до возвращения в токио

Когда жизнь снова забрасывает его из Токио в Осаку, Кирю чувствует легкую ностальгию. Это, конечно, не солнечная, лазурная Окинава, но воспоминаний здесь осталось не меньше. Разве что такой он Осаку видит впервые — укрытой декабрьским снегом, холодной и спокойной. Только-только прошло Рождество, и люди готовятся встречать новый год. Таксисты молча возят Кирю из одной точки города в другую. Строгие люди в не менее строгих костюмах крепко жмут ему руку, у всех них едва знакомые лица, но каждый в почтении склоняет голову, словно знакомы они долгие годы. А когда наконец приходит пора прощаться, Кирю остается один на один с городом, который никогда не считал родным. Новая пачка сигарет сменяет другую, уже пустую. В Сотенбори он приходит случайно: останавливается в соседнем районе, чтобы прогуляться, а ноги сами приносят его туда. Кабаре-клуб «Гранд», как и прежде, сияет в своем великолепии, и Кирю, грея в карманах замерзшие руки, недолго смотрит на переливающуюся вывеску. Уличный музыкант играет на мосту, толпа громких школьников выбегает из аркадного зала, а из ближайшего киоска с такояки тепло пахнет едой. Поездка в Осаку настойчиво напоминает Кирю о том, что такое — быть одиноким. До возвращения в Токио еще несколько долгих дней. О местах, куда в Сотенбори он заглядывает, однажды вскользь упоминал Маджима. Он всегда говорит много, даже если не спрашиваешь, и такой расклад более чем устраивает обычно немногословного Кирю: он слушает — и запоминает. Солнце окончательно заходит тогда, когда он решает скоротать вечер в баре. Здесь обстановка простая, но не без изыска, и алкоголь отличный, а большего, в общем-то, и не надо. На фоне крутится песня, лет которой больше, чем Кирю, и, только она кончается, нежный женский голос затихает, уступая мужскому. Неожиданному и знакомому: — Кирю-чан, — звучит он тихо; весело, но с грозными нотками. — Ты разве не в курсе, что на сообщения не отвечать невежливо? Не так-то просто найти одного человека в огромном городе. Даже такого заметного, как ты. Лицо Маджимы оказывается прямо у уха, дыхание греет кожу. Пахнет сигаретами. Зимой. И Маджимой. Кирю вдыхает его запах, отчетливо ощущая укол тоски. Скучал? Разве можно по нему не скучать? Он — адреналин, будоражащий кровь; одиночество, идеально дополняющее его одиночество. Достав из кармана телефон, Кирю смотрит на черный экран: заряда не осталось. — Прости. — «Прости», — передразнивает его Маджима и садится рядом, бесцеремонно выхватывая стакан из руки Кирю, чтобы махом допить оставшийся виски и облизнуться. — В следующий раз, будь добр, предупреждай, что уезжаешь из Камурочо, недели за две-три до отъезда. Письменно. Ты хоть в курсе, че за цены сейчас на билеты? Похороны и то дешевле. Наконец Кирю поворачивает к нему голову, заглядывая в единственный глаз. На удивление Маджима одет прилично: черный костюм, белая рубашка, теплая куртка. Ну почти порядочный гражданин; так и не скажешь, что второе его имя — Бешеный пес, а не какой-нибудь Заместитель начальника финансового отдела. Всю ширму нормальности, впрочем, до основания рушит привычная сумасшедшая искорка в глазу. Звать Маджиму куда-то с собой так и не вошло в привычку. Наверное, потому что тот и сам приходил, если у него были желание и возможность. Попасть в Осаку сейчас — за пару дней до конца года — и правда непросто. Кирю кивает и отвечает: — Я ценю это, Маджима-сан. Он и правда ценит. Кто, кроме Маджимы, настолько же безумен, чтобы спонтанно сорваться за сотни километров ради… ничего. Просто так. (Ради него?) — И где ж мои страстные горячие объятия по приезде? Зря, что ли, ехал? По Маджиме редко можно понять, когда он серьезен. Но Кирю без лишних мыслей приподнимается, намеренный его обнять — почему бы и нет, если просят. Это ведь далеко не вопрос гордости. Скорее, вежливости. — Погоди-погоди! — отмахивается Маджима. — Прям здесь? — Почему нет? — Страстные и горячие, Кирю-чан, — уточняет Маджима. И заливается смехом. — А хотя, хрен с ним! Хочешь здесь? Я не против. Но аудитория маловата для такого впечатляющего зрелища. Я привык к целым аренам! С самодовольным видом Маджима задирает подбородок и театрально разводит руки, точно ведущий на сцене, где взгляды прикованы лишь к нему одному. Пара посетителей и правда обращают на него внимание, отвлекаясь от беседы. Кирю вздыхает: «Нии-сан…». Вместо объятий он достает несколько сложенных пополам купюр — как раз заплатить за выпитый виски. — Поймаем такси. Не скучать по нему невозможно; и с ним тоже никогда не соскучишься. Такси увозит их из Сотенбори в район поспокойнее. Небольшое здание отеля, где остановился Кирю, едва отличается от таких же выстроенных в ряд домов, больше похожих на коробки. Он безуспешно ищет ключи в кармане брюк, а Маджима, хихикая, вертит ими перед его носом — успел умыкнуть еще в машине. — Надолго ты? — уточняет Кирю, забирая ключи. — Пока не надоест, — пожимает плечами Маджима. Это значит: вместе они до тех пор, пока не придет пора уезжать обратно. Ему может надоесть многое. Но только не Кирю. И что Маджима в нем такого нашел? Раз следует почти неотрывно, пишет почти ежедневно. Но эту жизнь уже сложно представить без его сумасшедшего смеха и выходок; без ножа, опасно ткнувшегося в бок, когда не ждешь; без ладони, безжалостно сжатой на горле. Без разросшегося как-то самим собой доверия к человеку, которого многие предпочтут обойти стороной. Кирю — не «многие». Он не обходит, но тянется ближе. И все это тоже — случается как-то само собой. В полутьме отельного номера Маджима кажется бесплотной тенью, порожденной тоской. Но касается он настойчиво, жадно, не скрывая, что просто, по-человечески скучал, — и Кирю не может не отвечать ему тем же. Поздно ночью он заряжает телефон и читает больше десятка старых сообщений от Маджимы и два новых — от Харуки. Она пишет: «Хорошо ли прошел твой день, дядя Каз?», и этот самый обычный вопрос греет Кирю сердце. Хорошо. Намного лучше, чем несколько предыдущих. Темное утро он встречает с Маджимой — тот в задумчивости курит, высунувшись в приоткрытое окно, и будто совсем не ощущает холода. До возвращения в Токио — всего лишь несколько дней.