и лотосы распускаются

лишённый имени заполошно дышит, и вода вздымается под ним, и убывающая луна сокращается, как его ущербное сердце. он наблюдает, как она расширяется и сужается, будто рёбра не умещают в себе лёгкие, будто и ей воздуха не хватает; она набухает, она дрожит, она движется, она живёт. он наблюдает и не может увести взгляд. это не луна, осознаёт он: это иллиций космического удильщика освещает путь к плеяде осуждённых на смерть звёзд. это не просто вода, понимает он: это примальные моря, поглощённые космическим чёртом, а он в самом его чреве. он не помнит, когда ступает на другую планету — или, скорее, когда его туда выливают вместе с содержимым рыбьего желудка. эманатор освоения — космический удильщик с прозрачным нутром, — разлив в котлованы литосферы океан, уплывает в другую галактику, не оглядываясь. мужчина провожает его разрежённым взором. его голова полая, как вода по весне, и перед глазами всё плещется и плывёт: ему мерещится, как небесные светила пульсируют, раскалываются и сходятся по разлому, будто в зацикленном кадре киноплёнки. его лёгкие разрываются, регенерируют и вновь разрываются, вдыхая грозный, разнузданный воздух местной атмосферы, ещё не оттягощенной органическими существами. когда волны увлекают его к раскалённым льдом губам берега, он засыпает; вой океана и чьё-то размеренное сердцебиение убаюкивают его. ему снится, как день сменяется ночью по воле людей, древо, дарующее бессмертие, и фрески, на которых рождаются, живут и умирают наследники лу́на. когда он пробуждается в следующий раз, он зажат в лапах жаложука, а под ногами — раззявленная пасть леса, жвалами-соснами впивающаяся в космос. ему не доводилось доселе видеть деревьев высоких настолько, что даже небо не было им пределом. он думает: это моё тело мало или их тела велики? он думает: неужели паразиты тайзиронта уничтожат эту планету? он думает: неужели паразит шуху уничтожит моё тело? он думает: неужели жалкое насекомое уничтожит жизнь дракона? он не верит, а потом рой саранчи безудержно множится, пока плоть планеты не начинает тлеть. он покидает её, скорбящую и рыдающую, на поезде эона освоения, пока по всей вселенной раздаётся панихида по крохотной частице мироздания. может, он покидает её не так давно, но она погублена задолго до его появления: эхо фрагментума из раза в раз возглашает её разрушение. безымянному не удаётся понять, почему какой-то рухляди акивили есть до него дело, коли она даже раскрыла ему свои двери, почему, когда ему самому с трудом есть дело до себя, но он стоит в пустом купе — огни погашены, пыль слоями застелила пол — и ощущает себя чуть более человеком, чем он есть на самом деле. его высаживают на дружелюбной земле, окруженной двумя спутниками. они оба белы, как молоко в фарфоре, как сяньчжоуский жасмин, и что-то в нём откликается скулежом и жжением в груди, но он не плачет: потому что не помнит. когда восходит дневная звезда, ему хочется рычать и злиться, но он тоскует. потому что не помнит. там он встречает чудну́ю женщину с паучьим взглядом и чудесным голосом, который успокаивает его, как та песнь первородного океана на планете, ещё не взрастившей жизнь. там он обретает имя — жэнь, — но человеком он так и не становится. металлическое создание утешает его словами, что люди — не единственные дети вселенной. жэнь понимает, ведь он был рождён уже чудовищем; он не знает, что значит быть человеком. ему отчего-то жаль. девочка, называющая себя волчицей, дразнит его; она беззаботна и себе на уме. она усмехается: «люди вечно о чём-то жалеют». жалеет ли дракон о том, что наделал? он должен, думает жэнь, его слёз должно быть достаточно, чтобы затопить чешуйчатое ущелье. серебряная волчица, найдя развлечение в его угрюмом лице, хохочет. у неё серые волосы, и она совсем не похожа на лису. в конечном счёте она волчица. жэнь заполняет свою жизнь отражениями новых людей. *** столетиями он ищет упокоения, обещанного рабом судьбы, но это желание не утоляет его жадность: его душа жаждет забрать с собой виновника его бессмертия. он не сумеет спутать ни с чем лазурь его глаз, но жизнь не даёт ему возможность увидеть их даже во сне — там взгляд дань фэна подернут дымкой, он не чист и не ясен; жэнь не угадывает в нём того самого человека, но ненавидит его — и для него нет ничего чище и яснее этого ощущения. много после волчица делится с ним миссией на космической станции, её голос полон баловства: — твоего дань фэна теперь зовут дань хэн, и он носится с твоим — ну, типа твоим — копьём, ха-ха! — она пихает его локтём в бок (ей приходится приподняться). жэнь сохраняет тишину, но волчица замечает, как он резко вдыхает воздух. — мы с кафкой так, понаблюдали издалека, как эти, каких там… экипаж экспресса, в общем… как они копошились на станции. им же нужно было найти подружку кафки, все дела. не знаю, чё им с розовым щеночком взбрело в голову, но твой парень полез к стелле то ли искусственное дыхание делать, то ли ещё чего. кафка чуть сама его не придушила вместо тебя, такая она смешная. волчица заваливается на диван с телефоном — что-то пиликает и клацает — и даже не оборачивается в сторону жэня. — не надумывай, милая, — тянет кафка, войдя в комнату, не издав ни звука. жэнь знает, что такая поступь присуща хищникам, и его это немного восхищает. — ага, как скажешь, мамуля, — закатывает глаза волчица и тут же ойкает, не успев увернуться от удара босса в какой-то игре. кафка садится рядом — лист вишни, падающий с дерева, — и улыбается блейду. — тот мальчик довольно любопытный. — пфф, ага, — саркастирует волчица и обращается к жэню, — честно, дружище, не понимаю, что ты в нём нашёл. он вялый, как селёдка; ну, дерётся что надо, это одобряю — хотя мне, в целом, пофиг, кто там как дерётся. — не ругайся, — ласково укоряет её кафка. — что касается твоих слов: о вкусах не спорят. — а кто спорит? никто не спорит. тебя вообще вкрашнуло в ту девчонку, я же молчу, — лицо кафки остаётся непроницаемым. — без обид, но у неё не все дома: помнишь, на той планете кишечнополостных она залезла какой-то медузе в рот, лизнула её, а потом нам пришлось убегать от тамошних властей, потому что это оказался их премьер-министр? бр-р, — девочка передернула плечами. кафка прищурилась: — ещё слово, и я не пощажу тебя, моя милый волчонок. волчица юркает в другой конец комнаты, как учуявший опасность зверёк. жэнь, целиком поглощённый мыслью о дань… хэне, вмешивается ни с того ни с сего: — он… не в моём «вкусе». я хочу его убить. волчица издаёт гоготок из своего угла. — … м-м, а-жэнь, — подбирает кафка слова, — я уважаю твои выводы и решения по поводу твоих ощущений, однако… порой люди делают их поспешно, порой… им не хватает опыта, чтобы верно интерпретировать свои чувства. к сожалению, твоё сознание помнит лишь отголоски твоей жизни на сяньчжоу, и, боюсь, этого недостаточно. кафка кажется всеведущей, всемогущей, всепонимающей, и блейд доверяет ей как своей благодетельнице, но ему тошно согласиться с ней в этом вопросе. — я помню, что я его ненавижу, — режет он, скалясь, как дикое животное. — ненависть — это слово, — качает головой кафка, — обычно чувства непросто описать вербально: слова не дают полной картины, привирают, накладывают не тот смысл. быть может, твоё отношение к дань хэну подразумевает другое понятие. — желание его убить не доказывает мою неприязнь? — рычит он. — что для тебя смерть, милый? — спрашивает кафка. освобождение, думает жэнь, но молчит. выдыхает раздражение и уходит. он хочет убить его, чтобы спасти. *** когда они встречаются у грота в чешуйчатое ущелье — священное, вечно плачущее место, — его так распирает от ликования, что он не в силах удержать в узде рвущийся наружу хохот — будто он годами ждал этой секунды воссоединения. дань хэн выглядит, как оленёнок, который не снёс бы напора ветра, но клинок блейда не колеблется, рассекая пространство всполохами воздуха. он триумфально улыбается, наблюдая за тем, как оленёнок принимает облик видьядхара, как он принимает правду о себе, становится ближе к нему, к их общему прошлому. они бьются бок о бок, и это то, чего блейд не мог предположить как возможный исход их встречи, но его душа так трепещет, будто она не нуждалось ни в чём ином и не верила в другую развилку судьбы. они разлучаются вновь, когда цзиньюань — тоска и усталость индевеют в его взгляде — уводит дань хэна к его друзьям. кафка выхаживает его, когда мара едва не сжирает его заживо; когда его разум очищается, он даже узнаёт ту сумасшедшую девушку, что путешествовала с кафкой. она спрашивает его: — что вас связывает с дань хэном? жэнь не стеснен необходимостью удастаивать ей ответом, но с его губ само собой стекает слово «судьба». — м-м, кафка то же самое про наши с ней отношения сказала. очень информативно, — фырчит она, наморщившись. — мне… — игнорирует её блейд, — ещё нужно кое с чем разобраться. кафка понимающе шепчет ему: — иди. *** жэнь ищет дань хэна на лофу и находит вновь в чешуйчатом ущелье, смотрящим на статую предыдущего старейшины видьядхара. блейд глядит на него издалека, не имея сил предпринимать попытку убийства, и не знает, что ему делать дальше. — может, выйдешь? — обращается к нему дань хэн, лишь повернув голову — неосмотрительно оставив открытой спину. его водянистые рога сливаются с обликом неба сяньчжоу. — не боишься? — хрипит жэнь. — уже нет. — почему? — страх отступает, когда понятен его источник. — ты вспомнил? — вздыхает блейд. — немного, — мнётся дань хэн. их омывает свистящей песнью ущелья. жэнь узнаёт шелест знакомой одежды. — когда… я осознал, почему ты поступаешь так со мной, почему выслеживаешь, почему стремишься к моей смерти, я ощутил… опустошение, пожалуй, было бы самым подходящим словом. жэнь подходит ближе, непонимающе сощурив глаза. дань хэн смущённо поясняет: — убивать из любви — это… трагично. блейд хмурится усерднее и, когда смысл даньхэновых слов доходит до него, взбешенно шипит, хватаясь за рукоять меча и замахиваясь на видьядхару. — что ты несёшь?! дань хэн ловко уклоняется, материализуя копьё. — я ошибся? разве… инсин и дань фэн не любили друг друга? — что с того?! — рыкает блейд. — никто из нас уже не носит прежние имена. и разрубает клинком воздух, взращивая во влаге грота паучьи лилии; дань хэн отталкивается от земли, приземляясь на лезвие — грация и резвость дракона, — и, подпрыгнув, как богомол, оказывается у блейда за спиной. — тогда почему ты так гонишься за моей гибелью? — дань хэн делает поворот, невесомым движением перебрасывая оружие в левую руку, и приставляет остриё копья к горлу блейда. жэнь сжимает древко и тянет на себя, чтобы вырвать его из руки дань хэна, но встречает сопротивление — дань хэнь, следуя импульсу, влетает в спину блейда и коленом пытается повалить его на землю. — потому что нам была уготована смерть ещё столетия назад, — цедит он в ответ, не упав, но отшатнувшись, — а ты пошёл против природы, решил разрушить заведённый порядок в угоду своему эгоизму. — не я, — рявкает дань хэн, сжимает оружие крепче и мечет его в жэня, уже обернувшегося; от копья тот предсказуемо уворачивается. блейд делает рывок из выпада, как кобра, предплечьем брыкает дань хэна в грудь и заставляет его рухнуть на сухой камень, вышибая из того весь дух. — ты, — скалится блейд, — и твоя гадкая рожа — единственное, что мара не уничтожила в моей памяти полностью. единственное, стелларон тебя подери. когда удильщик выблевал меня на какой-то эоном забытой планете, когда твой чёртов поезд вёз в меня нанук знает куда; в этом ебучем аду, — выплёвывает он, — я держался за ненависть к тебе. блейд уязвленно уводит взгляд, и дань хэн удивлённо вскидывает брови. — как сказала бы одна моя подруга, это звучит как признание. он опасливо кладёт ладонь блейду на щёку и, когда тот оборачивается, с размаху бьёт его лбом в лоб, чтобы дать себе пространство для манёвра; выбирается из его рук, придавливает его спиной к земле и седлает его, слишком обессиленного влиянием мары, чтобы вновь дать отпор. — когда я был в заключении на сяньчжоу, знаешь, что меня держало? не давало мне утонуть в въедливом чувстве несправедливости, предательства? твоё сердцебиение, — дань хэн с горечью протягивает руку с наручем: — мои запястья туго стягивали кандалы, но я отчётливо ощущал, что не один. может, ты этого вовсе не желал, но твоё эфемерное присутствие помогло мне не сойти с ума. так же, как ненависть ко мне позволила тебе сохранить разум. дань хэн устало вздыхает, касается ладонью своего саднящего лба и садится рядом, подперев подбородок коленями. — ты был прав тогда. я бежал от своего прошлого, потому что оно несло с собой лишь разрушение. что-то внутри меня до сих пор противится тому, что дань фэн — часть меня, однако… если я не могу полностью принять то, что он моё прошлое, я могу смириться с тем, что я… его будущее. его наследие. возможно, он передал мне свой эгоизм, — хмыкает он, обхватив руками ноги, как маленький ребёнок. жэнь продолжает лежать на хладе камня, безмятежно глядя в небо — в нём таяли облака и леденела бледная синева. где-то за его пределами рождались и умирали звёзды, но блейду впервые не было до этого дела: предмет его исканий был найден и сидел подле него. — кафка сказала, — хрипит он — дань хэн слышит в его голосе шелест ветра, — что я мог неверно объяснить себе свои чувства. потому что… мне не достаёт опыта. может быть, она не так далека от истины. блейд прикрывает глаза. на его лицо падает тень статуи верховного старейшины. — я мало что помню о жизни на сяньчжоу. и образ дань фэна уже размыт. ощущения живут дольше. и то, что чувствовал инсин к дань фэну, — что-то слишком сложное для моего понимания. дань хэн вздыхает вновь. шум воды и шёпот песка утешают его, как колыбельная матери. он был зарожден в утробе чешуйчатого ущелья, и его матерью было море — здесь он мощнее всего ощущает связь со своими предшественниками. — после битвы с фантилией на меня нахлынули воспоминания о квинтете. возможно, это покажется противоречивым, но… это ценные воспоминания. я чувствую, что не должен от них отказываться. можешь посмеяться надо мной, но я дорожу и тем чувством, что испытывал дань фэн к тебе, к инсину — неважно, — дань хэн машет головой, будто отбрасывает какую-то мысль. жэню чужды рассуждения дань хэна, полные рефлексии, но он не может не разделять их. он отрешённо засматривается на драконьи рожки: они кажутся ему похожими на кораллы. — мне кажется, это одно из тех чувств, что формируют душу, — делится дань хэн и замолкает. их загребает волна тишины, и они вслушиваются в дыхание друг друга, звучащее в унисон, в то, как ветер щерится вечерней стужей, как дрожит от холода воды побережье. даже звери изобилия жмутся друг к дружке, не тревожимые людьми. — я всё ещё хочу убить тебя, — произносит блейд, — но я могу подождать. дань хэн улыбается, и там, где его пальцы касаются лица жэня, распускаются лотосы.