За правым плечом

      Зал заседаний освещали мерцающие огоньки свечей. Длинный стол, тянущийся от одного конца комнаты до другого, сотрясался под частыми тяжëлыми шагами.       — Они склонятся перед нами, как жалкие букашки!       Тарелки, бокалы, приборы – всë подпрыгивало и звенело от топота по столешнице. Ножки подгибались и стучали по полу, как стучат от холода и страха челюсти.       — Никто не выстоит! Ты и я, самые могущественные мироходцы во всех этих жалких мирках, мы покажем им, что значит настоящая жизнь, настоящая свобода!       Эбардо торопливо шагал вперëд и назад, топча кипельно белую скатерть и сшибая ногами укатившиеся из вазочек фрукты. Стаканы спрыгивали со стола сами, предпочтя разбиться об пол по своей воле, чем об стену, попавшись под массивный ботинок.       — Они, эти жалкие божки, все падут на колени перед моим могуществом!       Канделябр точным пинком отправился в дальний угол и жалобно зазвенел, столкнувшись с каменной кладкой. Свечи в люстрах, задрожав, почти все погасли, испустив сизые дымки.       Лололошка наблюдал за очередной сценой с безразличным спокойствием. Это не первый раз, когда Эбардо, в порыве восхищения от своих гениальных идей, разрушал всë вокруг. Ему ничего не стоит воссоздать этот зал из руин в идеальное состояние, как ничего не стоит снова и снова разносить всë в нëм, не оставляя целыми даже гобелены на стенах и окна.       Сейчас он ещë спокоен, всего лишь читает проповеди об их силе и могуществе, порой забываясь и говоря только о себе, но потом исправлялся, делая вид, что напарник ему хоть сколько-то дорог.       — Ты и я, Лололошка, запомни! Ты и я!       Эбардо спрыгнул со стола и во мгновение ока оказался перед носом мечника. Ло чувствовал его дыхание на своëм лице, его судорожно-крепкую хватку на своих плечах, переполняющий его безумный восторг.       — Только мы есть друг у друга, и никто больше нам не нужен. Никто не сравнится с нами, никто даже приблизиться к нам не сможет! Ни эта старуха, ни кто бы то ни было ещë!       Словно мантра, эти «ты и я» повторялись вновь и вновь в разных вариациях, но смысла от этого его словам не прибавлялось, как и веса. Ло привык к приступам самолюбия и чувства собственного величия, поэтому просто терпел, ожидая, когда поступит новая конструктивная идея, чëткий план или ясный приказ. Но пока что мотивационная речь произносилась в обычном порядке, без чего-то неординарно нового.       — Ты и я на руинах старой Мультивселенной будем отстраивать новую с нуля! Идеальные миры с идеальными жителями, интересные истории, сражения, войны, интриги, тысячи новых существ, и всë в этом будет так правильно, как никто не додумается! Мы станем демиургами! Я буду править всем этим богатством, а ты… — глаза Эбардо разгорелись медью в полутьме от погасших свечей. Хватка на плечах усилилась, и Лололошка рефлекторно положил руку на гарду верного спутника. Ему не раз приходилось защищаться и приводить лидера в чувства радикальными методами. — Ты будешь моей правой рукой. Хранителем порядка, бессменным надзирателем над жалкими душами.       У неподготовленного зрителя бы уже задрожали ноги и спëрло дыхание, но Ло улыбнулся кончиками губ и кивнул.       — Да, будем.       От него много не требовалось: подай, принеси, убей, расчлени и кивай на каждое слово. И он справлялся. Только дурак не поймëт, что Эбардо интересует лишь он сам, он это даже не особо скрывает, крича постоянно своë «Я! Я! Я!», как заевшую пластинку. Но, по мнению Лололошки, безопаснее быть с ним и мало-помалу контролировать неизбежное схождение с ума ходячей катастрофы, чем быть против него и оказаться главной целью под прямым лучом его концентрированной ненависти.       Порой, когда Эбардо разрывало от злости, Ло казалось, что он может испепелить одним лишь взглядом. Дыханием сломать кости, вдохом выкрасть душу. Но ему повезло быть рядом, за правым плечом, всегда наготове, чтобы не испытывать на себе гнева будущего властелина всего.       Даже если они провалятся, Эбардо не засядет на дно так просто. Ло порой поражала жажда разрушения, которая кипела в нëм густой смолой и обжигала каждого встречного, вырываясь наружу от любого неосторожного слова. Но он находился за надëжной стеной, облачëнный доверием Эбардо, словно в самые надëжные латы. Порой, это удивляло даже его самого, то, насколько беспечным Эбардо был с ним временами.       И это доверие не только про совместные обсуждения планов, трапезы, разбой и прочие шалости. Это и про укусы по всей шее без предупреждения, и про прыжки в Пустоту – проверка реакции и стимул для выброса столь желанного адреналина, и про поддразнивания без причины, и тренировочные спарринги, которые, обычно, кончаются борьбой, мало похожей на драку.       Но всë это сопровождалось глухой и слепой пустотой в голове и груди. Без искры в глазах, без души в словах, без любви в жадных поцелуях-укусах. Эбардо полон эмоций, он фонтанирует экспрессией и вечно двигается так, словно ему тесно в собственном теле. Он хотел бы быть всеми сущностями разом и ничем одновременно. Он бы хотел не управлять Пустотой, а быть ей – безграничной и всеобъемлющей.       А Лололошка эту Пустоту носит в себе всегда. В непроницаемых тëмных очках и словах без интонации, в выверенных ударах и терпеливом молчании. Он не знает ни кто он, ни зачем он сюда попал. Плывëт по течению, делает то, что от него требуют и изо всех сил, до сжатых кулаков и зубов, не думает о том, что он такое и почему он такой.       Эбардо затянул со своей тирадой. Беззвучными шагами со спины, тяжëлой рукой на плечо. Пауза.       — Остановись. Хватит. Я тебя понял.       Замолкает. Поворачивается со сложным лицом и утыкается Лололошке в плечо.       — Ты никогда не поймëшь, какого это – обладать такой силой и не иметь возможности воспользоваться ей на полную катушку.       Лололошка стоит. Ему ответить нечего. Он бы мог сказать «Да, не понимаю и никогда не пойму. Ты ж тут гений» или «Я не менее слаб, чем ты, и мы это много раз проверяли», но в этом нет никакого смысла.       Несколько минут молчания на отходняк, а потом уже с деловым видом обратно к столу, взмахом руки зажигая свечи обратно и расставляя всë, что было, на свои места.       — Побаловались и хватит. За дело.       Ло улыбается. Настало его время.