***
Лифт объявил о своём запоздавшем прибытии на этаж звуковым сигналом и распахнул двери. Свет увидало многообразное множество женских экскрементов, что распростёрлось по его полу под запыхавшимися виновницами. Находчиво улыбавшийся Кадзи потёр затылок подозрительным гаечным ключом и взглянул на циферблат таймера. — И двадцати минут, чтоб вы знали, не прошло ещё, дамы... Прокáтите меня так? Мисато, в какой-то момент испражнения успевшая припасть на колени, неудивлённо вздохнула, Рицуко сложила руки на подтянутой груди и непокорно задрала нос, а Майа при виде мужчины смущённо взвизгнула, как можно скорее застёгивая молнию своей формы. Всей этой неловкой сцене очень многое удавалось сказать без слов. Несомненно приобретя очередную травму в копилку, Синдзи, с головы до пят униженный и перепачканный, неохотно приходил в сознание. Признаться, именно за то, про что доктор Акаги толковала старшему лейтенанту ранее, он больше всего и ненавидел свой возраст. Не могло быть ничего безнадёжнее той противоречивой неоднозначности, с которой он относился к произошедшему, ведь в одно и то же время одни и те же вещи были способны как помрачать его ум, так и знакомить его с прежде даже не вообразимыми удовольствиями. «Всё, что происходит в лифте — остаётся в лифте», — все четверо из разумных соображений немо разделяли эту точку зрения, и оставалось только надеяться, что они правильно извлекут из этой ситуации свои уроки: о самоконтроле, о вражде кофе с табаком, о3 girls 1 boy
26 ноября 2023 г. в 19:05
Двузначные числа щелчками сменяли друг дружку на механическом счётчике этажей, впаянном над дверями лифтовой кабины. В этот раз один из служебных лифтов штаб-квартиры Nerv урвал, что называется, самый настоящий «джекпот», если судить по его пассажирам: так совпало, что тесную кабину между собой одновременно делили капитан тактических операций организации, её главный научный сотрудник, один из трёх старших компьютерных техников и, наконец, третье дитя — одна из последних надежд человечества на спасение.
Мисато Кацураги стояла спереди у самых дверей и привычно пахла своими повседневными духами. Рицуко Акаги была неудобно развёрнута лицом к правой стене; её одежда, как и обычно, источала запахи остывшей кофейной гущи и сигаретных окурков, всегда запятнанных ею вызывающе красной губной помадой. По левую сторону от капитана точно так же жалась грудью к стенке Майа Ибуки, обняв руками ноутбук. Помимо всех ароматов, что были характерны большинству ещё подрастающих юных девушек, от неё, одетой в плотную бежевую униформу, что сильно резала под мышками, и непрозрачные белые колготки, то и дело встревавшие меж ягодиц, совсем слегка повеивало кисловатым девичьим потом. Сам же Синдзи Икари, у которого уже начинала кружиться голова от всех этих смешавшихся в воздухе благоуханий, находился в самом тылу кабины, заключённый в суженный полукруг из хорошо знакомых ему взрослых женщин.
Система вентиляции, хоть и напоминала о себе монотонным гудением, по какой-то причине работала крайне неэффективно. Заодно с ней над разноцветными макушками пассажиров жужжали люминесцентные лампы. Парень не мог знать, замечал ли это кто-то, кроме него, поскольку все остальные были повёрнуты к нему спинами и мало что выдавали языком своего тела. Обстановка внутри и без того вырисовывалась довольно дискомфортной и неразговорчивой.
«Хорошо, что до нужного этажа осталось не так долго», — подумал он.
Подумал он, всего на миг опередив момент, когда кабина лифта вдруг резко встала на месте. Уже скоро, напоследок прерывисто замигав, в ней пропал и свет, с ним вместе утихли жужжание и гул вентилятора. Единственным, что не давало темноте вокруг коллег стать кромешной, оставался тоненький просвет промеж лифтовых дверей. Счётчик этажей нерешительно остановился в промежутке между двумя числами, не установившись окончательно ни на одном из них.
Мисато была первой, кто принялся в недоумении клацать по кнопкам в настенной панели — в конце концов, к ней она находилась ближе всех.
— Боюсь, это не принесёт много пользы, капитан, — подразнила её доктор Акаги, — учитывая, что, с наибольшей вероятностью, обесточена вся подсекция.
— А то я не знала! — раздражённо возмутилась та в ответ, расположив руки обратно по швам.
— Подключение резервного энергоснабжения может занять, в крайнем случае, до нескольких минут, — уверенно продолжала крашенная блондинка. — Волноваться нам абсолютно не о чем.
— Если, конечно, кто-то из старших техников успел добраться до командного центра, чтобы его подключить… — тихонько заметила Майа, немного пошатнув этими словами общее спокойствие.
Обещанные несколько минут протекли внутри кабины в сопровождении беззвучного молчания, опровергая предсказание Акаги. Поддев указательным пальцем воротники своих медицинского халата и тёмно-синего топа на кольцевидной застёжке, она оттянула их в сторону, разомкнула алые уста и от изнеможения приметила:
— Вентиляция перестала работать…
— Вас это удивит, доктор, но она тоже потребляла электроэнергию! — «отомстила» капитан Кацураги.
— Гляжу, ты и перед лицом чрезвычайной ситуации отказываешься взрослеть, Мисато.
Старые подруги потратили ещё немного воздуха на бессмысленный раздор. Оттого что без постоянной вентиляции вокруг сделалось значительно душнее, обоняние Синдзи стало ещё чувствительней к палитре дамских запахов, а стены кубической «коробки», казалось, сужались вокруг него безысходной ловушкой.
«Они все слишком близко ко мне. Слишком сильно пахнут. О нет…» — без восторга почувствовал он, что кровь теперь обильно приливала не только к его тяжелевшей голове.
В лифте вновь воцарилось безмолвие, нарушаемое лишь завываниями воздуха, заточённого в километровой шахте по ту сторону стен. Мисато свернула кисти, прилегавшие к полам её чёрного безрукавного платья, в кулаки.
«Да, везения мне, конечно, не занимать! — негодовала почти тридцатилетняя женщина, обозвать которую таковой, однако, язык ни у кого в здравом уме бы не повернулся. — Вчера до поздна задержалась на службе, сегодня проспала… Синдзи второй раз подряд не в свою очередь готовит на нас обоих, у меня уже три должка перед ним…»
Соглашусь с вами, даже тому, кто умел читать мысли, всё ещё не было бы до конца ясно, по поводу чего опекунша юноши так сильно переживала. Благо, вокруг да около она собиралась ходить недолго:
«…и всё бы ничего, если б он не был в этом так хорош, чёрт возьми! Всего приготовленного, поначалу кажется, слишком много, чтобы съесть в один присест, но потом всё вдруг оказывается слишком вкусным, чтобы оставлять про запас, ну разве это честно?! Каждый раз, каждый раз я теряю контроль и объедаюсь как не в себя, ну сколько можно уже… Кто, ну вот кто просил его вечером наваривать такую огромную кастрюлю этого удона со свининой? А утро будто далеко ушло, тамагояки тяхан с беконом и покрошенным чесноком, будь оно проклято! Законно ли вообще уметь так готовить к четырнадцати годам? Чёртов… гастрономический романтик, вот кто он!» — Мисато не сыскала сло́ва лучше, но и от истины далеко не ушла: она была готова влюбляться в каждое из блюд своего воспитанника.
К слову, какая-то часть того самого тамагояки ещё сохранилась на дне её желудка под видом в спешке пережёванной каши, разбавленной двумя банками охлаждённого пива марки «Эбису». Неоднородный бульон, получившийся в результате этого неудачного сочетания, вдруг ни с того ни с сего, точно прочёл её мысли, суетливо забурлил. Десятки углекислых пузырьков всплывали на его пенистую поверхность и шумно лопались, перебивая друг дружку. Это бульканье потревожило тишину в лифте ещё несколько секунд и бесследно стихло. Офицер Nerv тщетно делала вид, что не имела к звуку никакого отношения. Уже скоро дыхание всех живых существ в кабине (не исключая, такое чувство, даже микробов и бактерий) с опаской затаилось.
Что-то похожее на протяжное жалобное мычание, придушенное и стеснённое переплетающимися внутренностями брюшной полости, донеслось уже из другого конца кабины. Зрачки Синдзи и Мисато с подозрением скосились в сторону Рицуко.
— У меня был серьёзный кофейный перерыв перед перекуром, — призналась последняя. — Молотый с двойными сливками, целая кружка, — она заметила косившиеся в её сторону взгляды и прибавила: — Просто предупреждаю.
Практически идентичное предыдущему, но чуть более оживлённое и неусидчиво журчащее звучание раздалось с противоположной стороны. Настороженные взгляды перебежали влево.
— Вчера ночью мы всей командой праздновали успех последнего столкновения с Ангелом, — начала Майа. — Хьюга приготовил домашнее карри с тушёными овощами. Всем хватало с таким избытком, что я и не заметила, как уплела две тарелки, а третью уже попросила… — она не была уверена, стоило ли ей вообще договаривать, — …с удвоенной порцией бобов.
Синдзи судорожно сглотнул. Тут же наступило затишье настолько несравненно мёртвое, что все трое вокруг него могли поклясться, что слышали сквозь неподвижную мембрану воздуха его немые молитвы.
«Дурочки, к чему вдруг вдаваться в такие подробности? — попытавшись совершить это движение незаметно (у неё не вышло, друзья), Мисато прижала ладонь к своему животу; с виска по её ухоженной щеке скатилась выступившая от волнения капля пота. — Ток вернётся, мы без происшествий спустимся на нужный этаж и разбежимся по своим делам. Будьте оптимистками, что вообще может пойти не так?»
Но подвижное шевеление, которое она улавливала под шёлком своего платья, говорило куда громче (буквально) её притворных самоубеждений. Вздутие давно успело стать не только фактическим, но и заметным: ткань её одежды тесно облегала выпятившуюся в самом низу область абдомена, словно подзаплывшую маточным жирком и жестоко насмехавшуюся над её идеальной, стройной фигурой.
Двадцатидевятилетняя Кацураги не находила в себе уже ни слов, ни мыслей, ощущая, как там, под покровом кожи, обжаренные яйца слаби́ли мышцы её кишечника: ещё не до конца переработанные остатки вчерашнего плотного ужина — лапши удон и отварной свинины — внезапно, не иначе, чем как по команде, оживились и стремительно поползли по её толстой кишке навстречу выходу, гораздо раньше своего запланированного срока. Всё остальное свободное место в этом изогнутом тоннеле: каждый пустой уголочек, каждую впадинку в его скользкой стенке, каждый случайный пробел в его содержимом — заполняли пищеварительные газы, врываясь внутрь из слепой кишки в трёхкратном, если не большем, избытке. Живот Мисато поминутно надувался как воздушный шарик. Словно невидимым насосом, в него вкачивались эти избыточные литры газообразного вещества, которое выделялось из особо богатых углеводами, почти переваренных масс яичного желтка и жаренного риса, а также газированных потоков так возлюбленного ею пива; уже скоро газовые продукты пищеварения опередили и основной «конвой», будучи близки к свободе, заветной с недавнего рождения, как никогда.
Зрелая девушка в панике придержала живот уже и второй рукой, сгибаясь пополам. В своём отчаянии она позабыла, как ничтожно мала была лифтовая кабина, и поэтому даже не заметила, как сильно ошарашила находившегося позади неё Синдзи. В данный момент мальчик затруднялся как выйти из ступора, так и на секунду отвести взгляд от пышной задницы своей опекунши, представшей всего в паре сантиметров от его глаз. Её подтянутые овальные ягодицы туго натягивали на себе полы платья, оканчивавшегося теперь неприлично коротко.
— Нам с Майей лучше даже не спрашивать, да, Кацураги? — проницательно заключила Рицуко, наблюдая за её муками. — Хотя я даже не уверена, хочу ли знать…
Но у капитана Nerv не оставалось сил отвечать — все они были израсходованы на то, чтобы как можно дольше не позволять врагу прорвать оборону. Её лицо утонуло в бордовой краске, бёдра стиснулись вместе, руки крепко обнимали живот — в этот момент она как ни в какой другой почувствовала, что является настоящим солдатом. Однако существуют вещи, победить которые попросту невозможно, как ни старайся…
Совершенно исподтишка её брюшную полость неожиданно пронзило схваткообразной судорогой. Острая боль не оставила Мисато выбора, кроме как согнуться ещё пуще, не прекращая вздыхать и поскуливать. Времени думать о том, что её зад прямо сейчас впечатался оцепеневшему Синдзи прямым попаданием в лицо, приплющив того затылком к стене позади, у неё уже не оставалось. Совсем скоро боль возникла ещё раз, но уже в другой точке абдомена, затем ещё раз… Когда казалось, что одной большой судорогой свело и завязало в узел уже все её переполненные внутренности, она, не выдержав… наконец сдалась перед супостатным натиском.
Сердце Синдзи билось слишком быстро, чтобы он мог что-либо соображать. Сначала его ноздри, затем и его лёгкие, после даже рот, горло — всё это безвольно переполнялось тёплым, затхлым сероводородным зловонием, напоминавшем о стухших яичках, с примешанными к нему запашками плесневелого сыра, перебродившего солода и прочих специфичных ароматов, счислять которые можно было до самого утра. Мисато выпускала на волю целые тучи испорченного воздуха, покидавшие её аппетитное тело с тихим непрерывным шипением, и благоговела от наступавшего облегчения. Не прошло и пары секунд, как юноша зашёлся задыхающимся кашлем, пихаясь слабыми ручонками в её сильные, объёмные бедра и безуспешно пытаясь глотнуть свежего воздуха. Но сдувать свой животик было настолько приятно, что Кацураги, увы, не слышала этого поверх собственных бесстыдных стонов и не чувствовала на фоне безумного удовольствия.
Рицуко и Майа беспомощно и немногословно наблюдали за происходящим, не скрывая в щеках неловкого румянца и время от времени молча переглядываясь. Полностью развернуться в лифте всё ещё не представлялось возможным, однако вполоборота поворачивать свои туловища как раньше им ничего не мешало.
Но стоило самому запаху неминуемо достичь их ноздрей — обе брезгливо сморщили носы, старший техник, в добавок, захлопнула рот рукой. Поспорить, однако, с его заразительным действием ни одна из них не могла: вот прошло мгновение — и тридцатилетняя обладательница родинки-слезинки под оком запустила свою ладошку под ткань заправленного в юбку топа и принялась массировать свой худенький живот цикличными движениями по часовой стрелке; отнюдь не высокая шатенка в это время смело расстегнула пояс своей униформы, туго пережимавший ей всё, что находилось ниже пупка, и последний со звоном приземлился на пол заодно с разложившимся пополам ноутбуком.
— Доктор Акаги, но что же мы будем делать, если чистого воздуха правда больше не останется? — беспокойно спросила она, стягивая вниз молнию своего слитного одеяния.
— Я не подстрекаю тебя предпринимать что-либо, Майа, — отвечала светловолосая женщина, — ты можешь дождаться появления электричества и дотерпеть до уборной, если хочешь и уверена в своих силах. Но я, послушно держать всё в себе, пока Мисато наслаждается лучшим днём в своей жизни? Нет уж, спасибо!
«Умоляю, изнасилуйте меня», — беззвучно кричала душа Ибуки, внимая соблазнительному голосу Рицуко. Затерявшись в слюнявых мечтах, молодая девушка повторяла за своим «семпаем», одной рукой поглаживая свою обнажённую брюшную полость, а другой — зарывшись в редковатый каштановый пушок в своих трусиках.
Хоть главный учёный и понимала, что такое беспромашное естественное слабительное, как сочетание нерастворимого кофе и сигарет, рано или поздно выудило бы её отходы наружу, она всё равно продолжала стимулировать движение в своём кишечнике вручную. Прекрасно осознавая, что о диете своих кошек она явно заботилась больше, чем о своей собственной, Акаги никогда не могла переборщить с «поддержкой» своей пищеварительной системы. Не говоря уже о том, что на третьем десятке жизни свой метаболизм никому переоценивать не стоило.
— Уфф… — остановилась и выдохнула она в один момент, почувствовав, как её нутро вдруг ни с того ни с сего начало распирать изнутри в совершенно случайном месте. Было ли это удивительно? Успевшие сформироваться, но плохо всосанные остатки обеда, не успевшие сформироваться остатки ужина и особо «агрессивные», кофейные газы — всё это сплелось в её тракте одним упрямым кишечным столпотворением, сразу предвещая «на выходе» что-то недоброе…
«Что я такое вообще вчера?.. — задалась Рицуко довольно актуальными пол-вопроса, возвратившись к круговым движениям. — Лапшу быстрого приготовления, стоит полагать. Да, это многое бы объяснило», — весь секрет, стоявший за восхитительной стройностью её фигуры, заключался в том, что если она и ела что-либо откровенно жирное, то только при уверенности, что это что-либо должным образом не переварится. Не переваривать лапшу быстрого приготовления как следует, вообще, заслуживало быть полноправным аспектом японского менталитета.
И тут внезапно случилось кое-что неожиданное. Обернувшись, Рицуко обнаружила, что младшему Икари всё-таки удалось из последних сил кое-как извернуться и продыхнуть. Частично выскользнув сбоку из-за правой ягодицы, его разрумяненная голова судорожно черпала ртом первый попавшийся ей воздух. Саму Мисато, что забавно, это ни капли не смутило — та продолжала всё бессознательно попускивать ветры, выходившие наружу с робким шёпотом.
— П-пожалуйста… — у Синдзи хватило сил проронить лишь это, когда он обратился в сторону доктора Акаги. Мальчик в самом деле выглядел так, будто почти вся жизнь была выжата из него, как мыльная влага из мочалки.
Лишь только в тот осеняющий момент, когда доктор ответила на его мольбу своей загадочной полу-улыбкой, отвернулась и закатила кверху полы своей офисной юбки, знакомя его с перевёрнутым «сердечком» своих тощеньких, тесно склеенных ягодиц, он окончательно осознал, что может уже не надеяться на спасение. По крайней мере, в пределах этой прокля́той кабины.
Вновь его нос оказался, на этот раз ещё теснее, прижат к упругому колечку взрослого женского ануса. И хотя от непосредственного контакта их разделяли всё ещё надетые на Рицуко прозрачные капроновые колготки и снежно белые, замявшиеся в промежности трусики, запах оставался всё таким же сильным. Это был запах домашнего, деревенского сыра на парном молоке. Синдзи с аппетитом сглотнул слюну, приметив, что содержимое его трусов (характерное исключительно для мужчины) с этого момента в них уже не умещалось.
Чёрный ход высвобождал нагретую внутренностями струйку сначала туговатым, но мерным потоком, с шептанием вскрытого газированного напитка. Но не прошло много времени, прежде чем его стали спонтанно перебивать частые, прерывистые выхлопы — сухие и скрипучие резонансы произвольно сокращавшегося сфинктера, иногда подобные петардным хлопкам. Пульсировавший «глазок» заднего прохода щекотал бессильной жертве кончик носа, выстреливая ей холостой за холостым прямо в лицо.
Подпорченный дух в этот раз имел значительно меньший объём, и хотя бы за это мальчик, всё ещё параллельно способный дышать, был благодарен. Как следует принюхавшись, он хорошо вспомнил те предупреждающие слова доктора Акаги о двойных сливках.
«Неужели она?.. — косился он с удивлением на её осветлённый затылок. — Да, она точно не переносит».
Неусвоенная лактоза пахла не менее узнаваемо, чем разложившийся труп, навязывая ассоциации то ли с прокисшим, то ли со свернувшимся молоком. Пуская в свои лёгкие нездоровые переизбытки кишечного метана, юноша делал перерывы для учащённого дыхания ртом, до краёв полным слюны.
Ситуация старшего лейтенанта Ибуки разительно отличалась от той же её наставницы. Время от времени девушке приходилось сминать кожу своего живота, чтобы притуплять возникавшее внутри жжение. Пряные приправы и специи плохо сварились в желудке и обжигали теперь последние витки её тонких кишок. Низкое, глубокое урчание разразилось в нутре Майи. Вскипавшее, пузырящееся месиво из переваренных фасоли, отварного риса и прочих овощей не сидело на месте и украдкой перетекало в ободочную кишку — бедняжка могла собственной ладошкой чувствовать, как жгучий жар передвигался под поверхностью её кожи от места к месту, следуя по кишечному маршруту. Давление в её пищеварительном «трубопроводе» безостановочно росло.
Нагибая туловище и оттопыривая таз, двадцатичетырёхлетний компьютерный техник уткнулась попой в оставшуюся, выглядывавшую с её стороны часть мальчишеской головы.
— Прости пожалуйста, Синдзи! — зажмурившись, пропищала она. Майа была первой в лифте, кто проявил к его положению какое никакое небезразличие.
Но как бы то ни было, увы, уже спустя секунду её третий глаз зарядил ему в ухо взрывным залпом дребезжащего пердежа, перемежавшегося с влажным бульканьем. Приторно сладенький из-за насыщенных волокнами бобов и риса, «призрак» позднего ужина шатенки присоединился к остальным двум смесям газов, и все вместе они полностью окутали благоговеющего паренька головокружительным, слезоточивым невидимым облаком подгнившей вони самых различных ноток и оттенков. Кончик его причиндала пропитывал натянувшуюся ткань трусов предсеменными соками, а зрачки слезившихся очей закатывались кверху.
— Тебе ни к чему… охх… перед ним извиняться, дорогая, — говорила Рицуко, поощрительно поглаживая того по макушке. — Ты ещё плохо разбираешься в мужчинах. Сейчас он именно в том… ммм… возрасте, когда любой женский запах, исходи он хоть от сутками… ахх… нестиранного чулка, сведёт его с ума, что уже говорить об одном прикосновении… мамочки, вот этот пока самый вонючий…
«Она сказала… дорогая», — резко потупела румяная Майа, пропустив всё остальное мимо ушей.
— О боже мой… Синдзи?! — опомнилась и обернулась наконец Мисато, когда добилась в своём нутре абсолютного вакуума. — Хочешь сказать, ты всё это время… Я… — она пристыженно поправила края помявшегося платья. — Какой ужас, мне так… Оу! Оу, оу, оу, о нет!!!
Не успев даже договорить, капитан снова согнулась чемоданом и припечатала свой зад обратно к щеке почти что приёмного сына. Рицуко и Майа одновременно повернулись на то, что было звуком мокрого, трескучего хруста, сопровождавшегося натужным стоном. Готовый потерять сознание, Синдзи ощущал, как нечто тёплое и растущее в размерах плотно прижималось к левой половине его лица сквозь ткань.
— Так и знала, что кто-то из вас не дотерпит, — надменно хмыкнула Акаги.
— Простите, доктор, я тоже больше не могу… — в последний раз схватилась за живот Ибуки.
Очередной дребезг выстрелил из неё как-то по-особенному жидко. Сначала один, а затем и второй чулок девушки быстро поменяли свой цвет с невинно белого на рыжевато-бурый. Сочась из пылающего анального отверстия с жидким хлюпаньем, горячая диарея стекала по её тощеньким ляшкам водопадом. Прослезившаяся от обжигающей ректальной боли, Майа надавливала на область своего пупка обеими руками, выжимая из себя больше несъедобную «подливку», точно зубную пасту — из тюбика.
Возгордившийся доктор наблюдала за своими подругой и подопечной без намёка на сочувствие. Как вдруг, вместе с очередным, беды не предвещавшим выхлопом в её трусы, как ей показалось, неожиданно высвободилось что-то кроме пахучих метана с азотом. Рицуко покраснела. Резво подоспевший понос быстро перестал помещаться в её нижнем белье и густой светло-коричневой лепёшкой растекался уже и под тёмным волокном колготок. Свежий человеческий кал, крутивший своим смрадом живот и даже слюну из собственного рта заставлявший на вкус становится не отличимой от рвоты, жался к ноздрям несчастного Икари, погребал в своей однородной жиже, просвечивавшейся сквозь тоненькую оболочку полнящихся трусов, его губы и нос.
Так и не успевший затвердеть и обрести форму, он заимствовал свою кремообразную, липкую консистенцию у куриного паштета или подтаявшего маргарина — от них же, в небольшой степени, наследовал и трудно перебивающийся аромат.
До этого ещё как-то державшийся на подкошенных ногах, теперь Синдзи чувствовал, что медленно утопал посреди оцепившего его со всех сторон «трёхпопья». Когда он окончательно сполз на пол, все три задницы по инерции сомкнулись в одной точке ровно над его макушкой.
Потяжелевшие от груза, чёрные трусы Мисато без её помощи (по завету гравитации, можно было сказать) спустились почти до колен, вновь оказавшись, что иронично, в пределах мальчишеского нюха. Обременило их не что иное, как щедро наваленная куча здоровенных фекалий, конечно же. Они сохранили бóльшую часть своих форм, но всё ещё были далеки от нормативного идеала: стоило ли вообще упоминать уже о всей той лишней, невпитанной влаге, о жёлтых пятнах проигнорированного пищеварением свинного жира в молочно-шоколадной текстуре, блестевшей от слизи толстого кишечника? Наконец, о золотистых зубчиках непереваренной кукурузы, подтверждавших, что Синдзи правда видел перед собой что-то, что когда-то ещё представляло из себя съедобный удон? Стоило или нет — это, как видите, мной уже сделано.
Слипая меж собой чёрные волосы, водянистая жидкость тыквенного окраса заструилась вниз по его левому виску, что был повёрнут к Майе, пытавшейся без последствий стянуть с себя промоченные колготки. Другую сторону его головы, как нетрудно было догадаться, покрывало всем оставшимся в Рицуко поносным пюре, клейким и остывавшим неторопливо; доктор поборола стеснение и довольно посмеивалась с этого своим низким, погрубевшим голосом, соблазнительно приговаривая «ара-ара ~». Что касалось кокетливой опекунши — распрощавшись, по всей видимости, и со стыдом, и с честью одновременно, та блаженно и похотливо стонала, продолжая нагружать и без того исполинскую груду между ног. Через раз выход мягкого, надламывающегося кала мог сопровождаться тихим пыхтящим хлопочком притаившегося и лопнувшего в заднем проходе воздушного пузырька. Иногда Мисато промахивалась, и её сглаженные «бомбочки» приземлялись мальчишке прямо на рубашку; после этого они неспешно соскальзывали на пол, оставляя на её белой, незапятнанной ткани маслянистые коричневые следы.
Этого неконтролируемого тошнотворного безумия, на пару с установившимся в кабине запахом, который давно уже перестал быть описуемым, было более чем достаточно, чтобы всё же повергнуть нашего героя в обморок. Резкий спазм напоследок заставил его облевать всю свою одежду и обделанные трусы почти что приёмной матери (в качестве бонуса), прежде чем тот провалился в бессознательное забвение. Желтоватое полужидкое содержимое подросткового желудка расплескалось так, что забрызгало невысоким женщинам их элегантные каблуки, попало на кожу голени, бёдер… К тому моменту, когда Синдзи, не утирая заляпанного рта, безвольно свесил голову, чего облегчавшееся трио даже не заметило, абсолютно всё, что находилось у него в трусах, было уже прочно склеено и забито известно какой вязкой субстанцией.
скромности (последствиях несварения) и никогда больше не заходить в переполненный женщинами лифт. А что касательно Рёдзи Кадзи, чувством юмора всё подстроивший инспектор в самом деле обладал своеобразным.