Immortality

Одним морозным зимним утром, когда, казалось бы, жизнь мертвенно замирает в прозрачных тонких льдах, Вулф Трэп готовился принимать канун Рождества, необыкновенно тепло светясь в поблескивающих на редком солнце снегах. Двор небольшого деревянного дома был тщательно вычищен, две тоненьких полосы тянулись от самого входа до маленького сарайчика, который по совместительству был мастерской и хранилищем всяких полезных и бесполезных вещичек для охоты и ведения хозяйства, и до небольшой парковки для темного мини-джипа, слегка припорошенного свежим снежком. Совсем недалеко от крыльца снег был рыхлым и истоптанным от многочисленных лапок собак, которые очень любили резвиться перед своим хозяином. Даже иногда он сам принимал участие в их безудержных весельях. Сейчас же Уилл сидел в кресле перед камином в теплом шерстяном свитере с праздничным оленем, который он купил на какой-то барахолке в прошлом году. С этим свитером у него было связано множество воспоминаний, в том числе и первый корпоратив, на новой в тот момент работе в ФБР, где он собственно оказался благодаря штатному психиатру Алане Блум, которая вытащила его из уютных домашних посиделок в компанию относительно близких ему людей. В целом, тогда Уилл был даже благодарен ей за это, но неприятное осознание того, что она это делает не ради него, а лишь ради удовлетворения собственного инстинкта жалости и повышенной участливости к его судьбе из-за ее же ошибок в прошлом, немного портило его общее представление о ее «заботе». В этом же году каждый сотрудник решил отпраздновать Рождество самостоятельно, понимая тот факт что у жены Кроуфорда обнаружили смертельную болезнь, и он был не в состоянии отойти от нее ни на шаг, боясь что каждый вздох Беллы станет последним. Она чахла как белоснежный пион, робко распустившийся и показавший себя во всей его мягкой красе, но как будто одним днем надломившимся и начавшим безвозвратно гнить. Джек ставил поимку чудовища Балтимора на первое место всегда и во всем, частенько ночуя в отделе в своем офисе и перечитывая каждую буковку в деле серийного маньяка. Он был одержим самой идеей поймать и наказать то, что считало себя выше всего бренного мира людишек, ставило себя на вершину пищевой цепочки и так ловко обводило вокруг пальца все ФБР с небрежной легкостью, граничащей с скукотой. Но увы, обстоятельства внесли свои коррективы в его жизнь, и Кроуфорд, даже несмотря на бесперерывную и изматывающую работу над делом Чесапикского Потрошителя, был вынужден взять небольшой «отпуск» ради того, чтобы провести последние дни любимой вместе с ней, наверстывая то упущенное мимолетное счастье, которое они так нежно лелеяли, но к сожалению, не ценили по-настоящему. Задумавшись об этом, Уилл на какое-то время выпал из обыденной реальности, медленно погружаясь в едкие, кислотные фрагменты воспоминаний других, совершенно чужих ему людей, которые нагло вторгались и оставались в его Дворце Памяти сразу же, как только он примерял их тонко сшитый костюм личности на себя. В этом и был весь побочный эффект дара эмпата, разъедающий его самосознание изнутри, но спасающий жизни совершенно незнакомых ему людей. Человеческая Мораль, остро развитая в деятельном мозге Уилла с самого детства жестко требовала от него подчинения, твердя, что даже во вред себе он продолжает приносить пользу обществу, делает что-то на благо всего общества. Но, будем честны, Уилл сам понимал, что чем чаще он проделывал подобное, тем больше он саморазрушался и с упорством уничтожал свое внутреннее, необузданное «Я», которому конкретно так надоел жгучий осадок постоянных симуляций и уподоблений жалким отбросам общества. Его истинная ипостась — густая тьма, сгущавшаяся неторопливо и целомудренно, отражающаяся лишь иногда в его внимательных, холодно небесных глазах металлическими отблесками ледяного серебра. Растягивавшая процесс распада его личности, темная сущность раз за разом испытывала его разум на прочность, дергая за ниточки его костюма личности с хирургической точностью и хладнокровием в самые больные места. Словно снежный ком, она наращивала силы и тайно строила планы на вожделенное высвобождение, обстоятельства для которой были так удобно выстроены его же личным психиатром… Почти вся его непростая взрослая жизнь была связана с криминалистикой — жестокими убийствами, частыми дружескими играми перед самым лицом смерти и нерешимыми делами, где постоянно сталкиваются понятия людской, хамелеонски-лживой сущности и божественной, жестокой первобытной морали, не знающей снисходительного помилования, сострадания и участливости от слова совсем. Бывало Уилл отдавал себе ясный отчет в том, что возможно сделал бы тоже самое, что совершали самые безумные преступники, ведь даже в обыкновенном с какой-то точки зрения деле могли всплыть такие животрепещущие детали, что только позднее приходило колкое послевкусие — осознание истинных, честных мотивов, неподдельных чувств и мыслей тех, кто преступил зыбкую черту сурового закона порой даже не по своей собственной воле. Балтиморские следственные органы ФБР в избытке собирали подобные дела со всего мира, давая своим сотрудникам самые ужасающие, и по сути иногда настолько замудреные серии преступлений, берущиеся обычно из разряда замороженных на неопределенный срок по причине отсутствия вообще каких-либо ключей к их решению — проще говоря неразрешимых дел, по мановению волшебной палочки все-таки находящие все недостающие детали разломанного паззла и постепенно собирающиеся в единую полную картину произошедшего только после череды горьких самопожертвований и иногда покалеченных жизней самих расследователей, взявшихся за какое-либо подобное дело. Это превращало их из узкомыслящих слепых ищеек закона в настоящих гениев дедукции и индукции, отождествлений греческих философов под крылом всеодаренного бога Аполлона, выворачивающих нутро и саму сущность каждой особенной личности лишь с помощью краткого психоанализа. Таким и был Уилл, за пять лет работы в такой беспощадной отборочной системе ФБР набравший столько ценнейшего опыта и убитых нейронов, в подарок напрочь лишившийся адекватно-мыслящей психики обычного обывателя, сколько за сотни жизней даже приблизительно не набирают сотрудники других ведомств. Все благодаря тому, что все-таки Уилл оставался невольным заложником своей же редкой методики понимания мировоззрения убийцы с стороны. Он буквально влезал им в головы и всецело становился ими на какой-то промежуток времени, при этом полностью контролируя разум чужого человека как его полноправный хозяин, искусно оперирующий тоненьким чудным скальпелем все мысли и поступки человеческого начала. Безграничное воображение, ярко выраженная эмпатия и сверхчувствительность сделали из Уилла одно из важнейших звеньев в цепочке разгадок самых громких преступлений двадцать первого века. Ну а сам же он предпочитал отводить себе довольно скромное место в фасаде колоссального дворца криминалистики мира, часто избегая назойливых интервьюеров и фанатиков, предпочитая этой пыльной обременяющей славе редкие охотничьи вылазки на природу с своими любимыми собаками. И все-таки, Уилл любил незримо обозревать происходящие везде суматохи вокруг его распутанных дел с безопасного расстояния из своего офиса или дома, но известный интернет-журнал Тэттлкрайм не мог обойти такую экстраординарную личность стороной, как и многие СМИ, порой до чертиков досаждавшие ему везде. Чего стоят множественные статьи с кричащими заголовками о его появлениях в Балтиморской больнице для опасных душевнобольных преступников во время допросов кого-либо там, фотографии с его лицом повсюду, даже на местах преступлений, где он собирал частички совершенных событий, и даже «объективная» оценка его действий со стороны диванные критиков, всячески поддерживающих его репутацию на определенном уровне в глазах простых жителей Балтиморе чаще в положительном ключе, чем в отрицательном. По крайней мере сам Уилл так полагал. Как забыть такого красивого молодого человека, умного, да еще и скромного? Правильный ответ вам даст Мэттью Браун — один охранников этой ранее упомянутой Балтиморской психушки для отбитых криминалов (с его слов она должна была называться именно так). Он видел в Грэме талант, мастерство, и, кажется, был самым преданным фанатом профайлера. Такие как Мэттью, то есть подавляющее большинство жителей разных уголков США обожали и до сих пор обожают такие, обыкновенно пафосно преувеличенные истории про хороших парней и скромных заучек, которые «сдвигают горы» ради своих целей, над чем-то старательно работают и ведут образ жизни благочестивого затворника, притягивая к себе как магнит своей необычностью. Грэма откровенно бесят такие истории, и поэтому, когда он видит очередной заголовок с своей фамилией, он сразу же переключается на другую новость и предпочитает забыть увиденное ранее с легким отвращением. В конце концов Уилл был особенным, Уилл не входил в это число показушных людей, живущих ради чьего-то поощрения. Он был индивидуумом, отличающимся в корне от привычных «мастеров на все руки», когда это касалось правильного преподнесения себя в обществе. Его это не волновало совсем, он всегда был и будет собой — луизианским парнишкой, выросшим в бедности, но при этом трудолюбивым и пытающимся скрыть ту внутреннюю тьму, которая порой материализуется в его разуме. Грэм дернулся от этой непроизвольной мысли и вздохнул, опуская свое лицо в свои руки: «Черт возьми, как же я устал от всего этого, просто невероятно устал…» — озвучил вслух он свои мысли, рвано вздохнув. Он уселся поудобнее в кресле, меняя позицию ног на более комфортную и усердно стараясь подумать о чем-то более приятном, при этом лениво потирая виски и кудрявую голову, так прилежно помогающую ему вспомнить не то, что он хочет. Его умная головушка предлагала вместо хороших воспоминаний все больше припомнить конфузные моменты, в особенности связанные с его обучением в университете, ну и также из его карьеры и жизни в целом. Продолжая созерцательный поток воспоминаний, Уилл с усмешкой вновь невольно представил его первую встречу с интереснейшим феноменом, необычайнейшим отстранением от общепринятых правил и устоев кары за содеянное — Ганнибалом Лектером, привнесшим в его монотонно тяжелую жизнь завораживающие весь его разум утонченные игры слов, скрывающие под собой хитросплетенные взаимные манипуляции, новые житейские проблемы, открытие своих сокровенных тайн и в конце концов — медленное разгадывание загадки громадной интереснейшей личности Ганнибала, раскраивания его личностного напускного костюма холодной расчетливости по мельчайшей ниточке, которую Лектер сам оставлял Уиллу каждый раз, в глубине души заинтересованный к чему это все приведет. Также конечно же он привнес и легкую привязанность к их общению, без которой становилось так одиноко, будто сердце в раз пронзает изнутри сотни острейших копий, но при этом дарящее то щемящее грудь теплое чувство близости и взаимопонимания, которого не было у Грэма никогда до этого, и к которому он так самозабвенно стремился каждый раз, зная что его ждет и сталкивание с действительностью — доктор Лектер это точно не та беленькая овечка, за кого он себя выдает. Ганнибал Лектер был как будто частичкой его собственной души, но со своей внутренней темнейшей сущность, которая так бережно лелеялась и скрывалась под видом учтивой доброжелательности и приторной, по мнению Уилла, вежливостью; тьмой, которую Грэм смог разглядеть еще в первый день их встречи. С каждым разом он все больше и больше убеждал себя в том, что Ганнибал это и есть всеми разыскиваемый Чесапикский Потрошитель, но, даже если бы ему предоставилась возможность доказать это, его бы скорее посадили в эту злостчастную психушку до конца жизни. Поэтому он продолжал эту игру с Ганнибалом, еще и не догадываясь к чему они приведет. Вот именно настолько добротно был сделан костюм Ганнибала — неровных стежков не было видно никому, кроме Уилла. Уилла Грэма. Сначала он бы даже не задумался об этом в таком необычном свете, но колкая сентиментальность все чаще начала посещать его, когда он вот так спокойно сидел и любовался яркими языками оранжевого пламени в камине, наслаждаясь треском свеженаколотых дров и грея душу такими воздушными волнами ностальгических мыслей, опьяняющих его сознание не хуже дорогого виски. Вдруг в дверь галантно постучали, выдерживая вежливую двухсекундную паузу между постукиваниями. Собаки заскулили и побежали к двери, мягко повиливая из стороны в сторону пушистыми хвостиками и приглушенно поскуливая, словно приветствуя загадочного гостя за дверью. Кажется, это был кто-то, кто бывал здесь ранее, возможно даже не один раз. В это время Уилл уже успел удариться мизинцем об угол выступающего у гостиной косяка и стоял на одной ноге, прикрывая глаза от дискомфортной боли и проклиная того, кто так невовремя потревожил его и вытащил из мыслей царящей домашней идиллии. Спустя буквально шесть секунд он уже был у двери, и прежде чем открыть ее, Уилл решил посмотреть в свое отражение, спешно поправив копну кудрявых волос, чтобы привести ее в более менее надлежащий вид для встречи. Улыбнувшись самому себе, Уилл выдохнул и встал перед дверью, решаясь приоткрыть.