих ягодиц бывшей советской республики, неостанавливаемый ни страшными завываниями, ни слёзными мольбами прекратить. Мужчина получал от процесса немыслимое наслаждение, ублажающее его садисткую натуру, и с тем же разжигая растущую жадность, потребность в незамедлительном подчинении, которые он, несомненно, планировал удовлетворить. Послушание России играло значительную роль — только от него зависило, будет ли США нежным, или выпотрошит всё живое, сожрёт.
— Всё ещё не собираешься звать меня папочкой, а? Ты, блять, упрямый пацан. Я начинаю злиться, — прошипел он сквозь стиснутые зубы, пожираемый необузданным — как ему казалось, праведным — гневом и неутолимой жажды юного тела, которое манило абсолютно всем: своей мягкостью и гибкостью, точёными мускулами, перекатывающими под кожей, и запахом, дурманящим и пробуждающим ожесточённого зверя, до этого таящегося в укромных уголках души.
Снова взмах рукой и беспощадный удар по заднице в сопровождении задушенного хныканья — Россия захлёбывался в собственных слезах от такого унижения, утыкался носом в запястья и подавлял громкие крики, не желая ни привлекать ничьё-либо внимание, ни тешить самолюбие бессердечного капиталиста. Его попка багровела от хлёстких шлепков, и алые полосы вздувались, зудели, а когда мужчина наносил новые отметины поверх старых, начинали кровоточить и гореть адским пламенем — боль просто нестерпимая. Это не просто наказание, это откровенное издевательство, которое Америка, видимо, собирался продолжать бесконечно — ну или, пока Федерация бы не потерял сознания от болевого шока.
— Больно, мне больно! — воскликнул мальчик, прогибаясь в пояснице от десятого по счёту жестокого удара ремнём. Задницу обжигало пламя удушающей боли, она мучительно ныла, и тело наливалось раскалённым свинцом от повторяющегося из раза в раз акта жестокости. В глазах русского потемнело, мир поплыл, и он в тот момент, когда Америка занёс ремень для нового шлепка, наконец надрывисто взмолился: — Хватит, прошу!
Папочка!
Соединённые Штаты замер. Даже сердце, секунду назад заходящееся в сумасшедшем темпе, затихло. Но уже спустя секунду он усмехнулся, отбрасывая более ненужный способ пытки в угол кабинета.
— Это было несложно, правда? — тихо поинтересовался он, грубо оттягивая волосы назад, прижимаясь губами к мочке уха, — Но тебе ведь нужно повыпендриваться, сука ты такая, — он смял зудящую ягодицу, заглушая мученический скулёж жадным поцелуем, — Тебе так нравится меня злить?
Руки на удивление нежно прошлись по пульсирующим ранам, касаясь их невесомо, но всё равно пробивая Российскую Федерацию на дрожь. США огладил грубыми подушечками пальцев покрывшиеся кровавой корочкой полосы, дразняще надавил, выбивая из глотки осипшего России слабый стон, и тут же скользнул ниже, к межягодичной складке.
— Да пошёл ты, — едва слышно пробормотал паренёк, отходя от тех мучительных секунд боли медленно, но верно, благодаря мягким ласкам Штатов, что странным образом смягчился, — Я тебя ненавижу.
Капиталист предупреждающе зарычал, мгновенно впиваясь ногтями в свежие раны, погружая их всё глубже и глубже, пока не услышал захлёбывающееся бульканье сына Советов. Россия отчаянно забил его по плечам дрогнувшими ногами, задёргался, жаждя отползти, но притянутый ближе сильными руками мужчины и заткнутый влажным поцелуем. Пытаясь вытолкнуть настойчивый язык изо рта, он только сплёлся в нём в страстном, пылком танце, тем самым позволяя врагу обрести над ним полный контроль. США удерживал его за волосы, жёстко сминал покусанные губы и рвался заползти в самую глотку, исследовать каждый сантиметр чудесного рта Федерации, и напористо наваливался на него всё больше и больше. Америка сдавливал хрупкие рёбра мальчика своим весом, но не спешил ослабить натиск. Он придавливал брыкающегося Россию к столу всё сильнее и сильнее, целуя его с большим жаром, однако в один момент вздрагивая и отстраняясь; нахальный ублюдок прикусил ему язык.
— Паршивец, — прохрипел мужчина, голодно облизывая припухшие губы и сжимая костлявые бёдра в мёртвой хватке, — Ремня тебе не хватает.
— Могу сказать о тебе то же самое, — съязвил в ответ мальчик, тяжело дыша, — Мудак.
Штаты только посмеялся, рывком переворачивая русского с живота на спину, открывая себе вид на все мягкие прелести, ещё нетронутые им, но обещающие в скорем времени быть очернены его необузданной страстью. Америка не собирался отступать ни при сопротивлении, ни при каких-либо других обстоятельствах — он преследовал цель подчинить Федерацию себе всеми способами. Даже самыми бесчеловечными.
— А-аа, что у нас тут, — промурлыкал он, скользя жадным взглядом по дрожащему обнажённому телу паренька, замирая на твёрдом, истекающем естественной смазкой, члене — Россия был возбуждён. Несмотря на то, что Штаты жестоко его выпорол, оскорблял и ни во что не ставил, сын Советов все равно изнывал по прикосновениям, по ласке — или, быть может, по более жестоким издевательствам, — Видел бы тебя твой отец — избил бы лозгами. Ты ёбаная дешёвая шлюха, недостойная ни признания мира, ни собственной независимости.
Мужчина навалился на Россию снова, вжавшись голодным, донельзя влажным ртом в чужой, чтобы вторгнуться внутрь языком, и в самом буквальном смысле этого слова трахнуть его в глотку. Америка долбил мычащего парнишку в дёсна, оглаживал нижний ряд зубов, толкался и кусал, доводя своего горепартнёра до апогея экстаза; он чувствовал, как твердеет Россия, течёт, словно сучка, извивается и стонет, плавясь в наслаждении. США был опытным. Он знал, на какие кнопки русского давить.
Капиталист, издав глубокое, рокочущее рычание, нетерпеливо расстегнул собственную ширинку брюк, позволяя разгорячённому стволу вырваться из-под слоёв одежды — каменный, как скала, он набух в преддверии животного удовольствия, обильно сочась преякулятом. Крупная красная головка пульсировала в нетерпении погрузиться в тёплый и узкий анус Федерации, а тяжёлые, полные спермы яйца приятно поджимались к животу. Америка больше не мог ждать.
— Это всё твоя вина, — рявкнул он, втискивая парня в стол своим весом. Россия дёргался, скулил и отпихивался, когда враг с непомерной жадностью посасывал кожу чувствительной шеи, кусал и прокладывал дорожку поцелуев к не менее чувствительной груди, однако всё ещё не умолял перестать. В чёрных глазках-бусинках плясали огоньки возбуждения и предвкушения, юноша то и дело облизывал покрасневшие губы языком.
— Из-за тебя я, блять, постоянно твёрдый. Я не могу думать ни о чём другом, кроме того, как втрахиваю тебя в постель.
— Отличный повод сходить к врачу, — ядовито прошипел Россия.
Глаза Штатов потемнели от чудовищного прилива вожделения.
Он силой развёл тонкие ножки славянина, и под удивлённый вскрик приставил толстую головку к розовой дырочке, не оставляя сомнений для того, что произойдёт дальше. Ощущая исходящий жар от тела под собой, в Америке пробуждалась всё более хищническая натура, которая разорвёт всё, что принадлежит ей. О, она непременно разорвёт, и пометит Россию, как свою собственность. По-другому и быть не может.
— Ты с ума сошёл?! Ты порвёшь меня, крети-А....! Ааа.....
Мужчина мощным, страстным толчком заполнил Федерацию целиком. Блять, как же это было приятно — настолько, что он почти кончил в первые секунду внутри горячей дырочки. Плотные, влажные стеночки ануса позорно заскулящего русского жадно сжались вокруг его толстой длины, яростно пульсируя, и побуждая толкнуться ещё раз, но с большей силой и жестокостью. России было больно — оно и понятно, почему. Без лубриканта или даже простой слюны, США драл его, как прожжёную шлюшку, не жалея от слова совсем. Ему хотелось трахаться — и он брал то, что желал, даже такими радикальными способами.
— Fuuuckkk.... Oh, fuckk... — низко простонал он. Штаты откинул голову назад, жмуря глаза в сокрушительном удовольствии, борясь с жаждой растерзать бедняжку, бьющегося под ним в агонии, незамедлительно.
Это ощущалось раем. Член набухал внутри Российской Федерации с каждым яростным движением, предзнаменуя скорый оргазм, а стеночки, сжимающие его крепкими тисками, играли с его выдержкой плохие шутки, заставляя впадать в звериное буйство. Он чувствовал, как отчаянно бил его парнишка по груди, плечам, дёргал ногами и завывал от страшной боли, разрывающей его изнутри, но получал в ответ лишь мокрые поцелуи и хриплый шёпот на ушко — американец уже был невменяемым.
— Больно! Мне больно! — захныкал русский, до хруста выгибаясь в спине. Он задыхался булькающими хрипами, бился затылком об стол в попытке отстраниться, сметал всё больше важных бумаг с рабочего стола США, а тот лишь сжимал его бёдра до собственнических меток, и скользил твёрдым членом глубже, растягивая неподдающиеся стенки своим размером.
— Shh, shhh, baby, — хрипло ворковал Америка, зацеловывая бывшую советскую республику в лицо; мазал раскалёнными губами по заплаканным щёчкам, аккуратному носу, скулам, векам и лбу, стараясь успокоить того, однако тот хныкал и мотал головой, не в силах справиться со всепоглощающей болью, — Oh god...
Америка Россию больше не слышал. Его рассудок помутнился под воздействием похоти, и он забыл обо всём, кроме жажды удовлетворить свои низменные потребности. Мужчина схватил парня под коленками, складывая его пополам, и врезался в его дрожащие бёдра своими, загоняя член по самые яйца. Металлический запах наполнил ноздри, но Штатам было безралично то, порвал ли он несчастного Федерацию, причинял ли ему вред, руководствуясь лишь первобытным животным инстинктом. Тёплая кровь, сочащаяся из дырочки сына Советов, окропляла поверхность стола бурыми пятнами, а безжалостно таранящий ствол только побуждал жертву биться в агонии чувств и нелепо хватать ртом воздух.
— So fucking perfect, — прохрипел Америка, не позволяя России свести ножки вместе, и насильно разводя их шире, втискиваясь мощным телом меж них. Он страстно, с оттяжкой вдалбливался в горячее нутро юноши с неусмиримым голодом, сжимая талию грубыми ладонями и притягивая ближе к себе при любой попытке отползти назад.
Дырочка принимала его пусть и с трудом, но всё же покорно растягивалась вокруг члена, когда он толкался глубоко и беспощадно внутрь, по самое основание, сжираемый наслаждением, охватывающим каждую клеточку тела. Он мял, кусал и лизал нежную кожу России, вбиваясь в него нетерпеливо и мощно, выбивая задушенные вскрики и немые проклятия. Порванная дырка русского доила его член посредством стимуляцией стенками, окутывала приятным теплом и теснотой, вынуждая втрахиваться ещё более нещадно, словно Федерация была лишь игрушкой для ебли, а не живым существом.
— Ты ублюдок, — задыхался юноша, закрывая зарёванное, измазанное в соплях и слезах, лицо руками, — Я убью тебя.
— Встретимся в аду, детка, — промурлыкал в ответ капиталист, — Мы будем трахаться там до бесконечности. Ну или, когда ты умрешь, я безустанно буду трахать твой хладный труп.
Его толчки становились рваными и неглубокими по мере того, как оргазм накрывал его с головой. Мышцы паха сокращались в сладостной судороге, член пульсировал, готовый взорваться спермой в любую секунду, и сам мужчина дичал, теряя контроль. Казалось, он итак потонул в омуте разврата с головой, но, как выяснилось, дно всегда можно пробить. Америка зарычал, входя в юношу целиком, и содрогнулся в долгожданном обрушившемся на него экстазе. Густые потоки семени выстрелили в дырочку забрыкавшего в отчаянии славянина, наполняя до отказа. Оно вырвалось обильными белёсыми потоками из ануса наружу, сочась по ягодицам, но неизменно твёрдому стволу Америки, пачкая дорогую ткань брюк, но компенсируя это блаженством, которое казалось в похотливой лихорадке манной небесной. Штаты не мог дышать, а лишь бездумно толкаться в обмякшее обессиленное тельце, накачивая его литрами вязкой спермы.
— Блять, в тебе так хорошо, — простонал он, рухнув на парнишку, и жадно притискивая его к себе за талию, утыкаясь лицом в вспотевшую шею, — Чувствуешь, как твою дырочку растягивает мой огромный, толстый член, а? Как моя сперма заливает твои внутренности... Ах, она всё не перестаёт извергаться в тебя. Почувствуй, насколько её много.
Россия всхлипнул, отворачивая голову от нетерпеливых губ мужчины, что захватили мочку его горящего ушка, нежно посасывая. Пальцы массировали сосочки, побуждая застонать от вспышки удовольствия, пока член продолжал выбрасывать немыслимые количества спермы глубоко внутрь. Теперь Федерация был целиком и полностью его.
— Сука, ты порвал меня! Какого хера ты тут пиздишь?! — взревел русский, не смея пошевелиться, пленённый страхом испытать двойную порцию боли. Задница и без того горела; и из-за нанесённых ремнём ран, и из-за того, что Штаты вколачивался в неё, как обезумивший.
Шея тоже изнывала от собственничких укусов, а оставленные свежие поверх старых метки выглядели до того болезненно, что даже американец сморщил нос в отвращении. Однако идти на попятную он не собирался — не тогда, когда член пульсировал глубоко в попке России и твердел всё больше, пронзая тело неутихающим возбуждением.
— Ну прости, детка, прости, — пролепетал ласково мужчина, нежно посасывая тонкую кожу под ключицей, а пальцами левой руки лениво окольцовывая ствол России — всё такой же крепкий, желающий испытать разрядку. Он стал мягко надрачивать ему, скользя по всей длине вверх, чтобы поласкать набухшую головку и размазать по плоти липкий преякулят.
Русский издал тихий, приглушённый стон, откидывая голову назад и инстинктивно подаваясь в шершавую ладонь бёдрами, охваченный волной удовольствия, так сладко смешивающегося с острой болью в разодранной заднице. Он хотел, он жаждал достичь оргазма, и Штаты намеревался его этим наградить — за страдания, и терпение. Пальцы танцевали по горячему стволу паренька, дразня уретру и осторожно, несильно сжимая яички, перекатывая их и оттягивая, способствуя тому, чтобы тот самый паренёк выгнулся дугой и застонал в полный голос, толкаясь в конечность отчаяннее.
— Хороший мальчик, — хвалит тихо он, целуя Федерацию в ушко, продолжая оказывать ласки и поглаживать по бокам, целовать, давая понять, что позволит немного отдохнуть, прежде чем снова ощутить внутрь себя животные толчки, — Мой хороший мальчик.
Поглаживая разгорячённую плоть и ловя довольные мычания влажными губами, мужчина возобновляет внутрь медленные, но глубокие толчки. Сперма, пошло хлюпающая при каждом движении, служит отличным лубрикантом, хотя Россия всё ещё стонет от болезненных ощущений, но принимает в себя легче. Глазки Федерации закатываются, стоит капиталисту пару раз поласкать головку, его ноги всё ещё стремятся к тому, чтобы свестись вместе, но Америка не позволяет, удерживая в своей твёрдой хватке. Целует властно и мокро, с языком, кусает губы, но толкается в дырочку нежнее, попутно ублажая советского сынка и выбивая из него всхлипы наслаждения.
США теряет терпение на десятой минуты ритмичного вбивания в расслабленное тело, поэтому он с низким рычанием хватает взвизгувшего мальчика за шею, тащит к стенке, и вжимает его в неё лицом, заставляя прогнуться в спине и оттопырить задницу; вид просто потрясающий. Опухшая дырочка, сочащаяся кровью и спермой, жадно сжимается вокруг пустоты, уже так привыкнув к ощущению члену внутри, что теперь нетерпеливо пульсирует в надежде, что её трахнут снова.
— Ты такая грязная шлюшка, — сплёвывает Штаты, шлёпая заскулившего юношу по правой ягодице, — Так покорно принимающая мой член. — снова безжалостный шлепок.
Россия под ним мечется и стонет, когда он снова врывается в него по самые яйца, и начинает долбить у стены, раздирая дырку в клочья, проталкивая толстый и набухший член глубже, и глубже, пока не ударяется головкой о простату. Русского пронзает крупная дрожь от пронзившей услады, он хнычет, ощущая руку Америки на своём члене, надрачивающем ему в жёстком, агрессивном темпе, подстать толчкам.
Влажные шлепки кожу о кожу, хлюпанья, и запах секса в буквальном смысле сводит Штаты с ума, его мощные бёдра врезаются в ягодицы бывшей советской республики со всей страстью, не оставляя иного выбора, кроме подчинения и принятия всего того, что тот может дать, как данное. Его руки скользят по потному телу мальчика, собственнически прижимая ближе к себе, в то время как твёрдый член растягивает его, заполняя целиком и выбивая всё больше и больше блаженных стонов.
России, благодаря стимуляции члена, доводится испытать острые вспышки удовольствия, и ствол мужчины, безжалостно таранящий его и долбящий по простате при каждом сильном толчке, возносит на небеса. Коленки дрожат, подкашиваются, и, наконец, немыслимой силы оргазм настигает Федерацию; он изливается в руку капиталиста с приглушённым вскриком, содрогаясь всем телом.
США хватает его за бёдра, рывком приподняв их, вынуждая оттопырить задницу сильнее, и вбивает его в стену быстро, с чрезвычайной жестокостью, но у славянина перед глазами всё равно звёздочки рассыпаются, а ножки под натиском удовольствия разьезжаются. Америка шлёпает его по попке, нашёптывая грязные оскорбления на английском, и снова, и снова, и снова, подаётся бёдрами вперёд, вгоняя член по основание, прежде чем полностью выйти, чтобы войти с ещё более жгучим желанием.
Они оба теряются в этой страсте и дикости, позволяя первобытным инстинктам взять верх.
— Ah, fuckk! I'm cumming, cumming!
Америка взревел, подобно раненому зверю, и толкаясь в узкую дырочку Федерации последние несколько раз, чтобы замереть в поймавшем в сладостный капкан экстазе; его массивные яйца поджимаются, внутренние стенки ануса России доят его член, и он снова яростно подается вперёд, чтобы точно потеряться в волне удовольстия.
— Fuck!
Он издаёт глубокий, хриплый рёв, когда раскалённые, густые струи спемы извергаются внутрь и без того наполненной дырочки, посылая по ослабленному тельцу русского россыпь приятных мурашек. Американского семени очень много, и мужчина не перестаёт кончать даже спустя томительные минуты, наслаждаясь ощущением того, как дырочка бешено сжимает его ствол, не желая выпускать из себя ни на секунду. Россия тоже кончил — прям на стену, бурно и густо, покрывая поверхность разводами спермы.
— Ты.... Ты, блять.... А.... — славянин не может связать и двух слов, оседая на пол. Он дышит тяжело, хрипло, и закрывается, когда вся та сперма, которая до этого находилась в его дырочке, вырывается бесконечными горячими потоками наружу, стекаясь в лужу на полу.
Америке приносит садисткое удовольствие наблюдать картину в пух и прах разгромленного врага.
— You are mine, — прорычал собственнически он, опускаясь перед парнем на корточки и грубо хватая за подбородок, — Понял? Никто не имеет права прикасаться к тебе. Только у меня есть такие привилегии. И если ты будешь сопротивляться.... Тогда я буду трахать тебя снова, и снова, и снова, пока ты не потеряешь сознание. Ты понял, kid?
Мужчина властно сжал смольные волосы сына Союза, заставляя смотреть в глаза.
— Да иди ты нахуй, — возмутился Россия, — Я не твоя собственность.
США только усмехнулся.
— Ничего, — капитилист сгрёб русского в свои крепкие объятья, от которых не было спасения, — Совсем скоро ты перестанешь так считать. Ведь отныне я полностью беру тебя под контроль.
