Хруп(кость)

Хруст тошнотворен. Треск ломаемой кости глушится истошным криком, сходящим на хрипы и судорожное дыхание, которые эхом отдаются в тёмном зале. Дань Хэн наблюдает со стороны, отгороженный прозрачной стеной собственного сознания, невидимый и бессильный. Чей-то тяжёлый сапог снова давит на изумрудный рог, продолжая методично прижимать его к полу, и Дань Хэн болезненно чётко видит расходящиеся костяные волокна, слышит всепроникающий омерзительный хруст. Он звучит в голове Дань Хэна, такой же дотошный и неторопливый, как и палач, от него сводит зубы и тошнит. Дань Хэн закрывает уши руками, пытаясь спастись от него, но это бесполезно. Хруст заглушает даже крики. Лица того, кого пытают — очевидно пытают, безжалостно и гнусно — не видно, но Дань Хэну он кажется смутно знакомым. Почти родным. Как навязчивая мелодия. Палач убирает сапог с рога жертвы, но тот остаётся недвижим, упираясь лбом в каменный пол. Его пояс оплетает цепь, затянутая и врезающаяся под рёбра — Дань Хэн точно знает, что это больно. Особенно когда тянется годами. Длинные тонкие волосы лежат на вороте некогда белой одежды и на полу, прямо под ногами палача. — Что ты чувствовал, Дань Фэн, когда услышал приговор? — безразлично интересуется палач. Дань Фэн молчит, и он брезгливо тычет носком сапога его голову. Дань Фэн поднимает лицо, запачканное и искривленное. — А какое это имеет значение? — выплёвывает он. — Никакого, — соглашается палач. — Просто было интересно, способен ли кто-то вроде тебя испытывать страх. Ответа не следует. Дань Хэн почему-то уверен, что способен. Когда сапог возвращается на место поперёк рога, Дань Фэн вдруг делает судорожную попытку вырваться, жалкую и слабую, которую палач незамедлительно пресекает, наклонившись и удерживая его за шею, и одним резким, точным движением давит на рог. Дань Хэн не успевает приготовить себя к отвратительному звуку, и короткий душераздирающий треск пулей выстреливает в голову. Вместе с ним приходит такой же короткий крик на грани срыва связок, и наступает звенящая тишина. Дань Хэн пытается отдышаться, словно он не невольный свидетель, а участник процесса. Где-то на грани сознания маячит чужая истерика. Некрасивый, тусклый обломок рога валяется на полу. Палач наклоняется, чтобы схватить пленника за уцелевший рог и дёргает наверх, заставляя встать на колени и запрокинуть голову. Дань Хэн перехватывает бессмысленный расфокусированный взгляд Дань Фэна, по лицу которого тонкими линиями струится кровь, и замечает светлую дорожку слёз. Обломок рога с зазубринами притягивает внимание, страшный, колкий — оголённая боль. Дань Хэну кажется, что он задыхается. В его собственную голову будто ввинчивают раскалённый шуруп. — Осталось только спилить обрубок, — хмыкает палач. Дань Фэн безвольной куклой повисает в пространстве, распятый между цепями и и рукой палача на роге. Его закованные руки тряпично лежат на коленях. Дань Хэн узнаёт в нём себя. Горло рвëтся от судорожных всхлипов, когда Дань Хэн просыпается на смятой простыни и резко вскакивает, убегая от кошмара, но фантомная боль из сна догоняет его, растекается по черепу. Дань Хэн дышит и не может надышаться: воздуха катастрофически мало, в горле ком, секунда — и станет невозможно не кричать. Он закрывает рот рукой, следуя верной привычке быть таким тихим, как только возможно, но только размазывает по щекам слëзы. Разумом он понимает, что это чужое воспоминание всплыло в его голове, чужой кошмар, который никогда не был частью его жизни. Но отменить то, что Дань Фэн всё ещё живëт где-то внутри, не в его власти, и порой осколки прошлой жизни всплывают, больно раня. Дань Хэн всхлипывает. Звук обреченно рассыпается по каюте. Келус рядом подаётся вперёд так же резко, словно ему тоже приснился кошмар. Тянется рукой к лежащей у постели бите — параноидальная привычка, оставшаяся, наверное, после его обучения у Кафки, — но раньше, чем обнаруживает угрозу, видит Дань Хэна, прижимающего колени к груди. Дань Хэн беспомощно оборачивается на Келуса, но фантомная боль от сломанного не-его рога пульсирует, вызывая волну картинок из кошмара и… И этот мерзкий, безнадёжный, надрывный треск. До сих пор звенит в ушах, до зубного скрежета. Дань Хэну кажется, что его сейчас вывернет наизнанку. Голос Келуса слышится как сквозь пелену: — Дань Хэн, ты слышишь меня? Дань Хэн, пожалуйста, ответь мне, умоляю, Дань Хэн! Я здесь, с тобой, мы на Экспрессе, ты в безопасности. Дань Хэн! Дрожь рождается где-то в солнечном сплетении, расходится по рёбрам, всё ещё сдавленным задушенными рыданиями, как железным обручем. Дань Хэн зажимает рот ладонями и утыкается в колени, зачем-то пытаясь скрыть от Келуса слёзы, но тело не слушается, не желает успокаиваться, сходит с ума. Обуздать истерику не выходит, и она выплавляет остатки самообладания Дань Хэна, как электрический ток. Келус становится перед ним — комком обнажённых нервов — на колени, бережно касается предплечий, волос, гладит по спине. Тихо зовёт по имени. Дань Хэну нестерпимо хочется, чтобы он ушёл, чтобы не был свидетелем этой картины, но оттолкнуть Келуса почему-то не получается. Постепенно Дань Хэн начинает прислушиваться к его голосу, такому звонкому, будто не созданному для шёпота. Мантра «Ты в безопасности» обволакивает и согревает. Прикосновения заземляют: Дань Хэн ощущает, как у Келуса подрагивают руки. Когда Дань Хэн осмеливается поднять взгляд, Келус обхватывает его ладони — помнит, что Дань Хэн не любит, когда его держат за запястья, — и отводит их в сторону, не разрывая зрительный контакт. Он необычайно серьёзен и печален, и выглядит старше, чем есть. Это вдруг вырывает у Дань Хэна новый всхлип. — Прости, — Дань Хэн судорожно вдыхает. Лёгкие наполняются воздухом болезненно. — Прости, я… Он пытается снова закрыть рот рукой, но Келус опережает его, кладёт ладонь ему на щёку, большим пальцем стирает бегущие слёзы. — О, эоны, Дань Хэн, — Келус смещается в сторону, садится сбоку от Дань Хэна и слегка тянет его на себя, — иди сюда. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо… И этого оказывается достаточно. Дань Хэн подкошено тянется к нему, обжигаясь о горячее плечо, цепляется за его руки, не столько отвечая на объятия, сколько стараясь удержать своё собственное сознание. Келус баюкает его, прижимает к себе так, словно только что едва не потерял навсегда. — Дань Хэн? Давай, дыши со мной. Первый вдох Дань Хэн пропускает из-за кома в горле, но второй прилежно повторяет, борясь с лежащей на груди тяжестью. Третий раз даётся легче, как и четвёртый. На пятом выдохе Дань Хэн понимает, как дрожат его губы. — Они… это была пытка… Это… — обрывисто признаётся Дань Хэн, чувствуя необходимость хоть что-то объяснить Келусу, но дыхание предательски подводит. — Тихо, тихо, тихо, — шепчет в ответ Келус. — Просто продолжай. Шесть… И Дань Хэн послушно продолжает. Грудь Келуса плавно и мерно вздымается под его плечом, и он настраивается на его ритм уже интуитивно. Постепенно невидимые цепи, врезающиеся в рёбра и горло, ослабевают. Келус перестаёт считать, и ещё некоторое время они дышат синхронно. — Как ты? Это был кошмар? — Келус перебирает короткие тёмные волосы Дань Хэна. Его движения короткие и нежные, хотя у Келуса и не всё в порядке с мелкой моторикой, и под них можно было бы уснуть, не будь всё так сложно. Дань Хэн не уверен, кого это успокаивает больше. — Скорее… воспоминание, — обессиленно отзывается тот. Наваливается беспросветная густая усталость, болит голова, не давая ни на секунду забыть кошмар. Картинки воскрешаются перед глазами из-за любой мелочи: Дань Хэн вдруг обнаруживает, что в свете включенной Келусом лампы их изумрудный матрас по цвету отвратительно схож с рогами Дань Фэна. Келус деревянеет, взвинчено напрягается, и Дань Хэн поспешно добавляет: — Не моё воспоминание. Дань Фэна. Его… — Дань Хэн сглатывает густую слюну — его снова мутит, — его пытали. — Не хочешь — не говори, — мягко произносит Келус. Но Дань Хэн глубоко вдыхает и заставляет себя произнести царапающие горло слова. — Ему обломали рога. Думаю, лишение чешуи тоже было не метафорой. Келус прижимает его к себе крепче и целует в макушку. Объятия не ощущаются как цепи, скорее, как скорлупа родного яйца. Келус тянет Дань Хэна назад, укладываясь обратно на матрас, и накрывает их обоих одеялом. Если закрыть глаза, то можно представить над ними своды прочной чешуйчатой поверхности яйца, на мгновение вернуться в бездумное, умиротворённое состояние. Дань Хэн жмурится и зарывается носом в плечо Келуса, поддевая лямку майки, прижимает холодные стопы к его горячим лодыжкам. Тревога отступает. — Он не заслужил такого, — вдруг выдыхает Дань Хэн, и как только он произносит это вслух, становится легче. Келус слегка отстраняется; взгляд его янтарных глаз смурной и тяжёлый. — Я не допущу, чтобы такое произошло с тобой. — Я знаю, — Дань Хэн слабо улыбается. — Спасибо. Искалеченный силуэт Дань Фэна ненадолго отступает за дымку.