Beauté forte à genoux devant la beauté frêle,
Superbe, elle humait voluptueusement
Le vin de son triomphe, et s'allongeait vers elle,
Comme pour recueillir un doux remercîment.
Шарль Бодлер
— Евгения Николаевна, нужно ли вам то, как я зачитываю свои труды? — спрашивает женщину нежный голос девицы, бурлящий от неловкости. — Полно вам, Влада Михайловна, такие чрезмерные формальности… — с неким упрёком проговорила та, — неужто меня побаиваетесь? — Нет, что вы… — неуверенно сказала девушка. Шуршание листа извещало о том, что до ушей скоро настигнет певческий голос, читающий рифмованные текста с идеями, которыми наполнены сердце юной девицы. А вот сердце Евгении давно превратилось в неприступную глыбу льда: в место, где вечную мерзлоту ничто не сможет растопить. Даже знойный день лета за окном, из которого доносится аромат ещё не увядшей сирени.А помнишь ли, тот день, где мы
Плескались в водах радости,
Где собрались тогда сонмы
Крылатых тельц идеальности…
Бабочки — символ лета, когда поля облачены в мазки неродных оттенков, образуя гармоничную картину, а из бутонов виднеется пыльца, которую так любят полосатые труженицы природы. Ах, безжалостный, жаркий прериаль… Со знакомства Влады и Евгении прошло семь месяцев. Неудивительно, что обе барышни перестали вставлять в обращения Отчества друг друга и настал конец декабря — комната Онегиной больше походила на мастерскую Эжена Делакруа, охваченная жарой камина, и удушающих заштопанных окон — снег же всё не выпадал! Тело всё потело, даже под лёгкими дуновениями веера, а вот сердце — сердце оставалось таким же замёрзшим, как прежде.Известно ли тебе, Родной,
Как по тебе я там скучаю?
По правде же, всему виной —
Всё безразличие, я знаю…
Безразличие — от этого слова зрачки Онегиной сузились, смотря на Владу: ей абсолютно безразличны мысли женщины о ней, а все лавры, элегии и кривоватые эскизы получает беспечный, противный и заносчивый Олег, которому любовь девицы не надобна. Любовная скаредность? Или же желание избавить Ленскую от невзгод, которые ей принесёт Олег? В любом случае, вдова не слыхала ответа с момента знакомства с Ленской. А слово «Родной» ещё сильнее злило Евгению: хочется, чтобы она была «Родной». — Евгения, вы меня слушаете? — Ах, да… Извините отвлеклась. Продолжайте. От раздражения, юная девица посмотрела в сторону того, что пленило внимание женщины во время зачитывания стихов, как вдруг: — Ах, ну и пурга снаружи! Женщина удивлённо взглянула на окно, с рвущейся от зимней злобы бури по ту сторону стекла. — Неужто снег выпал? — Да, но как я домой отправлюсь? — А кто вам запрещал почивать в моих имениях? Девушка раскраснелась от замешательства: действительно, зачем ей уходить из тёплой усадьбы Евгении, чтобы мёрзнуть под снежными парами агрессии и дойти до такого же имения, которое отличалось уже тем, что принадлежало оно Владе. — Просто… сколько я с вами здесь? — спросила творческая душа. Брови Онегиной приняли разные позы: одна сторона щурилась, и словно была чем-то опечалена, а другая дуга дёрнулась верх, будто от злобы. Рот же скривился от вопроса, что витал в воздухе, и материализовался из алых уст в виде голоса циничной женщины: — Мы здесь с вами вроде после посещения дома Лариных, а сюда возвратились тогда, когда начало смеркаться. Значит мы здесь не так давно. — после сказанного, Евгения плавно сменила выражение своего лица на что-то более колющее и пренебрежительное, — Влада, в последнее время вы будто умышленно меня сторонитесь, с чего бы вам это вдруг делать? Продолжая мешкать от колющих вопросов, которые словно были заданы не из желания любопытства, а из желания вразумить девушку, Влада лишь продолжала искать оправдания для своего будущего мужа: — Ваши высказывания в сторону Олегушки… они слишком нелицеприятные. — И? Неужто считаете, что забыв о моих словах об этом дармоеде, вы не столкнётесь с его паршивостью, хамством и бездуховностью. Неужели забыли о том, как этот заносчивый мальчонка заигрывал на ваших глазах с юной белянкой; забыли о том, как он пытался ухаживать сегодня за мной, пока мы гостили у его семейства? — пока Евгения это говорила, она уже с начала этой реплики встала с дивана и плавно, но грозно настигала Владу, — ещё и Олегушкой зовёте. Онегина явно спугнула девицу своим поведением: та отшагнула назад, и скукоживаясь от некого стыда, походила больше на загнанного в угол зверёнка. Евгения не могла оставить это без внимания, а потому, чтобы не портить ситуацию, она выдохнула, собрала упавшие на лоб волосы, и предложила следующее: — Может выпьем наше любимое вино? — Clicqout? — более уверенно спросила девица. — Что вы, Родная моя. Bordeaux. Влада лишь кротко кивнула и последовал звон колокольчика — в комнату резко вошёл камердинер. — Егор Алексееич, принесите Бордо: хорошее и выдержанное. Послушно кивнув, пожилой мужчина ушёл, оставив двух барышень наедине. Глаза пересеклись в неясном, от тьмы, взгляде. Зеркала души лишь поблёскивали от света, что не очень охотно давал камин, в котором тлела древесина, жадно обгладываемая огнём. Евгения заметила в Ленской взгляд некого любопытства и страха, будто ей желалось чего-то, однако признать девица этого боялась. — Что-то не так, Родная моя? — спрашивает Евгения нарочито холодно и насмешливо, чтобы добиться более пылкой реакции. — Да… что же вы? Просто смущает ваше нетипичное обращение ко мне. Женщина посмеялась. — Вот как. А может мне следует выбрать что-то менее смущающее? Милая, charmant Vlada, chéri… — Полно вам, Евгения! — громко перебила Влада свою собеседницу, но тут же закрыла рукой рот, когда в комнату вошёл камердинер с долгожданным вином и с двумя хрупкими бокалами прямиком из ветхого серванта, сохранившегося ещё со времён дядюшки Онегиной. — Merci, Егор Алексеевич. Слуга ушёл — барышни снова остались вдвоём. Женщина умело раскупорила бутылку — звук, слабое шипение и лёгенький пар, сочившийся из крепко выдержанного напитка. Одним удовольствием было просто держать это сокровище для энофилов, а какие ещё эмоции надобно описывать, когда из зелёного, холодного стекла изящной струёй вылилась атласная жидкость, которая плескалась в змеином танце, соприкасаясь со стенками бокала. — Знаете, Влада… я ужасно хочу быть сегодня пьяной. — Никогда не пойму… ваших… петербургских примет, — сказала девушка сквозь неловкие смех и улыбку. Но засмеялась она так, словно не хотела злить женщину вновь. Её глаза пленили шипучие соки, чей красно-пурпурный цвет уже веял горько-кислым вкусом с нотками винограда. — Что же вы не пьёте? — Ах, в мысли пустилась… — сказала Влада и резко выпила содержимое бокала: она совсем не умеет пить. Ленская всегда забавляла Онегину своими поведением, характером и идеалами, однако, в последнее время, столичная дворянка ловила себя на мысли, что ей хочется проводить куда больше времени с юной красавицей не только, как с подругой, но и как с теми, кто когда-то давно красил любовную скуку женщины. Но что-то не позволяло начать новые отношения: что-то тяжёлым грузом оседало в ней, твердя, что лучше оставить всё как есть; что лучше уж Ленская венчается с Лариным, чем будет участницей бурного романа с Евгенией, чья жизнь полна грехов, лишних слёз и гадких видений, подобно тем, что рождаются после употребления треклятого абсента. Но Олег — ненадёжный человек, и скорее всего в браке будет пренебрегать своей женой. А Влада будет увядать, рыдать от осознания измен супруга, и в первую очередь, осознания того, кем является её муж на самом деле… Но пока что Ленская ещё юна и сейчас, в усадьбе Евгении, это была не скромная девица с необычайным талантом и умом, а эмоциональная девчушка с грубоватыми нотками в поведении и с полным непонимания того, что она делает: опьяняющий дурман — с кем не бывает? И всё же, та Влада Ленская в ней ещё узнавалась. — Евгения, вообще… что это за жаровня у вас в комнате… ик! А я же… ещё своё льняное платье надела и… жакет — представьте себе — из Германии! Ja ja… direkt aus Deutschland! Несмотря на то, что вдова очень большая любительница сокровищ французских виноделен и золота Шампани, выпила она намного меньше да к приходу змия уже давно привыкла. Хоть как-то отгоняя от себя мрачноватые мысли, Онегина с ухмылкой делала глоток, который шипел на языке, одаривая его горьковатым вкусом — Влада же бурно говорила обо всём, что её пьяный рассудок посчитает приемлемым для диалога. Впрочем, исход был ясен. — Mon Dieu… ну и дело. Говорила, что этим вечером хочу пьяной быть я, а вышло так, что хмельной дурман вас настиг раньше, причём такой сильный. А Влада всё равно не услышала ироничное высказывание старшей и продолжала бормотание, походившее на речь уверенного оратора, и плакаться слезами речей своих переживаний. И продолжался этот абсурд долго, если бы не одна фраза: — Знаете, Евгения, моё сердце желает любить… Я просто хочу любить… — всхлипывала бедная художница стихов. «Я люблю вас и хочу, чтобы ваше сердце ответило тем же…» — подумала женщина, и хотела даже это сказать, но что-то её остановило: — нет, нужно что-то другое… » — Влада, вы, как человек творческий, взгляните в мои глаза… — Евгения вплотную приблизилась к лику девицы, — опишите то, что вы в них видите. Даже с жизненной неопытностью девицы, даже тогда, когда её окутали пары бурного опьянения, она поняла то, что живёт в Евгении с восемнадцати лет. Затуманенный лес изумрудов пристально глядел в глаза напротив. — Вы… страдаете… — Вот как, а знаете, что я вижу в ваших глазах? — Что? — Ваши закопанные ко мне чувства. Не успела девушка ещё что-то невнятно и уверенно пробормотать, как вдруг она упала на грудь Евгении, которая этого не ожидала. — Влада, милая, боюсь вы слишком хмельны, — поглаживая по голове, говорит с тоскующей горечью старшая, — давайте уйдём в мои покои. Пока смольная головушка лежала на блузе женщины, та почувствовала, как греется её душа, подтаивая, но не было только приятных чувств: ощущалось что-то горькое, что стало следствием некого разочарования. Влада ответить на чувства женщины не могла да и не в состоянии она. Тлеющая древесина камина стала заложником задумчивого взгляда серых глаз à la barmaid Suzon. Лицо Онегиной оставалось невозмутимым, однако её сердце рыдает, не только от вновь оживших чувств, полных хаотичных мазков разнообразных и разноцветных эмоций, но и от осознания того, что невзирая любовь к Ленской — вместе им не быть, иначе девушка столкнётся с не менее ужасными чудовищами, рождёнными уже грехами и эгоизмом женщины, и тогда безмятежная юность девицы ждёт лишь один исход: увядание, как и в браке с Лариным, чьё счастье мнимо, как туман. А пурга продолжала рвать и метать.