ЗАПАХ СЛИВЫ

Чувствую себя рыбными отходами, ошмётками на столе, которые хозяйка рёкана (постоялого двора) тщательно соскребает тупым ножом с деревянной поверхности в железную миску. Они ей ещё пригодятся. Кто–то подумает, что она собирает их для любимого кота, но лично я уверен, что если бы у неё таковой и был, то его постигла бы та же участь, что и эту несчастную дохлую селёдку. Всё одно, что у моря живём – всё лучшее постояльцам. Работникам же достаётся труха. Вот та самая, которая предназначалась бы для домашнего кота или скота, кому как приятнее думать. Можно я буду думать, что я облезлый кот? Проку от меня никакого, как и от него, но мне брезгливо представлять, что я мог бы стать тем скотом, что откармливают на убой, чтобы потом прирезать где–нибудь в подворотне за пару тысяч иен. Здесь, если ты жрёшь, как не в себя, то на утро тебя точно найдут мёртвым недалеко от города, между старым и новым светом. Завсегдатаи, кому посчастливилось бывать у нас не в первый раз да ещё и останавливаться на ночлег в нашем городе, много не едят, много не разговаривают, только много пьют и не закусывают. Чтобы не выделяться, нужно стать или притвориться отбросом – только так у тебя есть шанс выжить в мире озлобленных, голодных собак, давно забывших, зачем они живут. Что касается меня, то я точно знаю, зачем продолжаю влачить жалкое существование нищего ронина без чести и хозяина. Я знаю. Точно знаю. Вот только это пойло, которое наливает хозяйка притона своей охране за верную службу, такое же поганое, как и её котлеты из рыбьей трухи. Всю память мне отшибло. Я точно когда–то знал, зачем живым дошёл, дополз не по земле, по костям, по зловонной гниющей плоти таких же, как и я, умников, не доживших до начала нового света – эпохи Мейдзи. С тех пор у меня похмелье. Наверное, поэтому я  ненадолго забыл, зачем живу. Как вы уже поняли, я работаю в охране одной зажиточной, по меркам послевоенной Японии, вдовы. Её муж, как и многие из сёгуната, пал смертью храбрых во имя… Язык не поворачивается сказать, что многие полегли за рыбью труху. Ну, не будем о грустном. Я, вообще, по натуре человек весёлый, особенно вечером после первого приёма пищи с бутылочкой вонючего саке. И на чём она его гонит? Точно не на рисовом отваре. Больше похоже на отраву, но я доверяю своей хозяйке, ведь ей невыгодно, чтобы её охрана, а нас три человека, окочурились под крышей её постоялого двора. И хоть бывшие самураи со всей округи готовы были выстраиваться в очередь на любую работу, особенно в питейное заведение (идзакая), где хозяйка благородно предоставляла персоналу ночлег, проверенных вассалов она берегла. Мы многое о ней знали, о чём не следовало бы знать никому. В эту ночь я, как обычно, нализался. Работа у нас в основном утренняя. Мои друзья по несчастью уходили спать рано. Не любила хозяйка, когда прислуга светила лицами при посторонних. А вот ко мне она благоволила. Хочу надеяться, что мне позволено было ужинать, как белому человеку, из–за моей смазливой мордашки. Стыдно признаться, охранник из меня так себе, как и самурай. Телом я худощав и высок, в общем, больше похожу на безжизненный тотем в углу комнаты, который ставят для красоты, как экспонат, и заодно, чтобы отпугивать злых духов. Хозяйка говорит, что у неё глаз радуется, когда она на меня смотрит. Нравятся ей моя болезненная белизна кожи и острые черты лица. Я ей напоминаю о том, что война продолжается. Чёрт поймёт этих женщин. Они романтизируют всё, даже войну. А мне хорошо. Каждый вечер я, как кот у окна, наблюдаю за всем в округе. За это мне и платят. Я чувствовал, что произойдет что–то из ряда вон выходящее. Во–первых, хозяйка принесла мне рыбные котлеты. Сперва я решил, что у меня либо день рождения, либо последний ужин на этой бренной земле. Я долго смотрел на неё, потом на горячие сочные котлеты. Чуть слюной не подавился. Божественный запах еды пьянил больше, чем палённое саке. Женщина цыкнула и нервно кивнула в сторону. Она была молода, но война забрала её молодость, как и мою мужественность, поэтому оценить её по–достоинству, как мужчина, я не мог. Куда проще было видеть в молодой женщине просто хозяйку. У хозяйки нет ни имени, ни возраста. Она тоже была кем–то или чем–то, что мало напоминало человека. Вообще, казалось, что новое правительство забрало с собой всё живое. Остались только тени прошлого, которое никогда не вернётся. Мы все это понимали, поэтому гнили заживо в новой императорской Японии, ставшей для нас мачехой. И вот эта сегодня особенно прекрасная и добрая тень принесла мне ещё и красивую чашку под саке. Да не одну. Вот здесь я напрягся. Грешным делом я уж было подумал, что из–за малого количества народу сегодняшним вечером она ко мне клинья подбивает, чтобы провести со мной ночь. Дожили. Я боюсь, что женщина окажется в моей постели. Как давно я не чувствовал тепла женского тела… Не люблю я об этом думать. Такие мысли всё время превращают меня из облезлого кота в мужчину. Что–то внутри противилось моей человечности. Какой–то страх мигом окутывал меня, стоило мне хоть на секунду осмелиться подумать, что я человек, что я ещё на что–то способен. Хозяйка по–прежнему бегала вокруг столов, не очень радушно интересуясь у постояльцев, нужно ли им принести добавки. Раньше меня всё время удивлял её грубый тон. Я никак не мог взять в толк, почему человек, заинтересованный в постояльцах, так невежественно себя с ними ведёт, пока однажды не увидел, как чья–то мозолистая и грязная рука легла ей на бедро. Женщина, не церемонясь, рявкнула на нахала так, что мужики за соседними столами заглохли. Пристыжено сжались, спрятавшись за стаканами даже те, кто и не мыслил ни о чём таком похабном. Хозяйка вела себя так, чтобы никто не напомнил ей о том, что она – женщина. Мы все здесь собрались, как один похожие друг на друга, закодированные от жизни пьяницы. Через пару минут хозяйка дала мне знак и показала на девушку в дальнем тёмном углу. Похоже, та сидела уже долгое время, ничего не заказывая, в ожидании кого–то. Почему я не заметил её раньше? Ах, да! Я ведь не реагирую на всё живое, что будет заставлять тоской по утраченному щемить моё сердце. Я по–прежнему не видел её лица, но вдруг почувствовал запах! Странный, знакомый запах. Такой запах въедается в память и навязчиво свербит тебе душу в попытках напомнить, где же впервые ты его услышал. Игнорируя детали, запах уже обволакивает нас, распаляет все наши чувства, как факелы на главной площади перед концертом, и ты в зудящем  предвкушении представления, которое вот–вот начнётся, мнёшься на сидении. Я забыл про сочные котлеты, поданные мне с щедрой руки хозяйки! Ох, они выглядели так аппетитно, что я не переставал глотать слюну. Только вот запаха их я больше не чувствовал, полностью отдавшись любопытству к той самой персоне, от которой веяло спелыми сливами. – Только не вздумай, – сквозь зубы, чтобы никто не услышал, предостерегла меня хозяйка. – Рот закрой и вспомни о деле. Я потерялся, совсем забыв о деле. Вот он – мимолётный миг жизни, отравленный наконечник стрелы, от которого мы все бежим. Дело. Я вытер губы от слюны, зажмурил глаза, чтобы перестроиться на нужный лад, выметая из себя непрошенные чувства, воспоминания о былой жизни. – Она тут уже битый час сидит, – шепотом продолжила хозяйка, чуть наклонившись, для вида подливая в чашку саке. – Почему она? – Она нам ни к чему. Мужчина, с которым она сегодня заселилась, выглядит состоятельным. – Зачем же я…? – я не успел договорить. – Я же не прошу тебя на неё набрасываться. Она, как собачонка, ждёт его. Не дело так с девушками поступать. Иди, составь ей компанию. Теперь мне всё стало ясно. Мисао, так звали мою бесполую хозяйку, импровизировала на ходу. Обычно мы заранее планировали нападение на солидных постояльцев, но иногда женщина чуяла запах богатства ещё до того, как мы сами могли в этом убедиться. С женским нюхом на золото спорить бессмысленно. Она, как собака, отыщет лазейку, по которой в её карманы будут сыпаться монеты. И всё хорошо, но до этого мне не доводилось обкрадывать женщин. – Ты уверенна, что я её не напугаю? – Ты здесь единственный, кем могла бы заинтересоваться молодая особа. Только котлеты не ешь. Это ей. Угости. Я проглотил сухую слюну. Больше мы ничего не обсуждали. Мисао нарочито долго стояла подле меня, как будто я делал большой заказ. Как она и приказала, я собрал со стола еду и пошёл навстречу новым приключениям. С каждым шагом запах сливы усиливался. У меня разболелась голова, так отчаянно пробивались из меня воспоминания, как рвотный позыв, который пытаешься предотвратить. Девушка напряглась. Да, её чересчур тонкое тело, почти болезненное, как у меня, вздыбилось острыми плечами. Большие глаза на худом лице казались огромными. Испуганными. – Не бойтесь, – как облезлый кот, я сиротливо сел напротив неё на татами, дабы не спугнуть раньше времени тем, что во мне давно уже атрофировалось – мужской силой. Эта барышня не искала впечатлений и, уж тем более, не желала мужского внимания. Она больше походила на ту, кто нуждается в облезлом коте. Женщина охотнее доверяет больным и немощным, тогда её природа берёт своё, и страхи уходят. Уж я то знаю, с какой страстью отдавались мне проститутки, намного жарче, как в последний раз, чем самому зажиточному человеку в городе. Рядом с тем они чувствуют себя шлюхами, со мной же они вспоминают о своём женском величии. – Мне грустно ужинать каждый раз одному. Вы не против, если я позаимствую немного вашего внимания? – Я не… – За меня не волнуйтесь. Я совершенно безобидный человек. Только одинокий. С тех пор, как умерла жена, я совсем одинок. Глаза её потеплели, сжалились. В ней начала просыпаться забота, а запах сливы, исходящий от неё, раскалывал мою голову на части. – У вас были дети? «Были» – как быстро она срисовала меня. Вот, что значит женщина. Я лишь сказал, что потерял жену, а она услышала в голосе незнакомца всю его историю. Хотя, чему я удивляюсь? Таких историй через одного в наше время. – Нет. Когда–то давно были. Но нет. – Вы выглядите очень молодо. – Так и есть. Мне всего за тридцать перевалило, – я собрал ноги под себя, усаживаясь поудобнее. – Моему мужу было столько же, когда он умер. Мне вдруг стало совсем плохо. – А с кем же вы путешествуете? Она промолчала и опустила глаза. Я понял, что поторопился. – Испробуйте, – я пододвинул ей ту самую остывшую котлету. – Хозяйка здесь очень хорошо готовит. – Он помогает мне найти мужа, – игнорируя мою любезность, девушка, задумавшись, уставилась куда–то сквозь меня. – А я помогаю ему найти жену. Странный союз, подумал я. Но в нашем мире столько странностей, что если на всё обращать внимание, свихнуться недолго. – Почему вы сидите здесь? Одна. – Здесь самое безопасно место. Я не знаю города. – В комнате было бы ещё безопаснее. – Нет, – резко опровергла она. – Там я совсем одна. Я решил не выпытывать, чего она опасается, и просто улыбнулся. Разговор не клеился. – Вы не подумайте, я нормальная. – Я ничего такого не думал. – Сейчас много блаженных по улицам ходят. – Неудивительно. Лучше сойти с ума, чем осознавать, что происходит. – Вы бы тоже хотели уснуть? – А вы хотите уснуть? – Ненадолго. До следующей жизни. И в этот момент я окончательно понял, что собеседница мне досталась тяжёлая. Голова раскалывалась ещё сильнее. Её голос, запах… Казалось, я пробуждаюсь в диком похмелье после долгого запоя. – Давайте выпьем, – предложил я, желая немедленно вернуть свою беззаботную, вечно пьяную, потерянную личность. Странно, она не отказалась. Охотно взяла красивую расписную чашку, выданную мне хозяйкой, и, прикрывая ладонью маленький рот, за один глоток осушила её. – Сладко. Как сливовый сок, – улыбнулась она. – Вы тоже чувствует этот запах? – Какой запах? – Запах спелой сливы. – Вам чудится. – Но вы сами сказали, что сладко, как слива. Она бесшумно засмеялась. – Я так говорю, потому что горько. Я уговариваю себя поверить, что сладко, как сливовый сок. – Почему именно слива? – зацепился я за эту чёртову сливу. Она мне уже все мозги съела, как назойливый червяк. – Мой муж когда–то учил меня пить саке. Он говорил: «Представь, что ты пробуешь настоявшийся сливовый сок». Тогда саке и вправду был сладким, как слива. Таков вкус любви. С тех пор, когда я пью, я силюсь вспомнить вкус спелой сливы. Вы загрустили, простите. Она права, я чуть не разрыдался, слушая её странную историю, напрочь позабыв про работу. Эта незнакомка опасная. Она старается помнить жизнь, в то время, как я изо всех сил пытаюсь её забыть. – Давайте я расскажу вам что–то более весёлое? – виновато, по–сестрински улыбнулась она, чувствуя передо мной ответственность за свою впечатлительную натуру, которая случайно разбередила чужие раны. – Как вас зовут? – говорил уже не я, а тот, кто попал под её чары, кто, как голодный, дорвался до запретного лакомства и готов был наверстать упущенное за все годы. – Аяко. Я словно поймал в сердце стальную стрелу. Собой я уже не владел. – Вам двадцать один год, – продолжил я говорить за неё. – Да. – Ваши родители из Киото. – Откуда вы знаете? – девушка испугалась. – Ваш муж ушёл на войну и не вернулся. Теперь вы его ищете? Она ответила судорожным вдохом. «Я искал вас», – произнёс я молча, губами, как рыба, выброшенная на берег с мольбой немедленно вернуть её в воду. Мне бы самому уйти, убежать, но нет, запах сливы окончательно меня одурманил и пленил. – Он умер, – произнесла она так, словно убеждала себя в этом. Словно хотела в это поверить. – Он жив. – Нет. Я точно знаю, его больше нет. – Как «нет», если я вижу тебя? Аяко, – как шифр произнёс её имя прошлым голосом, и вдруг в моей голове просветлело. Я вспомнил её – свою любимую, кого оплакиваю уже не первую сотню лет. – Простите, я не могу быть вашей возлюбленной. – Почему? – Потому что мой любимый мёртв. – Да кто тебе такое сказал?! – закричал я, забывая, где нахожусь. – Потому что я сама его убила. Передо мной живо раскинулась картина, как моя жена держит окровавленное тело на своих руках. На лице Аяко слёзы перемешались с алой кровью. Моей кровью. Я покоюсь на её коленях, а над нами раскидистые сливовые деревья, согнувшиеся под тяжёстью спелых плодов. Запах настолько сильный и пьянящий, что страшно болит голова. Нет. Голова моя разбита. Она болит не от запаха, а от боли. Запах сливы и тёплые слёзы Аяко – единственное, что всё ещё удерживает меня на этой земле, в моей жизни. – Я нашёл тебя, – я бесцеремонно схватил её за руки и сжал так крепко, что готов был сломать её тонкие холодные пальчики. – Это ты. Ты. Ты. Не спорь! – кричал я. Хозяйка пару раз выглянула, но тут же скрылась, доверяя моему мужскому обаянию. – Ты любишь сладкие лепёшки с боярышником, – не сдавался я. На твой день совершеннолетия я подарил тебе заколку из черепахового панциря. Я сам её для тебя сделал! Твой отец не разрешал мне видеться с тобой, пока я не стану хатамото и не войду в личную охрану сёгуна. Я так им не стал. Я ушёл. На войну. Вместе с твоими братьями. Твой отец в тот день впервые нарушил своё обещание и впустил меня проститься с тобой. Тогда я пообещал, что вернусь богатым: с заслугами и положением. И я вернулся! Аяко, я вернулся! У нас родились сын и дочь. Такие крохотные. А потом… Потом… – Что потом? – безжалостно спросила она. – Я не помню, – ошарашено прошептал я. Как долго я пытался забыть те дни, как мучительно переписывал воспоминания из года в год, всё было тщетно. Измученный временем, я сдался. И вот, когда они мне так нужны, когда появилась надежда отпереть дверь в прошлое, я с ужасом осознал, что всё забыл. – Так вот она какая, – обомлела Аяко. – Бедный, бедный, ты совсем потерялся, – она провела холодной рукой по моей щеке. Я окунулся в её ласковую ладонь и замер. Казалось, мы вознеслись над землёй, и нет больше никого, кроме нас, на всём белом свете. – Ты такой же одинокий, как и мы. Как все вокруг. Мы потеряли своих любимых и готовы слепо верить во что угодно, лишь бы оставалась надежда, что мы можем их вернуть. Нам нужен смысл, чтобы жить дальше. Не убеждай меня в обратном. Я так долго ходила по земле. Ждала, что она вернёт его обратно мне. Искала его, искала… Не слушай меня. Ты найдёшь её! Найдёшь свою любимую. Жизнь моего мужа, как вода, просочилась сквозь пальцы, омыла мои руки кровью и ушла под землю. Нет больше сил притворяться, что я смогу вновь встретить его здесь. Его нет. Он в земле. Там моё место, рядом с ним. А ты, ты не унывай! Ты здесь! – в каком–то искреннем восхищении радовалась она. – Это ты. – Нет. Это не я. Ты ошибся. – Ты пахнешь сливами. – Сливами пахнет любовь. Я плакал, как ребёнок, убеждал её, что она – та самая Аяко, которую я искал несколько сотен лет. И в каждой жизни, когда я вновь её находил… Я вспомнил! Стоило мне её найти, как она тут же исчезала, убегала, улетала в другую, в следующую жизнь. Почему я никак не могу её догнать? Ухватить! Обнять! Задушить в объятьях и умереть вместе с ней! Кто наложил на меня это проклятье? За какие грехи? Хочу быть пьян! Всегда! До скончания веков. Хочу остаться облезлым котом, который побирается по помойкам в поисках пропитания и крова. Это намного проще, чем искать свою любовь. Я проснулся в своей постели рано утром. Голова по–прежнему раскалывалась и гудела. Я не мог вспомнить, как оказался в комнате. Перебирая фрагменты прошлого вечера, выстраивая их по цветам и по запахам в логическую линию, до меня начало доходить, что я должен немедленно бежать за Аяко. Что–то страшное витало вокруг неё. Запах сливы окружил эту хрупкую девчонку, потерявшуюся в пространстве и времени. Она не узнала меня. Так давно мы не виделись. Мы, люди, лишь помним, что любили. А кого? Память не щадила нас, стирая родные лица. Я вскочил, быстро оделся и побежал к мосту, тому самому, по которому путники покидали город, где обычно наши устраивали облаву и обкрадывали уже бывших постояльцев. Моим лёгким не хватало воздуха, так быстро я бежал, босиком, скинув сандалии, чтобы ничто не замедляло мой темп. Меня остановил запах слив. Я опоздал. Вновь опоздал. Аяко безжизненно, как скошенная трава, покоилась на коленях какого–то мужчины. Наверное, это был тот самый попутчик, который помогал ей в поисках меня, её возлюбленного. Он плакал кровавыми слезами, перепачканный её кровью. Всё, как на картине из моих воспоминаний. Они ожили. Только вместо меня на коленях мужчины лежала Аяко. Они даже не доехали до моста, заплутав, свернув с тропинки в дикий сад, образовавшийся некогда вдоль дороги. И зачем мост проложили здесь? Я никогда об этом не задумывался. А теперь убедился, откуда исходит настырный запах слив. Шапка густой зелени накрыла двоих, скрыла их пахучим, сладким ароматом, как будто под конец жизни даже природа расцвела до предела, как последний сладкий вдох умирающего перед неизбежной кончиной. Как он горевал, как плакал, отпуская в другой мир подругу по несчастью. Я не торопился прерывать их последнее духовное соитие. Наконец, я увидел эту девушку совсем мне чужой. Это не моя Аяко. Меня пронзила резкая боль. Я схватился за голову и, прижимаясь к земле, старался переждать волнообразный острый приступ. Вдруг всё прекратилось, и чья–то фигура заслонила свет. – Ты всё ещё пьян?– спросила моя вчерашняя хмурая спутница. Я обомлел и потерял дар речи. – Не поддавайся запаху сливы. Пора проснуться, – уговаривала она меня. Я ущипнул себя, потом ещё сильнее. Нет, я не сплю. Там вдалеке, в тени деревьев, мужчина по–прежнему оплакивал покойницу. Изучая моё потерянное лицо, она поспешила успокоить мою нарастающую тревогу. – Это я сама. Он ни при чём. Я выполнила уговор. Теперь и мне пора встретиться с любимым. – Что ты говоришь? Я схожу с ума? – Нет. Просто ты одинока. – Почему ты обращаешься ко мне, как к женщине? – Ты ещё не догадалась? Посмотри внимательнее, – она указала рукой в сторону сада. – Что я должен увидеть? Как ты себя порешила? – злился я и, забывая о скрытности, повысил голос. – Ты же знаешь, зачем я это сделала. – Нет, не знаю! – Знаешь! Вспоминай! – Это было так давно! Что я должен вспомнить? Она, она… – я путался в воспоминаниях, лицах, времени и словах. – Я не знаю, как она умерла. Это меня, меня не стало! Аяко закрыла мне глаза. – Всё верно. Только это ОН закрыл твои глаза. И я задохнулся от лавины воспоминаний. Я нёсся со скоростью света сквозь года, эпохи, столетия, туда, в тот день, когда меня не стало. За это время я умирал много раз. Во мне перемешались десятки жизней, а запах сливы и одиночество навеки соединили меня с образом, который я преследовала всю жизнь – с образом моего любимого. Я схватился за лицо, вспоминая, как я выгляжу сейчас и вдруг с ужасом осознал, что моя любовь была настолько сильна, что вытеснила из меня мою личность и заменила её тем, кого я преследовала столетиями. Так я пыталась справиться с болью утраты. Наконец, родившись мужчиной, я смогла хоть ненадолго прикоснуться к образу возлюбленного. Я стала им и вместо него начала искать потерянную себя. Всё это время я искала себя, а не его! Поэтому я его не находила, а боль разочарования всё пуще засасывала меня в водоворот отчаяния, пока ОН был где–то рядом в поисках меня. Совсем рядом со мной. Как сейчас, там, под сенью сливового аромата. Передо мной открылась истина – боль потерь. Возлюбленные тысячелетиями ищут друг друга и не находят, потому что ищут себя. С этими мыслями я проснулся в своей комнате в полной пустоте и невесомости. Голова моя больше не болела и запах слив исчез. Оказывается, быть трезвым не так уж и плохо. Но как решить новую задачку, подкинутую мне проказницей судьбой?