***
В комнате допросов не было окон — только глухие стены и звуковая изоляция, не позволяющая услышать снаружи даже самый громкий крик. В центре стоял полностью металлический стул с ремнями на ножках и подлокотниках, и вся поверхность была измазана запекшейся кровью, как и раскрытый ящик с хирургическими инструментами на столике неподалеку — все, чтобы внушить жертве как можно больший ужас еще до начала пыток. Самые слабые раскалывались даже не садясь за стул — наиболее желательный расклад. Похуже были особо принципиальные личности. Храбрых и верных Кенни ненавидел больше всего, потому что в процессе пыток таких людей он только сильнее убеждался в их силе и мужественности, и своей слабости и беспомощности. Было бы лучше их просто убить, но Род это не позволит, пока не получит информацию. А что подобный человек не заговорит, он и слушать не станет, уверенный, что любого можно сломать, нужно только найти способ. Однако человеческое тело способно выдержать намного больше, чем кажется на первый взгляд. Жертва рыпается довольно долго, от прилива адреналина мышечная сила в разы возрастает, но Кенни был сильнее, и достаточно хладнокровным, чтобы яростность, с которой жертва борется за свою жизнь, не вводила в него сомнения. Пластиковый пакет, надетый на голову, плотно прилегал ко рту. Полупрозрачную поверхность окропили капли крови, можно было разглядеть сильное покраснение белков глаз. Руки замерли, ноги перестали биться о воздух. Пульс не прощупывался, но это вовсе не значило, что жертва мертва. Он все еще мог прийти в себя. Не сразу. С повреждениями мозга, от которых он не вспомнит, кто на него напал, как говорить или как срать. Не самый любимый способ убийства — слишком долго ждать. Кенни не нравилось наблюдать за мучениями жертвы и за тем, как взгляд менялся от выражения ужаса осознания своего конца, до смирения с неизбежным. По той же причине ему не нравилось и заниматься пытками — слышать крики и мольбы о пощаде, видеть слезы и отчаяние. С ним сразу начинало происходить что-то... неправильное. Какая-то слабость, от которой хотелось как можно скорее избавиться. С его начальником, Родом, тоже что-то творилось неладное. Он страшно потел и лицо зеленело от вида крови. Он закрывал рот платком одной рукой, а во второй держал бутылку виски, чтобы хоть как-то держаться во время допроса. Кенни слышал, что ранее Род сам делал грязную работу, когда его отец руководил всем напрямую, но глядя на него сейчас, в это слабо верилось, если только эта грязная работа не заключалась в том, чтобы просто спрятать тело. Даже если бы Род сильно постарался, вряд ли бы он смог кого-то убить. Вышло бы слишком грязно, будто какой-то мелкий вор, которого застали врасплох. Род был явно не на своем месте. Он, конечно, сносно руководил, но был слишком впечатлительным и трусоватым, чтобы вести такой бизнес. Игнорировать эту черту было невозможно, как бы тот ни пытался запить свою дрожь в руках и голосе. Еще один неуместный человек стоял в коридоре рядом с комнатой допросов, и его белый силуэт выделялся в плохо освещенном пространстве. На глаз Кенни мог оценить качество ткани и пошива его костюма и прикинуть, что это был кто-то важный. Скорее всего. Но лицом был слишком молод, а беспорядочно отросшие волосы, собранные в небольшой хвост, и покрашенные в черный цвет ногти не давали полностью понять, кто это и что он тут делает. То ли наркоман, то ли сутенер, то ли просто раздолбай — в любом случае, легкая неопрятность и беззаботность в его лице вызывали вопросы. Как и вызывало вопросы его поведение, когда он вдруг решил угостить Кенни стаканом какао из автомата, будто его совершенно не заботило, что перед ним человек облитый с ног до головы чужой кровью. Будто ему не известно, что происходит в той комнате. Он настолько жестокий, или просто глупый? — Держи. Холодно ведь, — сказал он тогда. Холодно может и было — от частых дождей здание пропитывалось сыростью, но обычно Кенни не испытывал дискомфорт от низких температур. Какао он выпил, даже не задумываясь над возможным отравлением или чем-то в этом роде. Может, дело было в какой-то непринужденности во взгляде этого человека, развеивающего любые подозрения, или в мягком голосе, которому не хотелось перечить.***
Мистер Рейсс был человеком строгим и безжалостным, каким и полагается, собственно, быть главе преступного синдиката. Пусть человек его статуса не марает руки, они все же были черны — на пути к господству он уничтожил немало жизней, доказав свою силу и подчинив себе остальных. Но и годы к нему были не менее жестоки. То ли в отместку, то ли ироничная случайность, боги отняли его здравомыслие и остроту ума, которыми мистер Рейсс плел свои сети и поддерживал порядок в своей системе. Впрочем, прежде, чем это началось, и власть начала понемногу ускользать из его узловатых пальцев, мистер Рейсс успел обучить своих сыновей всему, что ему казалось необходимым. Безусловно, он не собирался позволить им просто унаследовать заработанные им деньги и власть — он желал, чтобы они прежде прошли тот же путь, что истоптал сам кровью своих жертв и конкурентов. В каком-то смысле ему не повезло — по своей врожденной природе Ури и его старший брат Род были слишком… мягкими детьми. В них не было ни доли ожидаемых мистером Рейссом качеств, даже минимальной детской психопатии, которую по мере взросления скрывают социальной адаптивностью. Но не беда, все это можно исправить. Со временем люди привыкают к жестокости, если наблюдают ее каждый день. Теряют чувствительность и впечатлительность, начинают относиться как к обыденности и перестают бояться вида крови и смерти. Со временем смогут перестать испытывать сложности с тем, чтобы причинять боль кому-то другому — ведь на самом деле это не сострадание, а страх наказания. Наказания со стороны закона Божьего, закона государственного или человеческого, или же со стороны того, кому эту боль причиняешь. Но как только будет обретено осознание, что никакого наказания нет, то руку ничто не остановит. Кроме, разве что, вопроса о выгоде этого действия — здесь уже допустимо колебаться, выгоду все-таки нужно оценивать заранее. Ури помнил тот день, с которого все началось. Он тогда был еще ребенком. Конкуренты отца устроили набег на дом Рейссов, и наемникам было поручено устранить всех членов семьи, и чтобы шуму было как можно меньше. Вот что Ури узнал после того, как едва не был задушен прижатой к лицу подушкой. По крайне мере, именно это сказал отец, когда объяснял, почему нужно выстрелить в лоб человеку, сидящему напротив. В глубоко черном подвале было слишком холодно. Отец был одет в зимнее пальто, на котором застыл запах снега и жженного дерева — только зашел с улицы. Ури же был в одной пижаме, даже ноги были босыми, примерзли к ледяному кафельному полу. Он держал двумя руками тяжелый пистолет и едва мог рассмотреть лицо человека в свете излишне яркой лампы. Оно казалось полностью белым и будто светилось само по себе, можно было разглядеть лишь следы краснейшей крови, стекающей с раны на лбу и из носа. — Он хотел убить тебя, и убил бы даже сейчас, если бы мог. Он не ненавидит тебя, ему все равно, просто ему за это заплатили. А ради денег он готов пойти на все. Но если ты убьешь его первым, ты будешь жить. Человека привязали к стулу и заклеили изолентой рот, потому он не мог никак подтвердить или опровергнуть сказанное. Ури едва соображал, голова шла кругом после того, как его лишили кислорода на столь продолжительное время. Но отцу некогда было ждать, чтобы он пришел в себя — он жаждал начать обучение прямо сейчас. «Какой подходящий день» — выдал он, когда вручал сыну оружие. Ури плохо помнил, что было дальше, кроме громкого выстрела, от которого заложило уши, и сильной боли в плечах из-за отдачи пистолета. Возможно, сказались последствия удушения, или же его глубочайшее желание отринуть и забыть случившееся, податься неведению и отрицанию — не мог ведь ребенок в первый раз в жизни держащий пистолет в руках попасть в цель? Но почему тогда отец не потребовал попробовать еще раз? Не хотелось думать об этом ни секунды. Так или иначе, наступил и день первого сознательного убийства. И второго, и третьего. Безусловно, никто не заставлял ни его, ни Рода убивать невинных людей. Все те, на кого указывал отец, сами были убийцами, ворами, предателями и мошенниками, которые больше всего жаждали уничтожить мистера Рейсса и всю его семью, даже когда его дети были совсем малы. Эта мысль долго позволяла Ури выполнять волю отца, позволяла подавлять в себе чувство жалости, когда натягивал нить на шее тех, кто был приговорен к смерти, держа края в кожаных перчатках, чтобы не пораниться самому. Но жалость все же вздрагивала в сердце, стоило ему посмотреть в глаза своей жертве, или услышать голос, молящий о пощаде все более и более неразборчиво по мере того как, ногти один за другим медленно отдирали от ложе. Ури не боялся наказания или мести. Он просто знал, что никто не хочет умереть. И никто не хочет боли. Звонок от Кенни наступил в то мгновение, когда Ури больше всего хотел отвлечься от своих мыслей. — Я уже подъезжаю, — кратко оповестил его голос в динамике мобильного телефона. Сквозь шум ветра доносился рев мощного двигателя, как Ури предположил, мотоцикла. На горизонте поднялось облако бурой пыли, а сквозь него вырисовывался быстро приближающийся силуэт. Мотоцикл с наездником пересек дорогу до стоянки, притормозив со скрипом за пары сантиметров до «Порше». Запах раскаленного от трения асфальта поднялся в воздух. Кенни был одет в черную кожаную куртку и ботинки, и первым делом, как только снял шлем, закурил, а уже после обратил на Ури внимание. — Добрый вечер, Кенни, — Ури поприветствовал его первым, пусть и не положено было так делать при его статусе, куда важнее для него было создать обстановку, лишенную неловкости. — Рад наконец снова увидеться. На вид безучастный, Кенни тем не менее опешил, и одна ладонь даже вытянулась вперед. — Аналогично, — сказал он кратко. Рукопожатие было излишне крепким, а взгляд Кенни пристальным, каким и бывает у людей такого рода — несколько психопатичный. В приличном обществе не принято смотреть в глаза настолько явно, все же это примитивный знак вызова и охоты, вызывающий подсознательное желание прервать подобный зрительный контакт. Ури уже привык выдерживать подобное и не подавать виду, насколько тело требовало сбежать, распознав хладнокровного убийцу. — Прошу, садись. Нас уже ждут, — Ури предложил ему место на пассажирском сидении. Кенни скептически взглянул на розовый «Порше», чуть приподняв тонкие черные брови, но припарковал свой мотоцикл, обмотав колеса противобуксовочными браслетами и накрыв тканью, занял предложенное место в автомобиле. Проследил за тем, как Ури завел двигатель, звеня брелоком с белой кошечкой с розовым бантом, но все еще ничего не сказал. Машина развернулась в сторону Риверсайда. Ночь уже окутала Майями, вместо вечно солнечного неба царила тьма, нарушаемая светом городских фонарей и неоновых вывесок магазинов, отелей и баров. Шум машин становился все более явным по мере отдаления от берега, воздух тяжелел и наполнялся смогом. — Какую музыку предпочитаешь? — Мне все равно. — Что же, раз не хочешь признаваться, придется терпеть мою музыку, — Ури потянулся к автомагнитофону наощупь, не сводя глаз с дороги, включил привычную радиостанцию. — Ехать около двадцати минут, можем перекусить по дороге, если ты не успел поужинать. Кстати, если нужно, можешь курить в окно. — Вот за это спасибо, — Кенни завел руку во внутренний карман куртки. Достал сигарету, закурил, чуть наклонившись вперед, чтобы ветер не задул огонек зажигалки. На мгновение лицо осветилось ярко-оранжевым прежде, чем снова утонуть во тьме и редких просветов уличных фонарей. Род терпеть не мог запах табака и запрещал курить не только в своем кабинете, но и в коридорах офиса. Это могло сильно нервировать, если приходилось там находиться часами. — А что насчет перекуса? Кенни глубоко затянулся и также глубоко выдохнул, не спешил с ответом. — Ты со всеми такой щедрый, или ты просто глупый? — заговорил он наконец. — Как грубо, — Ури сказал это небрежно, но внутри все скрутило. — Не хочешь, так и говори. Я тебя не заставляю. Радио играло негромко, чтобы можно было хорошо слышать друг друга — легкая ностальгическая музыка, которую каждый слышал в детстве, потому что ее без конца слушали родители. И теперь эти песни напоминали об ушедших временах. Ури сам не знал, для чего же он поддерживал это тоскливое чувство, как и зачем он пытался наладить диалог с Кенни. Безусловно, Ури и прежде встречал красивых молодых людей, но правильные и приятные черты лица ничего не стоили, если глаза были пусты — такое не удостоится зваться красотой, если она не опьяняет, не пленит, не погружает в глубокое наваждение, словно ядовитый сон. Может, ему просто нравилось страдать. По мере погружения в центр города, вместо спящей тишины становилась громче музыка — в проезжающих автомобилях, из окон баров и клубов, и сопровождал их вой сирен полицейских машин и время от времени слышимый голос патрульного через мегафон, просящего очередного гонщика отъехать к обочине. Неон вывесок на отелях с мигающими указателями отбрасывали свой свет на глянцевые капоты и тонированные стекла. Среди многоэтажных зданий, отделанных снизу доверху стеклом, находилась небольшая скромная пиццерия «У Пепе» на углу улицы. Вокруг нее было припарковано слишком много автомобилей, так что Ури пришлось потратить немного времени, чтобы найти место. Табличка «закрыто» освещалась рядом лампочек, обрамляющих записку желтым сиянием. Но ручка поддалась без труда, и Ури вошел внутрь. Кенни, держа вопросы при себе, пошел за ним и далее, по красно-белому плиточному полу к двери с табличкой «только для персонала». А за ней — кухня и еще одна дверь, ведущая в подвал. Где, однако, хранились не мука и ящики с помидорами, а располагался игральный зал. Азартные игры все еще были запрещены в штате, но Фриц — партнер семьи Рейссов и совладелец половины баров города, все надеялся, что взятками и помощью в продвижении своего кандидата в мэры рано или поздно добьется легализации. Потому это небольшое казино находилось в подвале пиццерии, которая закрывалась строго в восемь вечера. Под ней же, когда запах теста из каменной печи уходило вместе с ветром, включался музыкальный автомат с виниловыми пластинками, последние гости садились за дубовые столы с бархатным зелеными покрытием играть в покер или блэк-джек. Были и бильярдные столы, и американская рулетка. Бармен занимал свое место за стойкой, воздух наполняли ароматы кубинского рома и амаретто. Кенни понравилась атмосфера, но не понравилось, что выход всего один — вверх по лестнице, и только оттуда можно было попасть на улицу. Фриц сидел за отдельным столом как можно дальше от двери, окруженный двумя телохранителями в черных костюмах — те стояли за его спиной, постоянно осматривали окружение, следя за каждым гостем в помещении. Заметив Ури, один из них склонился к Фрицу сообщить об его появлении. Тот перевел взгляд в сторону нового гостя прежде, чем изъявить хоть какую-то эмоцию. Оставил свою сигару тлеть в керамической пепельнице, встал из-за лакированного стола из дуба. Поправил костюм с галстуком, и лишь тогда развернулся в сторону Ури, раскрыв ладони в приветствии и показывая свою широкую, холодную улыбку. — Вы посмотрите, это же сын моего дорого друга! Добрый вечер, Ури, — Фриц сжал его руку, второй похлопал по плечу. — Время идет, а ты не меняешься. — Добрый вечер, Клаус, — Ури сдержанно склонил голову и позволил сжать свою ладонь, ощущая давление и отвращение. — Спасибо. Клаус Фриц действительно старый друг мистера Рейсса, и когда тот слег, многие сделки были прерваны и оборваны, в том числе помолвка Дины Фриц с Родом, которая так и не состоялась — Дина сбежала с семейным врачом в другой штат, лишь бы избежать этой свадьбы. Между семьями возникло некоторое напряжение, и в этой ситуации Ури меньше всего хотел быть посредником и переговорщиком, на которого Фриц будет налегать, рассчитывая на то, что раз Ури — младший сын, то и убеждать его в чем-то будет проще. Он так и видел, как это напускное радушие было направлено на него с одной лишь этой мыслью. Улыбка Фрица на мгновение перестала быть настолько широкой, когда он наконец обратил внимание на Кенни, что стоял перед ним с руками в карманах. — Это Кенни Аккерман, давно работает с нашей семьей, — Ури решил их представить, обнаружив, что они смотрят друг на друга. — Рад знакомству, — сказал Фриц, но не подал руки или кивка, лишь медленно моргнул, будто рептилия. Кенни же, явно привыкший к такому отношению, и пальцем не двинул, избавив себя от неловкой ситуации с невзаимным приветствием. — Извините, что без приглашения, — лишь сказал он с равнодушием. Фриц натянуто улыбнулся и пригласил сесть за стол с ним, предлагал ром и сигары, на которых Ури видел незнакомые ему маркировки. — Разреши угостить тебя продукцией от нашего нового поставщика. Фриц проявил невиданное почтение и сам наполнил стакан Ури. — Не возражаю, но только немного, — ему не хотелось пить, тем более ром — он ему уже поперек горла стоял после того, как отец долго учил отличать качественный от посредственности. И уже учуяв запах, исходящий из его стакана, распознал искусственный ароматизатор, скрывающий окрашенную водку. — Ты же позвал меня не просто выпить, я прав? — Хочешь перейти сразу к делу... А как же разговоры о погоде? О том, кто как поживает? Твой отец всегда придерживался правил хорошего тона, он был настоящим джентльменом. — Верно, — согласился Ури. — Уж не сочти за грубость, я лишь хочу, чтобы разговор был открытым. — Открытость и грубость — вещи очень близкие. Но, возможно, я ошибаюсь, и времена сейчас другие? В любом случае, ты еще не попробовал ром? Может, Кеннет составит нам компанию? Ури посмотрел на своего спутника. Кенни не ожидал такого предложения, и на лице непонимание и недоверие выражались слишком явно. Он перевел взгляд на Ури в ожидании приказа. И когда Ури ему кивнул, Кенни с явным неудовольствием опустошил свой стакан. — Могу узнать вашу оценку? — поинтересовался Фриц. — Мою? — Конечно. — Не разбираюсь, не могу оценить, — ответил Кенни после небольшой раздраженной паузы. — Видишь, Ури? Большая часть моих гостей, как ты мог заметить, уважаемые люди, но на деле вкус у них неискушенный. Твой подчиненный еще поступил честно, воздержавшись от оценки, — Фриц сдержанно ухмыльнулся. Его собственный стакан стоял нетронутым. — Обычно люди не желают казаться невежественными, делают вид, что разбираются в чем-то хотя бы поверхностно. Но в итоге разницы не видят. Я решил использовать этот, скажем так, порок, и сохранить часть денег. Разумеется, это пробный вариант. Поскольку ваша семья вложила половину средств для создания и дальнейшего поддержания существования этого бизнеса, я не приму окончательное решение, не посоветовавшись. Так, что скажешь? Пальцы нервно застучали по столу. Ури прикусил щеку, сдерживая недовольную гримасу, что пыталась нарисоваться на его лице. Его охватывало раздражение от поведения Фрица, что так снисходительно, на грани презрения, обращался с другими людьми, в частности использовав Кенни, как аргумент своей правоты. И то, что Кенни вынужден держать язык за зубами, чтобы не создавать проблем ни себе, ни Ури, только распаляло его гнев. — Я должен переговорить это с Родом, — сказал Ури, вложив в свой тон, что это значило «ответ — нет». — Конечно-конечно, — согласился Фриц, но по его движениям рук и положению тела было ясно, что как раз на быстрый ответ он и рассчитывал. — Я, безусловно, согласен, что последнее слово должно быть за старшим братом. Но давай все-таки просто порассуждаем, что ты сам об этом думаешь? — Я думаю, — начал говорить Ури, уже предчувствуя, что вовремя закрыть рот у него не выйдет. Странная досада мешала ему трезво мыслить. Как и мерзкий вкус этого «рома», которым Фриц его угостил. Краем глаза он мог видеть напряжение, в котором сидел Кенни. Его руки будто готовились в любой момент взяться за пистолет, разминая пальцы под столом. Он чувствовал опасность? В самом деле, Ури мог сейчас не мог ощутить ее сам — он знал Фрица достаточно давно, и привык в некоторой степени доверять ему, насколько вообще дети могут доверять взрослым, что дружат с их родителями, и даже раздражаясь и презирая его как человека, предчувствие ему ничего не подсказывало. — Я думаю, что отец в здравом уме не пошел бы на такое. — Действительно? — Фриц не казался удивленным. — Он никогда не жалел средств на качественное сырье, и его вложения всегда окупались. — Разумеется, но Лазар не держал казино. Буду с тобой честен, Ури, я несу большие убытки, пытаясь просто поддерживать жизнь в этом бизнесе. И я не хотел бы опускаться до того, чтобы просить диллеров жульничать, я хотел бы обойтись меньшей кровью: просто сэкономить на выпивке, которую я, как хороший хозяин, предоставляю своим гостям за счет заведения. — Я все понимаю, но в любом случае не могу дать тебе на это добро, это не от меня зависит, — настоял Ури. Фриц говорил все верно, но он не мог себе позволить идти против того, чему его учили. — А я надеялся, что более молодое поколение будет более… как сейчас говорят? — Фриц снова взялся за свою сигару, откинулся на спинку диванчика. — Либерально? Ури, я и так знаю, какой ответ даст твой брат. Просто от тебя ожидал другого, и был разочарован. Говоришь, Лазар в здравом уме бы на это не согласился, но когда человек впадает в маразм, пусть он не может адекватно мыслить, в нем еще живы его первичные черты. А одна из первичных черт Лазара и было расточительство, стремление иметь лишь самое лучшее, даже если на это нет средств. В текущем мире это нежизнеспособная стратегия, все больше людей соглашается с тем, что вкладываться в качество бессмысленно. Если хочешь, чтобы семейный бизнес не самоуничтожится, то тебе придется подумать над моими словами. — Тут нечего думать, — Ури даже не стал выжидать паузы. —Люди никогда не любили тратить деньги, но качество все же ценят, и отец всегда справлялся с тем, чтобы дать хотя бы возможность выбора между качественным и дешевым. А ты предлагаешь свести этот выбор к дешевому и очень дешевому, но мы не хотим ассоциироваться с чем-то подобным, это позорно. — Что же… — Фриц выпрямился, отстраняясь от собеседника. Охрана за его спиной напряглась. — Я понял твою позицию. Жаль, что разговор не сложился. Ты, все-таки, еще молод и легко поддаешься эмоциям, — Фриц отложил сигару, посмотрел на наручные часы. — Вызовите, пожалуйста, такси для наших гостей. — Да, сэр, — сказал один из охранников, и оба выставили пистолеты в сторону Ури. Едва он успел забрать руку к кобуре под пиджаком, как столешница взвыла вверх — Кенни опрокинул стол, бросил в сторону охраны. Мгновенной растерянности хватило, чтобы он убил обоих выстрелом в лоб, но бок внезапно пронзила обжигающая боль. На мгновение тело парализовало. Один из прозвучавших выстрелов отличался. Не такой громкий, приглушенный. Стало слишком тепло. Затем холодно. Мокро. Запах крови наполнил воздух, а дышать стало больно — от каждого вдоха сводило мышцы в боку, говоря о ране. Ури узнал эту боль, только никогда прежде она не была настолько сильной. Он мог чувствовать движение пули внутри, как ткани враждебно на нее откликались, будто в них ковырялись пальцем. Раздались беспорядочные крики в зале, заглушая играющий музыкальный автомат, звон бьющегося о пол стекла и топот убегающих гостей. Ури заметил довольное лицо Фрица напротив себя, и легкий дымок, исходящий от короткоствольного револьвера, что он держал на уровне колен. И как Кенни врезал ему рукояткой пистолета по виску, и тот потерял сознание. — Блядь, ну еб твою мать, — прошипел Кенни в сгущающейся темноте мигающих ламп. — Я сейчас убью этого урода. — Остановись, — еле выговорил Ури, пытаясь сохранить рассудок. — Почему?! — Наверняка кто-нибудь уже вызвал полицию… Не знаю, как быстро они здесь окажутся, но тебе лучше держать при себе заложника. Я не хочу, чтобы тебя расстреляли, как только окажешься у выхода. — Сука, — голос Кенни был очень злым и нервным. Шаги его ботинок пронеслись по залу, наступая на разбитые стаканы и бутылки. — Хорошо. Как скажешь. Идти можешь? — С трудом, но да, — признался Ури. — Кажется, пуля застряла внутри. — Я уже догадался, — Кенни бесцеремонно одернул низ пиджака Ури, чтобы увидеть отсутствие следов сквозного ранения. Он обыскал карманы Фрица, выбросил оттуда мобильный телефон, забрал оружие себе за пояс. Закинул его тело на плечо, будто Фриц ничего не весил. Одна рука оставалась свободной, чтобы целиться в забитых по углам зала гостей, что были слишком напугано, чтобы убежать. — Барабан полный? — Да, — нехотя признался Ури. Обычно он реагировал быстрее. — Иди, я прикрою, — Кенни толкнул его вперед. От обильного кровотечения тело заметно теряло силу, револьвер в руках казался тяжелым, будто он снова ребенок, и в голове стоял туман, как в тот самый день. Отвратительное чувство, отвратительная слабость. — Ебаная крыса, выстрелил специально из-под стола, как трусливое говно, — шипел Кенни, пока они поднимались по лестнице. Запах стал свежее, стало лучше слышно автомобильный трафик — они вышли на улицу. Вдалеке вой сирен раздавался эхом, приближаясь с большой скоростью. — Они еще далеко, — Кенни сделал кивок в сторону Фрица, висящем на его плече. — Выбрасываю этот мусор? — В багажник его, — Ури начал искать ключи в карманах пиджака. Сигнализация отключилась, открылись двери. — Если убьем его, то навлечем на себя гнев его союзников. Отпустим — он сам будет мстить. А пока он будет нашим заложником, ему придется считаться с нашими условиями. — Если ты так считаешь, то ладно, — согласился Кенни с небольшой задержкой. — Но как передумаешь, дай знать. Кенни забросил тело Фрица в багажник. Стянул его галстук, завязал ему руки сложным узлом до посинения пальцев. — Может, сломать ему ноги? А то сбежит ведь. — Там чуть дальше лежат веревки, пользуйся, — Ури попятился к двери. Знакомый запах салона наполнил легкие, он привычно потянулся к водительскому сидению, но Кенни толкнул его к пассажирскому и сам сел за руль. — Я поведу, успокойся. Мне все равно, что она розовая, — Кенни завел двигатель и быстро тронулся. Колеса завизжали, поднялся легкий запах жженной резины. Машину повело в неизвестном направлении, постепенно набиралась скорость, и ветер становился все сильнее и холоднее. Ури пытался расслабиться, откинувшись к спинке сидения, достал свои сигареты из бардачка. Пытался закурить, но пальцы с трудом поддевали колесико зажигалки. — Давай сюда, — не сводя глаз с дороги, Кенни зажег огонь и поднес к сигарете в губах Ури. — Спасибо. Количество крови на рубашке становилось все больше. Боль не усиливалась, держась на одном уровне достаточно долго, чтобы это можно было начать терпеть. — Так, и какого черта это вообще было? — спросил Кенни, бросая взгляд на зеркало заднего вида. — Почему старый друг вашего отца пытался пристрелить тебя? Мне уже пора искать новую работу? Ури пришлось задуматься над вопросом. — Для большинства людей привязанности ничего не значат, вот и вся причина... Светящиеся пятна фонарных столбов размывались перед глазами. Вой сирен отдалялся. Чувство покоя наполняло его с некоторым смирением. Кенни на соседнем сидении нервно курил, роняя пепел на коврик. Он даже не успел отрегулировать сидение, отчего сидел сгорбившись. В некоторой степени это было комично. — Че такое? У меня что-те так с лицом? Его голос все еще был беспокойным. — Нет, у тебя красивое лицо, — слова давались Ури с трудом, с каждым вдохом и выдохом пуля будто перемещалась, и каждый миллиметр тканей, которого она касалась, пылал ожогом. Но сигарету выкидывать не хотелось. — …но куда мы едем? — Ко мне домой, — Кенни сказал это почти сквозь зубы. — Я проебался, я и исправлю это. Ты только сознание не теряй, ладно? Ури кивнул, еле слышно промычав. Но сказать было проще, чем сделать — шум двигателя был слишком успокаивающим и веки самопроизвольно закрывались, несмотря на то, что сердце бесконечно колотилось, усиливая кровотечение. Фонари становились реже, а здания становились ниже. Кенни начал сбавлять скорость, заезжая в какие-то темные переулки, пока не уткнулся в тупик, забитый мусорными баками и мешками, что в эти баки не влезли. — Так ее не должны заметить, по крайне мере пока не рассветет. Кенни вышел из машины, хлопнул дверью, тут же открыл пассажирскую и вытащил Ури, не дожидаясь его согласия или готовности, поднял на руки. В моменты резких движений ныло в боку, но в остальном тепло его тела сейчас было самым приятным из чувств. Шаги ботинок из шершавой поверхности асфальта перешли на гладкую плитку, и эхо стало более звонким, бился о бетонные стены. Железная решетка лифта открывалась вручную, а механизм подъема дребезжал, будто металлический монстр. Свет в коридорах желтил и моргал, издавая специфичное жужжание. Кенни встал перед одной из множества дверей, что тянулись вдоль всего коридора, постучал ногой с глухим грохотом, которое наверняка разбудило бы всех соседей. Послышалась возня по ту сторону, но дверь открыли не сразу — наступила тишина, прекратился шум телевизора. Щелкнул замок. Затем еще один. И еще. Дверь со скрипом приоткрылась, выглянула бледная женщина с черными волосами и знакомым холодным взглядом. Если бы Ури не знал, что Кенни жил с сестрой, его сердце бы треснуло напополам от созерцания такой строгой красоты. — Что за дерьмо? — прошипела женщина сквозь зубы, как только Кенни переступил порог и за ним закрылась дверь. — Кровище льется прямо на ковер, ты хоть раз пробовал стирать вещи после себя? Задачка не из простых. — Извините, — кое-как выговорил Ури. — Я оплачу химчистку. — А все-таки это просто, — усмехнулся Кенни. — Не бубни, Кушель, лучше поставь воду кипятиться и принеси что-нибудь постелить на диван. И спирт притащи. — Спирт кончился, есть только водка в морозильнике. А кто это вообще? — Мой босс, — Кенни уложил Ури на диван поверх старых полотенец со следами использования отбеливателя. — Ты говорил, что он жирный и с тупыми усами, — за спиной вдалеке был слышен шум воды и звон посуды. — То был его брат. Где там кипяток? Спринцовку еще принеси и мои инструменты, надо будет вытащить пулю, так что далеко не уходи, поможешь подержать. Кенни стянул с Ури пиджак, что уже был порядочно запачкан, начал расстегивать пуговицы на рубашке — та противно липла к коже холодной, мокрой от крови тканью. — Ты уже делал подобное? — спросил Ури. Практически все тело охладело до боли, даже губы сжимало от легких покалываний, будто от долгого морозного ветра. — Конечно, тысячу раз вытаскивал пули. Правда, из самого себя. Кенни сбросил свою кожаную куртку на пол, закатал рукава на футболке для более свободных движений. — И… это больно? — Очень больно, — уверил его Кенни. — Так что Кушель придется тебя придерживать. — он повернулся к сестре, что принесла металлический коробок с чем-то звенящем внутри. — Короче, обопрись ему на руки всем весом и держи так, пока не скажу отпустить. — Ну, я попробую, конечно, — Кушель неуверенно склонилась, затмевая собой свет от лампы. — Но ничего не обещаю. Ее руки были холодными, когда они прижали запястья Ури, а вес, прилагаемый при этом, настолько маленьким, что казалось, он бы смог без труда поднять ее. Сбоку виднелся экран лампового телевизора, звук был выключен. Знакомые кадры «Унесенных ветром» искажались помехами. Кенни взял пульт со столика перед диваном, прибавил громкость настолько, чтобы жестяной звон инструментов не выделялся в ночной тишине. Запах латексных перчаток и спирта смешались с запахом крови, вызывая странную, почти детскую тревогу. — Ну, я начинаю. Всем приготовиться, — объявил Кенни и сел Ури на колени. Вес казался колоссальным и сдавливал ноги, но точно можно было сказать: согнуть их не получится. Давление на запястьях от веса Кушель усилилось, в кожу впились ее длинные ногти, края колец на пальцах. Кенни взял спринцовку, всосалось немного крови из раны, и он тут же спустил ее в миску на кофейном столике перед диваном. Брызнуло немного мимо, попав на чистые бинты и в пепельницу, в которой тлела сигарета со следами от помады. В его руке появился пинцет, и он едва погрузил его в рану Ури, как острое жжение пронзило тело, будто ковыряли раскаленной железкой. Спина непроизвольно выгнулась, тело стремилось убежать от боли, сопротивляясь. Дыхание участилось, выдохи стали короткими, прерывистыми. На лбу проступил пот и тут же скатился по вискам ледяными струйками. — Да где же эта дрянь… — говорил Кенни про себя. Пряди выбились из его зачесанной гелем прической, взгляд был полностью сосредоточен на ране настолько, что он не пытался быть осторожным, чтобы не причинять Ури лишних страданий. Но, если это позволит найти пулю как можно скорее, то пусть… Она, казалось, перемещалась вместе с тем, как и Ури двигался, и Кенни искал ее, будто убегающий червь. Ткани горели от касаний с ее поверхностью, пока не появилось странное, короткое ощущение столкновения металла с металлом внутри тела — пинцет добрался до нее, и жжение прекратилось, боль начала медленно отступать. Дышать стало свободнее. — Вот она, сука такая, — Кенни поднял над собой блестящую от крови пулю, взял в пальцы, чтобы рассмотреть. — Повезло тебе, что ее не разорвало в кишках, с этим я бы уже вряд ли справился. Да и ты тоже. Отпускай, — сказал он сестре. Давление на запястьях прекратилось. — Господи, наконец-то. Я уже вся вспотела, — Кушель выдохнула и выпрямилась, поправляя волосы, прилипшие к лицу. — Я в душ и спать, дальше сам разбирайся. Надо отоспаться перед работой. И не забудь убрать за собой вот это вот все. — Ага, доброй ночи. Кушель коротко осмотрела зал перед тем, как уйти, задержав взгляд на Ури, будто пыталась убедиться, доживет ли он до утра. Кенни присел на пол и прижался спиной к дивану, достал из валяющейся куртки пачку сигарет и закурил, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони. Измазался в крови, но его это будто не волновало. — Спасибо, — прошептал Ури, когда они оказались одни. Кенни бросил на него взгляд сомнения, взял бутылку с водкой, стоящей на столике, и облил рану Ури. Тот мгновенно зашипел и сложился пополам, чуть не схватившись рукой за кровоточащее место. Жгло с еще большей силой, чем когда внутри была пуля. — Тише-тише, — Кенни положил ему ладонь на лоб и чуть надавил, побуждая лечь обратно. — Это для дезинфекции, не злись. Возмущаться на его бесцеремонность не хватало сил, а этот жест совсем заставил его растаять. Ури прижался щекой к шершавой ладони, позволил себе прикрыть глаза. Ури открыл глаза, чтобы столкнуться с пристальным взглядом Кенни. Сложно было сказать, о чем он думал, или что он чувствовал, будто просто наблюдал. Он убрал руку, занялся перевязкой. Рану накрыли слои чистых, сухих бинтов. Убедившись, что Ури больше не будет шуметь, Кенни взялся за пульт и убавил громкость фильма до приемлемой для столь позднего часа. Зал был непросторный, можно было сказать даже, что тесноватый — диван с телевизором и кофейным столиком были единственной мебелью, и то приходилось перемещаться боком, чтобы не задеть ничего. Под телевизором стояла полка с видеомагнитофоном и кассетами, упакованными так, что навевали мысль о нелегальных копиях — дешевый картон, затертый до дыр. Единственное окно закрывали горизонтальные жалюзи, сквозь которые сейчас не просачивалось и кусочка ночного неба. Кенни подошел к нему, чтобы открыть и впустить немного свежего воздуха. Тут же вместе с ним закрался и уличный шум — проезжающие машины, лай собак и шум ветра, колышущий листья пальм. Успокаивающие звуки жизни, напоминающие о существовании других людей, их заботах и тревогах. Ури часто к ним прислушивался в мгновения одиночества, что нередко питало его жалость к другим. Наблюдал из машины, глядя на силуэты в окнах, слыша обрывки разговоров. Отдалялся от мыслей о собственной жизни и возложенных на него обязанностях, будто хотел быть призраком, стоящим в стороне. Но теперь все ощущалось иначе. И как только опасность миновала, пришло осознание ее существования, бессилия и слабости перед смертью, не позволяющие бороться с ней без чужой помощи. И осознание, что он все-таки хотел жить. Он смотрел на профиль лица Кенни, и как вздымалась его грудь при вдохе, затягиваясь сигаретой, как губы медленно выпускали дым, уходящий через окно на улицу. Он выглядел уставшим, но уже более расслабленным, чем несколько минут назад, рассеянно глядел в телевизор, но никак не реагировал на происходящее на экране, погруженный в свои мысли. Количество шрамов на открытых участках кожи — плечах, предплечьях, — подтверждали его слова о тысячи пуль, что он вытащил из своего тела. Были и шрамы от резаных и колотых ран. Люди вроде него часто подвергают жизнь опасности, но желание уничтожить врага во много раз превосходит страх смерти, и, как это бывает в любой сфере — кто любит свою работу, тот и делает ее лучше. Ури всегда испытывал неприязнь к тем, кто наслаждается убийствами, но по какой-то причине ему хотелось закрыть глаза на это, когда речь заходила о Кенни. Может потому, что он не был похожим на садиста, который бы упивался страданиями других людей, в отличие от большинства наемников, что он знал и с которыми имел дело. — Если жрать захочется, вот кусок пиццы, — вдруг заговорил Кенни, показывая рукой на картонную коробку на краю столика. — Ему уже три дня, но могу разогреть в микроволновке, если хочешь. — Нет, спасибо, — Ури слабо улыбнулся. — Я пока просто полежу, если позволишь. — Ага, только не забывай, что у нас в багажнике лежит тело, и с ним нужно что-то придумать. — Да, Фриц… — от одной только мысли заболела голова. — Хотел бы, чтобы он просто испарился... Ури попытался присесть, но Кенни его остановил, нажав на плечи, заставил прилечь обратно. — Я могу его выбросить в море, если попросишь. — Ты опять об этом... Нельзя просто убивать неудобных людей… — Почему? Кенни продолжал неотрывно смотреть ему в лицо, но сейчас Ури уже не мог выдерживать это, отвел глаза. Не было объективных причин, чтобы спорить. — Я видел, что ты взялся за револьвер в тот момент, — продолжил говорить Кенни. — Ты не успел выстрелить, но ты хотел убить тех парней, хоть они целились в меня. Ури не ответил. — Почему? — продолжил говорить Кенни. — Их жизнь настолько жалкая? Или ты меня настолько высоко ценишь? Если бы сейчас в теле было достаточно крови, то Ури бы покраснел. Вместо этого биение сердца участилось, и из-под бинтов проступили красные следы. Кенни не оставил это без внимания. Он взобрался на диван и навис над Ури, полностью закрывая собой. — Разволновался, да? — он протянул руку к его лицу и сжал щеки пальцами, заставил повернуть голову. — Че отворачиваешься? Мне казалось, я тебе нравлюсь. Зрачки в светло-серых, почти белых радужках, расширились, лицо погружалось в тень. Сигарета была оставлена в пепельнице, вдавленная в стекло. Ури сглотнул. Кенни уже был слишком близко. Руки его были холодными из-за уличного воздуха, но от торса исходил жар, пахло потом, табачным дымом и кровью. Ужасное сочетание, но сердце все равно задрожало в предвкушении, рука сама потянулась вперед, и пальцы сжались на вороте футболки, заставляли Кенни полностью склониться. Он изучающего наблюдал, но не сопротивлялся. Губы его были податливые, когда Ури прижался к ним, позволил себе лизнуть их языком — и рот приоткрылся во вздохе. Тонкие черные брови хмурились, ресницы сомкнулись в доверии. Ури млел от очарования, позволял грубым и резким рукам делать все, что захочется — стягивать брюки, царапать кожу на бедрах, сжимать горло и давить до удушения. Бок пульсировал и снова начал кровоточить, но возбуждение гасило боль, даже когда Кенни намеренно нажал на рану пальцами, будто хотел просунуть их внутрь дыры от пули. — Только не шуми, — прошептал он на ухо, расстегивая ремень на джинсах свободной рукой. Теплое дыхание опалило кожу, от низкого и столь интимного тона сознательные мысли отошли на второй план. Пальцы от шеи потянулись к светлым волосам, сжали их в кулаке, заставляя Ури откинуть голову. Он держал рот закрытым, стараясь дышать носом, но все равно выходило неприлично громко. Было немного стыдно признавать самому себе, какое удовольствие приносила эта властность и собственничество, что к нему сейчас проявляли, и насколько хотелось чувствовать себя использованным, даже если это причинит боль. Кенни взобрался на него, позволяя выбившимся прядям черных волос скрыть его лицо. Медленно садился на член, глубоко вдыхая воздух, и впервые казался немного робким, избегая прямого взгляда, либо пялясь так, будто Ури заставлял его все это делать. Диван чуть слышно поскрипывал от движения бедер, но не настолько, чтобы это можно было слышать из другой комнаты, и все же этот звук смущал и отвлекал. Боль в ране выматывала, а сердце бесконтрольно колотилось, но Ури старался сосредоточиться на учащенном дыхании Кенни, на сжимающем скольжении вверх-вниз по члену, чтобы кончить прежде, чем потеряет сознание или эрекцию от усталости. Рука вновь сомкнулась на горле, сдавливая все сильнее. На мгновение дышать стало невозможно, а бедра забились быстрее, вынудив пульсирующий жар сжать мышцы в паху и бедрах до продолжительной, болезненной истомы. Низкий вздох невольно вырвался из губ и тело обмякло от бессилия, когда Кенни ослабил хватку, замедлившись. Ури жадно глотнул воздуха, держась за горло и откашливаясь. Взгляд с трудом фокусировался из-за наплыва слез от удушья. Чужие ладони обхватили его лицо, губы накрыли медленным, тягучим поцелуем, не давая вздохнуть и на секунду. — Такое ощущение, что ты скорее убить меня пытался, чем трахнуть, — кое-как удалось проговорить. Как только удовлетворение было получено, пришло осознание, как же ноют места, куда его кусали. Напомнила о себе и боль в ране от пули, не дающая толком сгибать спину. — Ну, извини, — Кенни усмехнулся, натягивая джинсы. Бляшка ремня громко звенела, пока ее не застегнули. — Только не говори, что ты не доволен. Иначе в твоем состоянии у тебя бы даже не встал. На, вытрись. — добавил он и бросил в Ури салфетку из-под коробки от пиццы. Тот был слишком утомленным, чтобы возражать, тем более тому, что было правдой. Он вытер следы спермы с груди, провожал глазами силуэт Кенни, закрывающий желтоватое свечение потолочной лампы, соединенной с медленно крутящимся вентилятором. Волосы были в полном беспорядке, а следы крови Ури все еще оставались на его лбу и щеках. В тени было сложно рассмотреть взгляд, но Кенни казался в самую малость более мягким, чем до этого. — Ты точно это не будешь? — он указал на пиццу, которую предлагал ранее. Ури помотал головой. Нужно было позвонить Роду и рассказать о том, что сегодня случилось. По крайне мере, ту часть, что касалась Фрица. Остальное не нужно... Он вытянул руку, цепляясь за пиджак, что продолжал лежать на полу, кончиками пальцев вытащил сотовый телефон-раскладушку из внутреннего кармана. И смотрел на него, не желая открывать. Рамка из стразов вокруг экрана переливалась на свету. Ури мог любоваться их блеском часами. — Может, тебе подремать немного? — Кенни сидел перед телевизором, доедая пиццу, перебирал кассеты на полке. — Выглядишь еще хуже, чем когда я тебя сюда принес. Он вставил кассету в видеомагнитофон. Синий экран сменился кадром с морскими волнами, бьющихся о скалу, и японским логотипом в треугольном обрамлении, проявляющимся над ними. — Да, было бы неплохо… — согласился Ури, с трудом перебираясь на бок. Свозь мелкие щели меж горизонтальных жалюзи виднелся ярко-синий цвет зари, послышалось тихое пение первых птиц. Его было особенно хорошо слышно, когда улица была совершенно пустой. Но сон не шел. Мысли о человеке в багажнике уходили с трудом.