***
Зайдя в кабинет, Аль-Хайтам указал на громадную книжную полку, сделанную из темного дуба, с небольшим желтым отливом. Все книги стояли как солдаты: ровно по струнке, росту и должности. И каждая из них была минимум три раза перечитана хозяином кабинета, площадь которого была так велика, что туда вместилось бы два уличных фонтана. Пыль на полках регулярно протиралась, а каждая из книг подвергалась ежемесячной обработке и реставрации, если то было необходимо. Когда Кавех на дрожащих ногах вошел в кабинет, герцог достал интересующую его литературу и положил на свой рабочий стол, выполненный из точно такого же дерева, что и книжная полка, простирающаяся от стены до стены по трем сторонам комнаты. В помещении было довольно тускло из-за задернутых громоздких штор, перекрывающих дневной свет из окон, который лился во все комнаты, кроме кабинета. Единственный источник освещения, обрамляющий лицо герцога, стоял на столе — небольшая композиция из трех свечей. Фитили уже догорали и можно было только отсчитывать секунды до их кончины, но пока они окончательно не погасли, Аль-Хайтам задул их одним выдохом. — Открой шторы. Кавех послушно раздвинул массивные ткани, симметрично повязав их аккуратной веревочкой по двум сторонам, открывая вид на громадное окно в форме арки. Все тот же темный дуб с золотистым отливом вился вокруг каждого из делений стекла, образуя, будто бы корону, в драгоценные камни которой лился свет улицы. — Так как всю книгу правил приличия ты уже переписал для меня в прошлый раз, сегодня мы будем разбирать шкаф. Герцог сгреб со стола выбранную литературу и уселся в пышное кресло для чтения, что стояло спинкой напротив арочного окна. Отсюда просто превосходный обзор на всю комнату, включая рабочий стол и входную дверь. Открыв нужную ему страницу, Аль-Хайтам вопросительно посмотрел на Кавеха, мявшегося в дверях. — Можешь начинать. — Что мне нужно делать? Герцог сощурился, как если бы дал предельно четкую и ясную инструкцию, которую домоуправляющий опять не понял. — Пыли на полках нет, — Кавех прошел внутрь комнаты и провел тремя пальцами по одной из деревянных вставок, убедившись в своих словах. — Книги у Вас всегда расставлены идеально по размеру и содержанию. Аль-Хайтам улыбнулся. — Какой ты наивный.***
Вытирая нос от очередного чиха, Кавех страдальчески упал на ковер лицом в пол. Шесть часов подряд переставлять книги в обратном порядке — это вам не ходить по дому и контролировать чужую работу. Руки забились так, что еще один рывок и они со скрипом отвалятся. И как он только запомнил в каком порядке стояли почти все эти сотни рукописей? Поднимаясь с колен и выдавливая из себя протяжные стоны, Кавех бранил тяжеленные книги, между которых пыль собиралась быстрее, чем ее успевали там протирать. Влажная и сухая уборка чуть ли не каждый день по всему дому, а эти чертовы книженции все равно умудрялись вобрать в себя невероятное количество грязи! Домоуправляющий снова чихнул, почти сбив самого себя с ног, споткнувшись об очередную стопку литературы. Еле устояв на трясущихся от усталости ногах, Кавех облокотился поясницей о рабочий стол герцога. — Как успехи? — Аль-Хайтам появился в дверях так же внезапно, как и пропал со своего насиженного места. Вытирая пот со лба ладонью, слуга бегло осмотрел подошедшего господина и хотел было поклониться, как в глазах потемнело. Влажная ладонь, служившая чуть ли не последней опорой, соскользнула с деревянного стола и уставшее тело полетело прямо на пол, сметая заодно оставшиеся стопки книг, которые порушились следом. — И что же тебя так вымотало? — Это я так к Вашим ногам упал. — Закряхтел Кавех, переваливаясь с бока на живот, чтобы подобрать колени к себе и сообразить что-то вроде поклона. Аль-Хайтам подобрал несколько книг, которые валялись на полу и поставил их в полку на нужное место. Потом еще несколько рукописей в другое, а затем с третьей и четвертой партией проделал то же самое. Кавех было подскочил на ноги, чтобы помочь господину, но тот только лишь искоса посмотрел на запыхавшегося и отправил слугу отсиживаться на пышный диван. Не в первый раз уже домоуправляющий замечал, что герцог стал гораздо мягче со времен первого появления Кавеха в этом поместье. Не сказать, что в те времена было совсем плохо, но уж на мягкий удобный и, между прочим, свой самый любимый диван во всем доме, Аль-Хайтам никогда слуг не усаживал. Можно сказать, даже почти насильно. Каждый раз, как Кавех предпринимал попытки встать с бархатной мебели, герцог почти тут же одаривал его выразительным взглядом или стуком ребра книги по голове. И все в абсолютно мертвой тишине, которую нарушал, разве что, шелест страниц и глухие шаги по ковру. Пока Аль-Хайтам находился в этом своем странном состоянии, с ним было лучше не говорить совсем. Ничего не спрашивать, не подавать признаков жизни, плыть над полом и, желательно, скрыться в самый дальний угол поместья, чтобы не отвлекать сосредоточенного господина от важных мыслей. Такое состояние было у него не часто, но ярко выраженность определенно с каждым днем росла все больше и сильнее. Например: когда герцог часами залипал в стенку за завтраком, делая пометки пером на пергаменте рядом, или когда находился в своем кабинете, обложенный со всех сторон книгами, которые он ни разу за семь часов чтения или письма не открыл. В моменты, когда Аль-Хайтам начинал пустыми глазами вглядываться слугам в душу, нужно было немедленно ретироваться, ибо это значило, что начинается. То самое испепеляющее чувство, закручивающееся комом в горле, шумом в ушах и, несомненно, ускоренным сердечным ритмом. Он был так скор, что у каждой служанки в доме почти тут же отнимались ноги и в глазах читался животный страх. По реакции прислуги можно было подумать, что где-то в поместье есть подвал с комнатой пыток, в которой казнили всех тех, кто не успел поспешно удалиться из поля зрения герцога. Но, ко всеобщему счастью, никакой пыточной или хотя бы намека на нее в доме не присутствовало. Да и сам Аль-Хайтам тираном не был. Голос никогда не повышал, говорил всегда по делу и не просил невозможного. Кормилась прислуга хорошо, спала тоже хоть отбавляй. Так что же было не так? Кавех, конечно, догадывался о причинах перманентного страха в маленьких головах, не обремененных образованием, но составить свои догадки в единую точку зрения получалось из рук вон плохо. Все даже дошло до того, что для удовлетворения своего личного интереса, домоуправляющий, пользуясь своим статусом, вызывал служанок, чтобы расспросить о том, что их пугало в господине. Те, конечно, отвечали аккуратно, от этого ничего путного и не складывалось. Но, все же, что-то в этом спокойном прищуре было такое, что даже Кавеха заставляло напрягать все тело.***
Разгуливая взад-вперед по просторной кухне, Кавех заглядывал за плечо шеф-повару, не то стараясь проконтролировать качество нарезаемых овощей, не то поймать момент и стащить один свежий кусочек. До обеда оставалось еще несколько часов, а не очень учтивый домоуправляющий, который заканчивал работу позднее некуда из-за своей мечтательности, проспал завтрак, поэтому вынужден ходить голодным и выпрашивать кусочки остатков у шеф-повара, что сегодня был явно не в духе. Еще чуть-чуть и самого Кавеха на мясо пустит. Когда план съесть хоть что-нибудь с кухни провалился, домоуправляющий вышел в живописный сад. Может хоть там червивое яблочко с дерева упало и ждет своего спасителя? В правилах поместья, конечно, было что-то похожее на запрет «не есть с пола», но сформулировано оно так, что полусгнивших яблок точно не касалось. Ну, или Кавех запомнил его по-другому, какая разница. Он почти был уверен в том, что Аль-Хайтам сам половину правил и не помнил. Где-то лежала эта его рукопись со сводом пунктов, которые, по обычаю, зачитывали всем новеньким, после пугая их количеством обязанностей, но Кавех этот журнальчик давно уже в глаза не видал, от того и по памяти все диктовал в своей манере. Главное, что новенькие не докучают, верно? Завидев издалека скучающую одинокую яблоню, Кавех понесся по аккуратной земляной дорожке, минуя приподнятые клумбы и живописные кусты с алыми розами, которые ластились к солнцу сочными влажными листьями, маня вдохнуть их сладкий аромат. Запах этих роз ни с чем на свете не перепутать. В саду герцога Аль-Хайтама росли самые воздушные и ласковые цветы, других прекраснее нигде более не сыщешь. Где только Кавех не слушал ароматы, везде они будто показные, одинаковые, словно старались привлечь к себе внимание высокопоставленных особ для упоения своей душистостью. Но здесь… Все живо и искренне. Есть ли в этом заслуга самого хозяина поместья или же этот сорт особенно прижился в земле, кто знает. Но как же сладок вид, так сочен и великолепен, что Кавех целыми днями был готов валяться прямо на земле, среди кустарников алых роз, вдыхая пряный аромат, что пьянил не хуже целой бутылки хереса. Оказавшись совсем рядом с яблоней, смотря на которую, можно было увидеть только не до конца созревшие плоды, домоуправляющий обошел кривой деревянный ствол по кругу и, не найдя ни одного яблока на земле, решился сорвать себе поздний завтрак прямо с дерева. Но, как назло, прямо в тот момент когда фрукт оказался у Кавеха в руке, в сад вышел Аль-Хайтам, размеренным шагом обходя свои угодья. Спрятав яблоко в карман рабочей одежды, домоуправляющий засуетился возле дерева и стал наиграно измерять его пальцами, то подходя ближе, то наоборот удаляясь, задумчиво осматривая крону. — Не кажется ли Вам, Ваша Светлость, что яблоня в Вашем прелестном саду стала немного…терять прежнюю свежесть? — Начал Кавех, пока Аль-Хайтам не заметил пропажу. — Почему ты так думаешь? — Герцог как раз подошел к дереву, возле которого домоуправляющий крутился последние несколько минут. — Ну сами посмотрите: крона гораздо ниже, чем была раньше, плоды стали меньше, по сравнению с прошлым годом, а сам ствол! Вы только приглядитесь, вот же! — Кавех развел руками перед лицом господина и пальцами указал на здоровые корни, уходящие в землю. — Бедняжка моя, совсем исхудала. Следует ее подкормить. — Крона ниже, потому что яблок больше, плоды меньше, так как сейчас начало августа, а цветет она ближе к сентябрю, а с корнями все в порядке. — Аль-Хайтам спокойно посмотрел на домоуправляющего, который удивленно хлопал ресницами. — Но если ты считаешь, что мою драгоценную яблоню следует подкормить, то распорядись садовнику, лишним не будет. И пока Кавех радостно улепетывал, позабыв о торчащем из кармана, пусть и маленьком, но явно выпирающем яблоке, герцог только посмотрел вслед и улыбнулся сам себе. Кто бы знал, что господина так будет умилять детская наивность у взрослого человека. Яблоки по карманам прятал, с яблоней у него было что-то не то… От переработок скоро совсем помешается в рассудке. А может и правда из ума выжил? Все спокойствие улетучилось так же быстро, как и вспорхнуло в груди, раскрывая крылья так глубоко, как только посмеет. Велел же Аль-Хайтам Кавеху работу заканчивать не позже полуночи, а он, словно назло, вопреки всем правилам, отчеты дописывал. Еще и на завтраки опаздывал, наглец. Если так дальше продолжится, придется герцогу самостоятельно это несостоявшееся чудо укладывать. Мысли об увольнении Аль-Хайтам отложил уже давно и в своей голове к ним не притрагивался чуть ли не с первого дня работы домоуправляющего. Так он ему был по душе, что господин был готов сам укладывать неугомонного слугу, лишь бы только продолжал работать в том же духе, да глаз радовать своим присутствием в доме. В какую комнату не зайти, все какое-то темное и неприглядное, но если туда поместить Кавеха, то мебель, стены, картины — все будто расцветает и оживает. Пшеничные волосы так слепили глаза, что невольно ходишь и щуришься, ибо свои пряди домоуправляющий заплетал редко. Вот так и пялишься на разбросанные по аккуратным плечам локоны, стараясь держаться, дабы не подозвать к себе как домашнее животное, чтобы потрепать по золотой голове. Пока Аль-Хайтам со всех сторон осматривал яблоню, планируя, все-таки, с этого вечера самостоятельно проверять готовность ко сну лично у Кавеха, тот устроился посреди сада у величественного фонтана с лазурной водой. По ней, как лодочки, плавали опавшие с деревьев листья, иногда слегка покусанные или дырявые. Скривившись от кислоты недозревшего яблока, домоуправляющий бросил попытки добыть себе что-нибудь на поздний завтрак и принял свою участь дожидаться обеда. Все-таки, работа коротала время, надо бы и ей заняться после двух часов бездельного шатания по поместью и проверки абсолютно всех комнат кроме спальни Аль-Хайтама. Туда даже после его прямого разрешения заходить совсем не хотелось. Как служанки там убирались Кавех не представлял и знать даже не желал, потому что одна мысль о громадной кровати с тяжеленным балдахином вызывала дрожь в ногах и неуютную тягу в животе. А мысли о том, как герцог лежал на горе пухлых подушек, прикрыв глаза от дремоты, учащали дыхание слуги в несколько раз. Положив рядом с собой огрызок от яблока, Кавех присел на траву, упираясь спиной в каменный бортик фонтана. Он неприятно холодил и впивался в спину, но сидеть на прохладном камне хотелось еще меньше, чем чувствовать подобный дискомфорт. Несколько маленьких капель изредка попадали на белоснежную рубашку, увлажняя некоторую ее часть, но до полного прилипания ткани к телу потребовалось бы просидеть так пару часов. А столько свободного времени в запасе точно не было, поэтому беспокоиться было не о чем. Кавех оглянулся вокруг и мельком достал скомканный кусочек пожелтевшей бумаги из кармана рабочих брюк. Один угол листа был оторван, второй уже надрывался и почти отлетел, посередине находилась надпись, сделанная чернилами, затертая и выцветшая. Почерк был совсем не похож на тот, каким обычно писал Кавех, поэтому эта строчка точно не принадлежала ему из прошлого. У домоуправляющего размашистый и несдержанный почерк даже при переписи литературы, а этот аккуратнее и меньше в два раза. Сей лист Кавех позорно стащил из комнаты Аль-Хайтама, когда в последний раз заходил туда и заносил нужные бумаги. Господина в кабинете ожидаемо не оказалось, ведь он поручил это перед самым своим отъездом из поместья. Утешая себя тем, что это ненужный обрывок, выпавший из-за многочисленных стопок книг на рабочем столе, Кавех рассматривал его вторую неделю подряд. Между пятен непонятно чего, клякс и, видимо, быстрых пометок, въелась одна надпись без продолжения. «Чей лик разжигал огонь в моем сердце…» Держа в руках это случайное сокровище, слуга раз за разом перечитывал одну и ту же строчку, которая уже плотно засела в голове. И почему только она его так впечатлила? Наверняка это внезапная, но очень красивая цитата из какой-нибудь давно прочитанной Аль-Хайтамом книги, вот он и записал ее мельком на том, что было под рукой. К тому же, Кавех никогда не видел почерка герцога и не мог быть до конца уверен, что он автор данной надписи. Мало ли в каком состоянии господин книги выкупал, бывало такое, что он приносил домой совершенно разодранную в клочья рукопись, но опытные реставраторы давали ей новую жизнь, бережно сохраняя обрывки текста. То упорство, с каким Аль-Хайтам собирал все эти книги и та забота, которой он их окутывал, поистине восхищает. И ведь он даже не ругался на Кавеха, когда тот в очередной раз неуклюже сносил выстроенные башни из литературы, хотя они так дороги стороннему сердцу. Кавех тихонько промямлил строчку вслух и тут же оживился. Наяву она звучит еще романтичней, чем на этом старом обрывке бумаги. Вдохновение ударило в голову свежим запахом цветов и звук переливающейся воды в фонтане напомнил домоуправляющему о светлых чувствах, которые с недавних пор, зародились в его трепетном сердце. — Ваш лик…разжигал огонь в моем сердце, — попробовал Кавех, прижимая оборванный лист к груди. Ваш лик разжигал огонь в моем сердце, И руки дрожали, будто был я в плену. Заходится орган в ритме странного скерцо, Когда на себе хладный взгляд Ваш ловлю. Закончив четверостишие вслух и горько вздохнув, домоуправляющий привстал на траве, чтобы поправить рабочую одежду и приступить к обязанностям. Романтика романтикой, но платили в этом доме отнюдь не за стихи, а за упорный труд и подчинение. Убрав свои чувства в карман вместе с любовной строчкой, Кавех отряхнулся от травы и ушел по садовой дорожке в поместье, совсем не подозревая, что последние его слова отлично были слышны за ближайшими деревьями с густыми кронами, среди которых Аль-Хайтам завороженно затаился, уставившись в спину домоуправлящему, что с придыханием, напоминающим священный трепет, читал его несостоявшееся любовное послание.