Искупление

1.

Солнечные блики пляшут в золотистой копне детских волос. Смех колокольчиком разрывает тяжелый и удушающий воздух июля, под порывом суховея гнется выжженная трава. Хрустит выгнившая изнутри ветка дерева, на которой всего минуту назад бесстрашно устраивалась девочка. Мгновение — и новая жизнь в кармане. Новая детская жизнь. Таких были сотни, тысячи. Как и предначертано, смех сменяется визгом. Жнец устало поднимает глаза на сорвавшегося и стремительно несущегося к земле ребенка. Происходит то же, что и много раз до этого — чувствующий приближающуюся кончину, человек безошибочно находит его глазами. Секунды растягиваются, наливаются медом, замирают. Жнец здесь, чтобы искупить грехи. Станет ли спасение чужой жизни искуплением? Или очередным выговором с продлением срока работы? Бесконечность плюс еще примерно сотня лет. Бесконечность и двести. Триста. Какая уже разница? Жнец делает шаг навстречу падающей девочке, и воздух под ней надувается, словно огромная водяная капля. Это смягчает ее падение, и вместо смертельного перелома она всего лишь разбивает лоб и теряет сознание. Всего лишь. Должно быть, Жнец до ужасного противен. Строка с ее именем на бесконечном пергаменте загорается красным. Возраст с семи лет сменяется на сорок пять. Для Жнеца Смерти эти тридцать восемь лет — одно мгновение. Одно мгновение с тысячью лиц, искаженных мукой и ненавистью. Он больше никогда не вспомнит обращенных к нему с мольбой карих глаз. Он не запоминает глаза людей. Они все одинаково пустые. (Как при его жизни, так и после смерти.)

2.

Наказание не измерялось дополнительными годами службы. Это было понижение — теперь Жнец Смерти занимался не людьми, а животными. «До следующего искупления». Сколько всего он должен искупить? Осознать? Он уже и не запоминает. Небеса низвергли его после смерти, сделав то ли подобием человека, то ли божества. Хотя до божества ему явно далеко. Он что-то между — не жив, не мертв, вроде бы существует, а вроде бы и нет. Жнец не уверен, что он есть на самом деле. Зато он точно знает, что есть тяжесть его грехов — каждый шаг, каждый новый день, каждую минуту они все сильнее и сильнее давят на его плечи. Когда-нибудь он сломается и согнется пополам, но даже тогда не найдет искупления. Он не знает, как его получить. Как его получить человеку, убивавшему невинных? Как его получить человеку, вонзившему нож в сердце родному брату? Как его получить тому, кто преклонился пред своими грехами и тщеславными желаниями, кто отказался от человеческого в угоду минутному? И можно ли? Жнец устало прикрывает глаза — он уверен, что «искупление», которого он добивается, всего лишь сказка. Он будет вечность отрабатывать то, за что ему не стыдно. Вместо отчаяния и ненависти к себе он ощущает лишь усталость. Гнетущую, тяжелую, зудящую под ребрами и тянущую его камнем ко дну. Усталость, обрамляющую его, окутывающую. Он просто смертельно устал. Какой парадокс для Жнеца! Холодный осенний городок — серый и нелепый в своей обнажившейся с уходом лета корявости, встречает его молчанием. Людей на улицах почти нет, и Жнец даже отдыхает те несколько минут, которые нужны, чтобы достигнуть пункта назначения. Он замирает у тротуара. В луже, изваляв шерсть в грязи, свернулся небольшой серый комок. Ледяная капля плюхается с неба на голову и сползает по шее под рубашку. Вторая. Третья. Лужа, ставшая последним пристанищем худющего кота, жалобно дрожит. Жнец заглядывает в нее, силясь отыскать свое отражение, но видит лишь готовое вот-вот разорваться на части тяжелое сумрачное небо. Волосы липнут ко лбу и вискам, разыгравшийся дождь омывает лицо. Жнец совсем не помнит, как он выглядит. Как он выглядел когда-то. В те времена, когда еще существовал. Новый камень привязывается к его петле. Дно все ближе и ближе. Будет ли больно наконец упасть? Вдруг дождь прекращается. Жнец удивленно смаргивает капли с ресниц и распрямляется. На тротуаре перед ним стоит слишком высокая для своих тринадцати лет светловолосая девочка. На лбу — шрам. Брови сведены. Глаза, сотканные из солнечного тепла, скользят по его лицу и телу, но, Жнец уверен, не видят его. Девочка держит зонтик над ним и умершим котом. Переводит на маленький комок жалостливый взгляд. Вдруг наконец вылезшая из тела душа обвивается вокруг ног и мурлычет. Жнец опускает глаза и отступает на шаг от кота — тот, словно привязанный, спрыгивает с бордюра за ним и вновь оказывается рядом. — Теперь тебе будет хорошо, — шепчет девочка с солнечными глазами и слабо улыбается. Ее улыбка дрожит в уголках губ от сдерживаемых слез. А потом она смотрит на Жнеца. Он уверен, что на него. Дотрагивается до давнего шрама, разодравшего бледную кожу лба. Н-е-п-р-а-в-и-л-ь-н-о.

3.

В следующий раз они с девочкой встречаются зимой. Небольшой пруд в низине холма, на котором до сих пор возвышается то злополучное дерево, упав с которого она на всю жизнь заработала шрам на лбу, покрыт тонкой коркой льда. Ботинки чуть скользят, когда Жнец ступает на него и бредет в сторону троицы резвящихся подростков. У него есть время рассмотреть их лица. (У него всегда есть время. Его слишком много. Удушающе много.) Некогда длинная копна золотистых волос острижена, и сейчас ломкие концы еле достают до лопаток. Карие глаза смеются и кажется, что круглое и раскрасневшееся девичье лицо заливается солнечными лучами. Как же ее зовут? — Осторожнее, Марк, — кричит давняя знакомая Жнеца отдаляющемуся долговязому пареньку с точно таким же лукавым изгибом губ и коротко стриженными соломенными волосами. — Лед еще тонкий, — добавляет мальчишка поменьше ростом и заметно отличающийся от брата и сестры. У него низко посаженный лоб, вечно хмурое лицо, поджатые губы. Очки на носу. Круглые линзы позволяют лучше рассмотреть рассыпавшиеся на светло-синих, почти серых радужках крапинки. Он запускает плохо сгибающиеся от холода пальцы в темный ежик волос и делает несколько шагов к Марку. Вновь треск. Такой, что, кажется, рвет барабанные перепонки в ушах. Словно кто-то невидимый неподалеку ударяет в огромный гонг. Жнец наблюдает за тем, как лица всех троих искажает страх. Огромная трещина разрезает лед под коньками Марка. Секунда — это, наверное, очень долго, когда ты умираешь. Жнец уже не помнит. Но проходит ровно секунда, и только что стоявший на льду мальчишка с криком падает в воду. Еще две секунды, чтобы сестра и лучший друг пришли в себя и бросились на помощь. Еще пять, чтобы не успеть поймать их руки. Тяжелая одежда тянет ко дну. Ледяная вода забивает горящие легкие. Марк не умеет плавать, и панический страх обрубает последнюю возможность выжить. Еще минута, чтобы он захлебнулся. Две — чтобы с трудом, криками и слезным воем двое живых вытащили тело из-подо льда и оттащили на достаточное расстояние от трещины. Пять минут беспрерывных попыток привести тело в чувство. Душа Марка замирает рядом со Жнецом. Он беспомощно смотрит на сестру и друга. Молчит. Часто люди кричат, пытаются привлечь внимание, залезть обратно в тело. Еще чаще — плачут и молят Жнеца дать им еще немного времени. (Времени много только у Жнеца Смерти, но это больше проклятье, чем благословение.) А Марк молчит. Жнец тоже. Воздух дрожит, словно вот-вот должно произойти что-то странное, не вписывающееся в обычный уклад дел. Оно происходит: девочка с солнечными глазами поднимает голову и безошибочно находит Жнеца взглядом. Ее губы изгибаются. Она не говорит вслух, но Жнец все слышит оглушающе громко: — Пожалуйста. — Попрощайся, — охрипшим от долгого молчания голосом обращается он к Марку. Тот отрицательно качает головой, не слыша Жнеца и не веря в происходящее. Точно лед, ставший его погибелью, серебрятся на щеках дорожки слез. — Попрощайся! — кричит Жнец. Этот крик сотрясает воздух, но остается беззвучным для людей вокруг. Даже смотрящая прямо на него девочка не вздрагивает. Софи. Ее зовут Софи. Он вспомнил. Душа Марка делает шаг к сестре. Один, второй, третий — испаряется. Его тело словно подбрасывает невидимая сила, и изо рта вытекает вода. Рука, на мгновение вновь обретшая жизнь, в последний раз сжимает руку сестры. Их кажущееся нелепым прощание длится всего три секунды — как только Жнец отмеряет их, он открывает небольшую колбу, и душа Марка со свистом вырывается из тела и затягивается в нее. Теперь уже навсегда. Вой Софи дрожит в ушах еще очень и очень долго. Вместе с этим воем что-то трескается. Один из сотен камней, привязанных к петле на шее. Или первый позвонок — тело вот-вот сломается, и Жнец сложится в несколько частей в агонии боли.

4.

«Это конец?» Жнец ненавидит этот вопрос. Слишком часто он слышит его от душ людей. «Неужели это конец? Я ведь столько не успел сделать. Не успел пожить.» Люди всегда не успевают жить. Вот и сейчас старуха, дряхлая-дряхлая, повидавшая многое, кричит, стенает и борется за жизнь. В последние мгновения она забывает о болях, о невзгодах, о своих многочисленных жалобах, обращенных к небесам. За мгновение до того, как обжигающий и прожорливый огонь набросится на ее морщинистую кожу, укутывающую органы и стучащие друг о друга кости, она сражается за жизнь так, как не сражалась никогда. Жнец дожидается ее снаружи пылающего дома. Вокруг собрались зеваки. Некоторые пытаются своими силами потушить огонь — заливают водой, набрасывают верхнюю одежду. Это плохо помогает, но толпа каждый раз одновременно облегченно выдыхает, когда то из окон первого этажа, то из дверей вываливаются покрытые сажей люди. Мама с ребенком. Жнец навестит их нескоро. Кошка с бешеными глазами и обгоревшим хвостом — они встретятся через пару лет. Старухе выбраться сложнее, чем другим: она живет на последнем этаже. Отчаявшись пробраться по лестнице, ровно через пять минут она выпрыгнет из окна и разобьется. Жнец равнодушен. Он равнодушен к гудящей толпе, к звучащему в ушах вопросу — «почему?», к обдающим жаром языкам пламени. Когда-то давно этим же безудержным огнем он сжигал разграбленные деревни. Равнодушие похоже на пепелище. Вместо души у Жнеца, который должен был бы сочувствовать умирающим, чтобы отыскать путь к искуплению, выжженная земля, на которой ничего и никогда не прорастет. Эта земля навсегда останется мертвой. И он, судя по всему, навсегда останется жнецом смерти. Бесконечность плюс бесконечность — вот и все те годы, что ему отведены. Бесконечность плюс бесконечность — пока небесам не надоест калейдоскоп жизни, смерти и чувств, и всё не будет уничтожено в один единственный миг. Бесконечность плюс… Глаза встречаются с уже знакомыми и приевшимися карими. Софи — ее имя приходит в голову до странного быстро — сквозь толпу смотрит именно на него. Она вытянулась, повзрослела — черты лица лишились детской угловатости и начали приобретать мягкие женские черты. Округлился подбородок, засияли ярче глаза. Только Солнце в них утратило безоблачную надежду — Жнеца как будто обожгло, полоснуло не проходящей и плохо спрятанной за радужками печалью. Еще две минуты. Новая горечь, прилипшая к ней, не вязалась с образом Софи, оставшимся в памяти. С тем теплом, которая она несла миру. Благодаря Жнецу она превращалась в самого обычного человека. Минута. Старуха теряет последнюю надежду. Это — самое страшное, что может произойти перед смертью. Софи медленно поворачивает голову на дом, словно уже знает, что должно произойти. Тридцать секунд. Мизинец вздрагивает, и Жнеца словно прошибает молнией. Небеса играют: от руки мертвого к живой тянется красная нить. Голова старухи высунулась из окна. «Почему?!» Жнец делает шаг навстречу Софи, и последние десять секунд замирают. Все застывает — даже бушующий огонь старательно делает вид, что он нарисован. Без труда Жнец пробирается сквозь толпу к девочке со шрамом на лбу и останавливается перед ней. Он уверен, что она его видит. Теперь понятно, почему. — Уходи, — тихо просит он. Еще не понимает, не осознает, почему же ему так важно, чтобы она не видела новую смерть. Ее испуганные огромные глаза впериваются в старуху. Жнец делает шаг в сторону, чтобы загородить Софи обзор. — Уходи. Мгновение — и мир вокруг нее сменяется привычным убранством маленькой гостиной дома. Единственное, что остается тем же в вязком полотне замершего времени — высокий темноволосый мужчина в черном одеянии с несколькими колбами, закрепленными на кожаном поясе. А в колбах — мистическое свечение умерших душ. Софи тяжело сглатывает и вцепляется в его руку. Знает, что он испарится так же, как делал всегда, оставив ее вновь задаваться вопросом, насколько далеко зашла игра ее воображения. Она видит того, кто ходит под руку со смертью. Кто и есть сама смерть. Смерть, позволившая ей жить. — Я знаю, что ты не виноват в кончине моего брата, — отчаянно шепчет Софи прежде, чем Жнец растворяется в воздухе. С оглушающим шумом вновь пошедшее время ударяет по ушам, и она, чувствуя, как катятся слезы по щекам, обессиленно падает на пол. Ни секунды. Жнец забирает новую душу. Сколько еще таких будет до того, как он вновь придет к девочке с глазами-солнцами?

5.

Издревле считается, что для каждой души есть предназначенная ей. Эти души связывает красная нить, которая когда-нибудь обязательно выведет тебя к твоему человеку. Но увидеть ее невозможно — небеса подшутили и скрыли ее от человеческих глаз. Когда Жнец еще был человеком, он встретил свою родственную душу. Жаль, узнал он об этом после смерти. Когда он был человеком (как же давно это было?), он никогда не нуждался ни в чем. Младший сын правителя, любимец болезненной и молчаливой матери, услада глаз отца — ребенок пошел в него любовью к сражениям. В будущем великий и не знающий пощады полководец, с детства он привык быть первым во всем. Во всем, кроме права наследования престола. Старший брат не отличался умом, характером или силой, он был слишком чувствительным, слишком наивным и слишком далеким от политических игр. После смерти отца он стал легкой мишенью для манипуляторов, желавших почувствовать себя серыми кардиналами — тряпичная марионетка в их руках. Нельзя сказать, что Жнец сам не пользовался его слабостями. Он стремился к тому, чтобы его знали и помнили все, и добивался этого своими способами. Победы в битвах, головы, которые он рубил направо и налево, не знающая границ жестокость — опьяняющая эйфория после каждого убийства застилала глаза. Он никогда не умел ценить жизнь: с самого детства ему внушали, что есть лишь одна ценная жизнь — его собственная. Это был тот урок, который он запомнил лучше всего. Но ценил ли он свою жизнь на самом деле? Она протекала в бесконечных сражениях, закулисных интригах, в ненависти к брату, который не заслуживал власти, но лишь по праву рождения получил ее, в ненависти к людям, которые хотели сместить Жнеца, отослать его, убить — три покушения за пять лет стали для него последней каплей. Алчность снесла голову. На дороге к власти он не гнушался ничего. Даже убил. Убил собственную молодую жену в первую брачную ночь. Ее засватал правитель, король, царь и Бог — собственный брат, руками которого руководила группка подхалимов. С ними Жнец был в долгом противостоянии за место настоящего, пусть и невидимого публике правителя. У его жены были добрые глаза. Вот и все, что он помнил о ней — лишь добрые глаза девочки, которая долгое время была влюблена в него и с робостью и счастьем примерялась к мысли, что стала его женой. Он же в ней видел очередной способ чужого давления на себя. В ту ночь свершился переворот. Он убил женщину, которая пыталась остановить его в дверях — вспорол ей грудную клетку, словно хотел бы достать сердце, итак принадлежащее ему. Его люди грабили замок, в котором он провел детство. Он же вонзил кинжал в сердце брату. О, какими же наивными были его глаза в последний миг! Кажется, в них навсегда застыли удивление и радость от того, что любимый им младший брат зачем-то навестил его. Он был слишком хорошим для тех времен. Он никогда не понимал, почему Жнецу доставляла такое удовольствие смерть. Он был недоволен пепелищем, которое оставляла после себя его армия, но никогда ничего не говорил. Он был хорошим, а Жнец — плохим, подвластным пороку. Он считал себя истинным государем. Он им и стал. Своими руками избавился от всего хорошего, что было в его жизни, а после смерти — инфекция, подхваченная после одного из ранений, взяла над ним верх — получил свое наказание. За те сотни (тысячи?) смертей. За предательство родной крови. За то, что пытался обрубить красную нить. О, он поистине смог разгневить небеса. Так почему же… почему они позволили ему увидеть красную нить? И почему она все еще была привязана к его пальцу? Жнец проникает все глубже и глубже в давно похороненные воспоминания. Думает о жизни, которую хотел бы забыть. Размышляет, пока наконец не вспоминает лицо своей юной жены, легкий румянец на ее щеках, когда они столкнулись на одной из королевских прогулок и он зачем-то сорвал для нее цветок. Из воспоминаний на него с нежностью смотрит Софи.

6.

Ноги сами приносят его в маленький городок. Скрытый поволокой ночи, Жнец бредет по пустынным и тихим улочкам, с замиранием сердца вглядываясь в редкие светящиеся желтым окна. Обходит кругом небольшую площадь, а после идет прочь от домов и людей — еще живых и не ждущих его. Вскоре он оказывается на холме, на котором все так же одиноко стоит дерево, которое должно было принести смерть ребенку. Дерево, которое надломилось одновременно с чем-то, что было запрятано в Жнеце. Все искарежилось, деформировалось, с-л-о-м-а-л-о-с-ь именно тогда. Действие, казавшееся протестом и собственной волей, оказалось очередным решением небес. «Ничего не бывает случайно» — слишком обширное и убивающее все желание жить понятие. Смешно. Жнец Смерти не хочет жить. Как будто бы он уже не мертв. Он улыбается. Его улыбка проявляется на губах редко и кажется, что трескается приевшееся и приклеившееся строго-скорбное выражение лица — такое приобретают все после нескольких сотен лет скитаний и наблюдений за муками людей. Жнец почти не удивляется, когда, поднявшись на холм, видит в серебряном свете Луны знакомый женский образ. Некогда солнечные глаза, наполнившиеся солью морей, безошибочно находят его среди теней, взлетают брови, и Софи порывисто поднимается. Сколько времени прошло с их последней встречи? Три года. Ровно три года. Эта дата глухой цифрой булькает в груди. Вздрагивает мизинец, и Жнец опускает взгляд на свою руку — красная нить все так же тянется к руке Софи. Уже не девочка, не угловатый подросток, а самая настоящая молодая женщина, распустившаяся пряным цветком, приближается к нему. Ее глазами смотрит убитая в прошлом непорочная жена. Ее глазами смотрят все те, кого Жнец уничтожил. Как будто со стороны он наблюдает за сменяющимися эмоциями в выражении лица Софи, за тем, как она хватает его руки и сжимает — глупо думает, что это не позволит ему враз исчезнуть, как он делал всегда. Она что-то говорит, но из-за шума в ушах он не может различить слов. Только смотрит. Что есть искупление? Разорванная красная нить и душа Софи, наконец обретшая свободу? Или его душа, которая все же истончилась настолько, что ее можно растерзать? За прошедшие столетия он лишился той защитной скорлупы, которая сохраняла его разум в почти что вменяемом состоянии при жизни, и теперь от одного лишь появления Софи, от того, что их связывала красная нить, что-то щемило в грудине. Разве было справедливым связывать ее с мертвым? Сталкивать их вновь? Жнец отступает, и у Софи не выходит удержать его. В ее глазах вспыхивает уже знакомое ему отчаяние, и она растерянно осматривается, после чего ее взгляд останавливается на его мизинце. Жнец не успевает раствориться в воздухе — Софи вцепляется в связывающую их красную нить и сжимает ее. Кажется, что время замирает, но лишь кажется — что-то стягивает легкие и блокирует дарованные Жнецу Смерти силы. — Это ты забрал моего брата. Кошку. Ту старушку. Ты забрал мою маму, я помню, — ее голос дрожит. — Я видела, как ты пришел за ней ночью. Это все ты. — Это моя работа, — коротко отзывается Жнец и пытается выдернуть нить из ее рук, но Софи оказывается на удивление сильной. Или же упертой. — Почему? — Потому что я — Смерть. По ее щекам катятся слезы, и она отрицательно качает головой. Всхлипывает. Жнецу почти жаль ее — было бы жаль по-настоящему, помни он, каково это — чувствовать. Но чувства остались далеко позади, в детстве, когда он еще жил и только нащупывал свою дорожку в Ад. — Ты ее посланник, а не Смерть. Но… почему? Почему она его видит? Почему они связаны? Почему он забирает тех, кто ей дорог на ее глазах? У Жнеца нет ответа ни на один из этих вопросов. Он предпочел бы просто взять и исчезнуть, но Софи не позволяет ему этого. — В этот раз ты не оставишь меня, пока не расскажешь все. Что-то страшное, родом еще из жизни, вспыхивает в его глазах и тухнет — Софи испуганно отшатывается, но не отпускает красную нить. — Разве ты хочешь умереть? Я ведь заберу тебя с собой, если все расскажу. — Ну и пусть! Забери меня! Забери меня, а не мою… …младшую сестру. Жнец должен навестить ее через пару недель — девочка сгорает в пламени лихорадки. — Я не имею права менять жизни. — Но ты можешь! Я-то знаю! Ты должен был забрать меня, но это не вышло, из-за чего умер Марк и умирает Элли. Все из-за того, что ты не забрал меня тогда! Так сделай же это! Жнец запрокидывает голову и хохочет. Как все легко в ее ограниченном и человеческом мире! — Я ничего не решаю. Но, если хочешь умереть, то пожалуйста. Я уже убил тебя однажды, — теперь он касается до связывающей их нити. В глазах Софи штормом плещется паника, но ее пальцы так и не разжимаются. Жнец не против: лучше избавиться от проблемы раз и навсегда. Он делает шаг навстречу к Софи и дотрагивается до ее плеча, после чего наконец получается призвать к своим силам. В одно мгновение они оказываются в полностью белом пространстве. Здесь нет неба или земли, они висят в невесомости — лишь бесконечный свет вокруг. Софи потерянно оглядывается по сторонам и вцепляется в его руку. Она точно сумасшедшая. — Где мы? — В мире Смерти. Там, куда ты так хотела попасть. Жнец норовит отступить от нее, но Софи вновь не позволяет сделать этого. — Это то, что будет после того, как я умру? — Да, — врет Жнец. Он не знает, что на самом деле происходит после Смерти: его наказание не подразумевает перехода в новое состояние. Не мертв, и не жив. Он — никто. А Софи — сумасшедшая. — Вот и отлично, — храбрится она. — Как тебя зовут? — Жнец. — Как тебя звали, когда ты еще был жив? Ты ведь был? — не сдается Софи. Жнец уже было открывает рот, чтобы ответить, но понимает, что не помнит. Пораженно он окунается в воспоминания, но те ускользают и тонут в тумане вечности. Он не помнит, как его зовут. И почему-то признается в этом Софи. — Значит, будешь Альбертом, — не моргнув и глазом, отзывается она. Точно сумасшедшая. Хотя, впрочем, какая разница? — Ты согласна провести вечность в одиночестве? — Почему же в одиночестве? Ты останешься со мной, — Софи поднимает к его глазам красную нить и улыбается. Впервые улыбается, но не так ярко и заразительно, как могла бы. Ее улыбка такая же грустная и напуганная, как и глаза. Жнецу надоедает. Из белого «ничего» они перемещаются в спальню Софи, и она теряет сознание. Жнец ловит ее ослабевшее тело и оставляет в постели. Разжимает пальцы, все еще держащие связывающую их красную нить. Он всегда поворачивается к Софи спиной.

7.

Софи не отступается так просто. То ли болезнь сестры, то ли сумасшествие, то ли глупость толкает ее на новые безумства. Теперь она призывает Жнеца, портит ему бумаги и делает все, чтобы запомниться надолго. Она постоянно ходит по лезвию ножа, балансируя между жизнью и смертью. Жнец доставал ее из ванной и перебинтовывал истерзанные ножом руки, хватал в последний миг, когда она собиралась спрыгнуть с обрыва, вцеплялся в волосы и вытягивал голову из воды и что только не делал, намереваясь сохранить ее возраст на той же цифре, которая высветилась ему, когда он однажды посмел обмануть небеса. Он знал, что оправдание с бумажной волокитой и отчетами из-за тысяч изменившихся судеб — люди поразительным образом влияли на жизни друг друга самыми мелкими и большими поступками — лишь прикрывает его настоящее желание сохранить ей жизнь. Когда он убил свою жену, ей только-только исполнилось семнадцать. Софи уже старше, но все еще не успела познать вкус жизни. Это был тот же человек в том же теле, с тем же характером и повадками — чем больше Жнец вспоминал свою прошлую жизнь, тем больше общего видел. Его жена и Софи одинаково склоняли голову к плечу и хмурились, когда были с чем-то несогласны, одинаково смеялись, одинаково смотрели и одинаково отдавались всепоглощающему чувству, будь то любовь, ненависть или желание кого-то спасти. Тенью скользя за Софи ночью по бедному переулку городка и отпугивая не видящих его мерзавцев от ее тонкой и светлой фигуры, Жнец думал о том, как же докатился до того, что происходило с ним. Почему его вдруг начал волновать человек? И почему этот человек был его искуплением? «Ее вторая жизнь — твоя ответственность. Она одна может умереть в любой момент». Вот тот единственный ответ, который он получил от небес. Софи оборачивается и встречается с ним глазами. Смотрит упрямо, но не подходит и ничего не говорит. Лишь вздергивает подбородок и хмурится. Его жену тоже звали Софией. Хотя почему же «тоже»? Его жену вновь зовут Софией.

8.

— Почему ты проклят? — Софи не нужно оборачиваться, чтобы знать, что Жнец наблюдает за ней со спины. Она что-то готовит ко дню рождения младшей сестры: та все же поправилась. Иногда даты в бумагах Жнецов Смерти все же менялись. — Слишком грешен, — коротко отзывается Жнец. Ему не нравится разговаривать с Софи, но он почему-то отвечает — за прошедшие полтора года она несколько успокоилась и не пыталась умереть при каждом подходящем случае. Она и не хотела никогда умирать, но с таким слабоумием игралась с жизнью, что вычеркнуть ее из сумасшедших, пусть даже посмиревшую, Жнец просто-напросто не мог. — Что же ты сотворил? — Я был воином. Сжигал людей заживо. Толкал их на верную смерть. Предал родного брата и лично убил его. Убил жену в первую брачную ночь за то, что она пыталась остановить меня. Софи молчит несколько минут. Только и слышно, что скворчание масла на сковородке. Настолько сюрреалистическая картина, что в пору расхохотаться, но даже подобие улыбки не трогает губы Жнеца. — Ты была той женой, знаешь? На мгновение руки Софи замирают. Но тут же опомнившись, она продолжает свое занятие. — Мне жаль тебя. — Почему же? — Потому что ты не сожалеешь. А искупить свои грехи можно лишь после того, как ты по-настоящему осознаешь совершенные ошибки, — она впервые за весь разговор поворачивается к нему лицом. А он и не замечал, что морщинки на ее лбу, когда она строго хмурила брови, стали глубже. — Хотя твои грехи невозможно искупить. Софи поджимает губы и больше не заговаривает с ним. Жнец не сильно настаивает на обратном — он навещает ее раз в пару месяцев и ограничивается этим.

9.

Чем дальше, тем печальнее солнечные глаза Софи. Чем дальше, тем серее мир вокруг. Искупление недостижимо. Жнец почти смиряется с вечностью.

10.

Впервые нить вздрагивает и тянет Жнеца к Софи, когда ей исполняется двадцать шесть. Он почему-то приходит по ее просьбе и застает Софи в отчаянном положении: она сидит у окна, бледная, нервная, посеревшая, и тянет нить, привязанную к ее мизинцу. У нее заплаканные и раскрасневшиеся глаза. — Я выхожу замуж, — сразу сообщает она и тяжело вздыхает. — Нам срочно нужны деньги, а он готов оплатить все долги отца. — Почему же ты плачешь? Не думала ли, что…? — взгляд невольно падает на нить, и Софи то ли фыркает, то ли коротко хохочет. — Конечно нет! Просто он сведет меня в могилу, я знаю. Он всех своих жен свел. — Но ты все равно пойдешь за него? — А что мне остается? Элли нужно на что-то жить. И папе… папе тоже нужны деньги на лечение. В последнее время ему нездоровится. Жнец не спорит с ней. Он никогда с ней не спорит, хотя, быть может, надо было бы. Он молчаливо наблюдает из тени за тем, как его жена идет под венец к другому. Ее новый муж — жирный старикашка с вечно потными руками и большими деньгами. Цифра возраста, когда она должна умереть, вновь меняется. Жнец обещает себе не вмешиваться.

11.

Он вновь навещает Софи полгода спустя. Нить вздрагивает, и он тут же появляется. Жнец не успевает оценить иронию судьбы и своих поступков — воздух разрезает крик Софи, и она падает на пол. Лицо покрыто гематомами, губы разбиты в кровь, а ее муженек нависает и раздает удар за ударом. Ревность застилает ему глаза. Софи не верна? Она, конечно, сумасшедшая, но не настолько. Под руку ее новоявленному супругу попадается ваза, стоящая на небольшом столике неподалеку, и он уже заносит ее над головой Софи, когда вдруг его рука каменеет. Злость — первое настоящее чувство за долгие-долгие годы — бурлит в груди Жнеца. Та злость, что правила им при жизни, возвращается. Старик разбивает вазу о собственную голову, шатаясь, отступает и при падении размозжает череп о подоконник. Кровь растекается под его телом вязкой лужей. Софи рыдает взахлеб. Она приподнимается, чтобы увидеть, что произошло, но Жнец мгновенно оказывается перед ней. (Он слишком замерз, чтобы последние солнечные лучи пропали из ее глаз.) Жнец совершает первую и единственную ошибку, которая повлекла за собой все остальные — он обнимает Софи. Нарушает данное себе слово и вновь вмешивается в ее жизнь. Слезы Софи насквозь смачивают его балахон, но он не обращает на это внимание. Ангел Смерти обрабатывает ее лицо. Ангел Смерти расчесывает ее растрепавшиеся волосы — несколько прядей муженек ей все же выдрал. Ангел Смерти делает так, что эта смерть воспринимается людьми несчастным случаем, и все сочувствуют молодой вдове. Ангел Смерти навещает Софи каждую ночь. Она боится засыпать одна, и он рассказывает ей истории людей. Он знает так много историй и судеб, что их наберется далеко не на тысячу ночей, но задерживаться рядом с Софи так надолго он не собирается. Каждый раз, когда она забывается беспокойным сном, Жнец обещает себе, что это в последний раз. А потом приходит вновь. Ему почему-то кажется, что, когда он видит Софи, то лишается регалий Жнеца Смерти и прикасается к человеческому. Он изголодался по чувствам и жизни. Он безумно завидует обычным людям. А рядом с Софи все проходит.

12.

Софи устраивается работать в школу в их городке. Она сменила цветочные платья на строгие длинные юбки и жилетки, теперь собирает светлые мягкие волосы в строгие пучки и изредка замирает у зеркала, находя первые признаки старости. До старости ей далеко, но Жнец ничего не говорит, лишь наблюдает. Он все пытается понять, как так вышло, что ему дали дополнительную ставку и сделали ангелом-хранителем одной сумасбродной девицы. Или же он сам назначил себя им? Софи кажется ему искуплением. Он ведь проявляет человечность, присматривая за ней. Не значит ли это, что он исправляется? Или же он делает только хуже себе, ведь искупление не может вырасти из корысти? Но он устал. Безумно устал существовать. Софи привыкает к нему. Как жаль, что он не может узнать, о чем она думает. Почему она с такой легкостью принимает Жнеца Смерти в своем доме? Почему улыбается ему, забравшему ее брата и мать, так же, как улыбается старым друзьям? Почему позволяет ему поймать себя, когда поскальзывается на снегу, принимает от него платок, когда плачет на свадьбе младшей сестры? Почему для нее происходящее нормально, и она просто живет, не задумываясь, а Жнец не может выбраться из болота размышлений? Наверное, они даже становятся друзьями. Иногда Софи задает вопросы о жизни и смерти, но их разговоры на эти темы никогда не длятся долго. А потом приходит время ее отца. Жнец предупреждает ее заранее, и Софи с младшей сестрой Элли проводят с ним последний день. Жнец наблюдает издалека, как они готовят ему его любимые блюда на завтрак, как отправляются с ним на долгую прогулку по постепенно разрастающемуся городку, как говорят весь вечер напролет у камина. Напоследок Софи со слезами на глазах говорит, что любит его, и ничего не знающая Элли безропотно повторяет за ней. Расчесывая волосы перед сном, Софи впервые за целый день поднимает глаза на Жнеца. Точнее, даже не на него, а на его отражение в большом круглом зеркале на ее туалетном столике. Она плачет. Вытекают по капле последние солнечные лучи. — Это будет безболезненно? Вот единственный вопрос, который задает Софи. Жнец кивает ей. — Он умрет счастливым. Такая смерть самая лучшая. Уж кому, как не Жнецу, знать об этом.

13.

Софи опирается на его руку после похорон, и они вместе долго бродят в полном молчании. Софи делится с ним своими мелкими радостями. Теперь она живет одна в доме родителей и воспоминаний о счастливом детстве, когда все еще были живы. Элли навещает ее на выходных с детьми и мужем. Годы катятся и не щадят никого. Когда Софи исполняется тридцать семь, и заветный возраст, когда она умрет, маячит на горизонте, Жнец впервые задумывается о том, что по-настоящему не хочет забирать ее душу. — Ты видела слишком мало, — говорит он, и тратит целый год ее ночей на то, чтобы она увидела свет. Он сам впервые смотрит на мир не под призмой смерти и чужого страдания. И земля оказывается очень красивой. А у Софи горячие и чувственные губы. Она целует его в свое день рождение на следующий год. Вздрагивает связывающая их красная нить. Жнец ломается. Софи не может снова умереть.

14.

Небесам смешно. Небеса хохочут. Небеса не дают никаких ответов. Жнец рассказывает Софи всю свою жизнь. Он не скрывает нелицеприятных подробностей. Он впервые признается кому-то, кроме себя, во всех тех грехах, что совершил. Солнце в ее глазах все еще греет его. Она не начинает его ненавидеть. Жнец бы хотел, чтобы она его ненавидела — ему стало бы в разы легче забрать ее, когда придет время. Время… когда-то его было слишком много. Подумать только, когда-то он жаловался на то, что у него слишком много времени, а сейчас жадно цепляется за любое мгновение! Жнец ненавидит свои обязанности. Жнец ненавидит смерть. Жнец ненавидит морщинки вокруг глаз Софи. Жнец ненавидит первые нити седины в ее волосах. Жнец ненавидит то, что она принимает его и смерть как должное. Что она понимает цикл жизни лучше него. Что она н-е с-о-п-р-о-т-и-в-л-я-е-т-с-я. — Почему ты злишься? — спрашивает однажды Софи. — Неужели что-то чувствуешь? Жнец хочет вновь соврать ей, но язык не поворачивается. С годами он стал слабохарактерным. А она — слишком понятливой. Ее бледная ладонь ложится ему на щеку, и Софи слабо улыбается. — Хорошо, что ты все еще знаешь, что такое человечность. Жнец не отзывается. Остается два года. Полтора. Год.

15.

Он знает, что будет холодно. Что будет плохо. Что вместо души останется пепел, и ему будет еще тяжелее и сложнее — его вечность не закончится никогда. А Софи уйдет. Он считает дни. Молит продлить ее срок. Цифра становится нестираема — впервые нестираема. Сорок пять — предел Софи. В ее сорок пять начинается война. Приходит голод. Жнец зашивается с мертвыми — люди убивают друг друга, и он не успевает собирать рассыпающиеся по земле души. Кровь, кажется, окрашивает небеса в алый. Единственное, что остается неизменным: солнечные глаза Софи. Но это ненадолго. Это — до первой и последней пули, пущенной вражеским солдатом в ее тело. Это — до первого и последнего опоздания Жнеца, несшегося к ней с поля боя. Время замирает. Кровь Софи на его пальцах. Тысяча, нет, миллион не сказанных слов забивают глотку. По щеке Жнеца катится слеза. Он и забыл, что такое слезы. Софи улыбается ему. Режущие воздух пули, запахи пороха, крови и смерти, что забивают легкие, чужие жизни, парящие бесхозные души, зависшие между мирами и ожидающими своего сопровождающего, все это становится неважно. Все это — ничто, потому что Софи умерла. Горло Жнеца рвет крик. Ему больно. До безумия больно. Он хочет обменять свою жизнь на жизнь Софи. Но он мертв. Он готов работать еще вечность, но уже обязан. Он… он хочет предложить все, что у него попросят, только бы она жила. Он чувствует. Отчаяние. Поражение. Чувства и есть искупление? Ночь смыкает объятия над ними. Жнец так и не отпускает охладевшее тело Софи. Ее душа сидит перед ним со слезами на глазах и тихо рассказывает те сказки — правдивые сказки, человеческие истории, которые он нашептывал когда-то ей. Ее голос дрожит. Ей тоже жаль, что так вышло. — Я тебя люблю, — шепчет она перед рассветом. Эти слова делают еще больнее. — Пойдем, — она протягивает ему руку. Жнец не подает ей свою. Не хочет. Не может. Тогда Софи сама берет бутылек для своей души — резной, узорчатый, и с улыбкой растворяется в воздухе. Жнец ловит недолгий сосуд ее обитания прежде, чем тот разбивается о землю. Он поднимается, механически собирает чужие души, даже не глядя в их опечаленные и растерянные глаза, и выпускает их в реку вечности. Он сидит на своей дряхлой лодочке посреди этой реки и смотрит в воду, которая уносит бесконечное множество лиц куда-то вдаль, за черту, переступить которую он не может. Взгляд вылавливает умиротворенное лицо Софи. Она тянет к нему руки. Их мизинцы все еще связаны красной нитью. Воды уносят и ее душу. Остается лишь красная нить. И сожаление. Бесконечная скорбь.

16.

Жнец ненавидит смерть. Жнец ненавидит себя за те страдания, которые принес людям. Жнец хочет просто умереть, но до конца его вечности бесчисленные годы. Красная нить не исчезает. Несколько дней он потерянно бродит по бренной земле. Не слышит свиста пуль над головой, собирая души умерших, не видит плач матерей над младенцами, но он чувствует. Чувствует боль каждого погибшего. Чувствует боль всех тех, кто оплакивает их. Он ч-у-в-с-т-в-у-е-т. Наверное, это и есть искупление. Вырвавшиеся наружу чувства постепенно уничтожают Жнеца изнутри. Они изнуряют его, убивают и воскрешают, образ улыбающейся Софи вспыхивает в голове, причиняя невыносимую боль, и тут же исчезает. Смерть-смерть-смерть. Очередная пуля, несущаяся в медсестру, перевязывающую голову раненому. Жнец ощущает каждое ее чувство, и ему кажется, что мир вокруг светится так же, как ее душа. Она любит. Она любима. Она еще не успела пожить, но бесстрашно отправилась на поле боя, желая помочь солдатам своей страны. У нее красивая душа. Жнецу ее жаль, и он, не задумываясь, встает между ней и пулей, чтобы замедлить ее на секунду. Та вонзается ему в спину. Она должна была пройти сквозь и достигнуть своей цели, но физическая боль вдруг распускается ядовитым цветком под ребрами. Жжет. Жнец растерянно дотрагивается до груди и хрипит. Пуля застревает в нем? Молоденькая медсестра поднимает голову и… видит его. Ноги подкашиваются. Девушка подползает, что-то говорит, тянется к своей аптечке. Ее лицо то и дело появляется перед глазами, но оно не загораживает небес над головой. Жнец вновь задает им вопросы. Небеса вновь молчат. Только алой зарей вспыхивает закат. А затем — смерть. Другой Жнец подает его душе руку. Все это уже было когда-то, но в тот миг, когда Жнец умер в прошлый раз, его не повели дальше. Ему выдали одежку и оставили одного на вершине заснеженной горы. С ним говорили небеса. Его грехи проносились перед глазами. А сейчас все иначе. Жнец моргает — и в следующее мгновение открывает глаза у реки времени. Но теперь он не в лодке, он в теплых и мягких водах, несущих его прочь. Туда, где его с объятиями и слезами встречает Софи. Человечность — вот его долгожданное искупление. Больше не-Жнец Смерти пораженно осматривается по сторонам и плачет. Софи плачет вместе с ним. Ему подает руку старший брат. Вечность заканчивается.