Ты сильный и я сильный

Юджи не обременяет себя попытками быть тихим, поэтому его приближение Нанами не только чувствует чем-то вроде души, но и слышит вполне себе реальными ушами. В бокале звякает лед, под стопами шуршит песок, сам Итадори немного пыхтит — не от усталости, просто склад характера такой. немного бульдожий. — Нанамин! — говорит он энергично и громко. — Я принес! Итадори пахнет морской водой и раскаленным тропическим солнцем, желтая гавайка ему невероятно идет. Он выглядят бесконечно счастливым и безмятежным с начала отпуска, только шрамы белеют на загоревшей коже напоминанием об опасности. Юджи и не забывал, Нанами видит. Видит, как он иногда замолкает и вглядывается куда-то, насторожившись, как зверь, почувствовавший опасность. А потом на лице снова улыбка человека, который никогда не хоронил друзей. Потом он снова дурачится, скупает половину лавки с какой-то местной сладостью, отсылает Мегуми и Нобара несколько глупых фоток — вот я с морской звездой, вот держу солнце на ладошке, а вот я на волне, фотографировал Нанами-сан. В ответ сыпятся восторги и белая зависть, и ни слова про такой выбор партнера. Молодые уже понимают, что в их профессии нужно торопиться быть счастливым. Нанами забирает протянутый бокал, замирает на секунду, касаясь пальцами пальцев. Итадори улыбается, плюхается рядом, не глядя находит его ладонь и переплетает пальцы. Безмолвно говорит: все хорошо, я здесь. Нанами этому рад. Не бесконечно, не восторженно, просто рад. Итадори двадцать — начало большой настоящей жизни. Нанами — чуть за тридцать — самый расцвет. Только вот он уже старик. Нанами не хочет, да и не может влюбиться сильно, до безумия, до потери памяти. Мог когда-то, но ту любовь он похоронил. Он и себя хоронил — год за годом, часть за частью. Сам не всегда теперь уверен, жив ли. И боль чувствует гораздо слабее, чем раньше. Он думает иногда, что Итадори подошел бы кто-то такой же молодой и живой. сам он, Нанами, может предложить только тихие и спокойные будни, совместное существование, маленькие акты заботы — он на большее не способен. Юджи этого достаточно. он прочитал между строк мысли нанами и сказал: «А я тебя люблю, Нанамин», и больше они к этому вопросу не возвращались. Итадори ведь тоже не глуп, тоже пережил много боли. И вообще, он взрослый мальчик, сам решит, что для него лучше. — Дай руку, — говорит. — Моя рука уже в твоей руке, — меланхолично напоминает нанами. Юджи это не смущает. — Вторую дай. Нанами чуть поворачивается на бок, протягивает вторую руку. Юджи вкладывает туда что-то плоское и гладкое и смотрит, мол, ну как?! А у самого лицо довольное, горделивое немного. У нанами на ладони ракушка, светлая с тёмными полосками. Он не может не улыбнуться. — Красивая, — говорит. — Спасибо. Аккуратно кладет в карман — заберет с собой в Японию. Вокруг мало людей, они далеко забрались, поэтому нанами ничего не мешает легонько поцеловать итадори в висок. Тот жмурится, смотрит на него снизу вверх с бесконечным спокойным доверием, и сразу становится так хорошо. Нанами наконец-то счастлив. Да, скоро придется вернуться в Токио, снова окунуться в работу, в этот ад, в постоянный страх потерять кого-то родного. Но пока они вдвоем. Пока они в безопасности. — Нанами-сан, — вдруг говорит Итадори. — М? — поворачивается на голос Нанами, удивившись официальному обращению. Итадори смотрит ему в глаза уже по-другому, как-то тяжело, но не по-настоящему. Томно?.. И касается губами его руки, не переставая смотреть. Такой простой, но изящный жест, который удивительно органично смотрится в исполнении итадори. Этого дурашливого непосредственного пацаненка, который незаметно вырос в дурашливого непосредственного молодого человека. — Дурак, — говорит Нанами и отворачивается. Уголок губ дергается в непрошенной улыбке. Итадори смеется проказливо, но быстро замолкает. Зовет тихо: — Нанамин. Поймав его подозрительный взгляд, целует еще и ладонь. Губы сухие. — Это уже за гранью, — ворчит Нанами и вопреки недовольному тону ласково гладит итадори по волосам. Юджи жмурится, чуть ли не мурлыкает. Ради этого стоило поскандалить и выбить им отпуск. Чтобы только они вдвоем и сытое круглое солнце. *** Нанами видит силуэт Юджи и почти не думает, просто берет плед с кресла и выходит на прекрасный просторный балкон с диванчиком и столиком. Хватит думать, надумался. Можно уже просто делать, не ища аргументов за и против, не спрашивать себя — а нужно ли? А что потом? — О, — говорит Юджи. Глаза его широко раскрываются, на лице появляется выражение восторга. Сдержаннее, чем раньше, да и видеть такую моську Нанами стал реже, но даже так эта искренняя радость от простых вещей будоражила в нем что-то… хорошее. Что-то живое, что-то, что почти забылось и умерло в нем, но, как оказалось, не совсем. — Спасибо, Нанамин! Не стоило, конечно, все-таки тропики. — Не придуряйся, ночью здесь прохладно. — говорит Нанами и накидывает плед итадори на плечи. Юджи двигается к краю, чтобы они вдвоем как-то уместились на этот диванчик, явно не предназначенный для двух мужчин такой комплекции. — Красиво, — говорит Итадори, когда борьба с маленьким пространством наконец выиграна. Нанами согласен. Ночью все выглядит лучше. Как будто спокойнее. Как будто когда все спят, не может случиться ничего плохого. Итадори делится пледом, возится, чтобы поровну был, потом прижимается ближе и замирает. Нанами это ценит, у него рутинные проявления заботы — основной язык любви. Каким бы мягким и теплым не был Итадори, внутри у него железные мышцы и обжигающая сила. Сам нанами точно такой же. Все они такие, жизнь кует из них именно это. Капризная дама работает над выведением популяции сильнейших, кто под критерий не подходит — в утиль. Нанами вспоминает. Вспоминает, вспоминает, пока не становится больно, пока старые шрамы не начинают болеть сильнее, чем в день появления. Нет никаких критериев. Просто ебаная лотерея. Нанами чувствует себя старше своего возраста и тяжелее своего веса. Настолько, что самому себя выносить трудно. Он ловит себя на том, что почти лежит на Итадори, и это совсем не мило. Просто ему нужно опереться. Хоть на что-то, иначе он просто переломится с холодным свежим хрустом, как тонкое дерево. — Все хорошо, Нанамин. Итадори — стержень, Итадори — броня. Нанами его обтекает, как будто у самого и костей нет, а Юджи обнимает в ответ обеими руками. Повторяет языком тела: «все хорошо». — Я сильный, — говорит он без гордости, без бахвальства, без радости, без горечи. Нанами на него не смотрит. Глаза бездумно блуждают по очертаниям зданий и поблескивающему в отдалении морю. — и ты сильный. Я защищу тебя, Нанами. А ты защитишь меня. Нанами хочет что-то сказать. Пошутить. Уточнить — правда? Уточнить, только без иронии. В глаза заглянуть и спросить, как ребенок — правда? Обещаешь? Он ничего не говорит. Момент слишком важный, чтобы портить его шуткой, да и шутка та — как попытка защититься от серьезности. От искренности. А от этого защищаться нельзя, как бы ни хотелось. А чтобы вести себя как ребенок, он слишком стар. За тридцать, все-таки. Скоро на пенсию. Он просто соглашается. — Хорошо, — говорит. И выдыхает. Тяжело, потому что с воздухом пытается из тела убрать все сомнения, страхи, горечь. На это все у них нет времени. Итадори как будто все чувствует, издает какой-то тихий радостный звук, шутливо бодает Нанами головой в плечо. — Я люблю тебя, нанамин. — и улыбается. Это у него всегда выходит так легко — и слова, и улыбка — как будто он ничего в них не вкладывает. Но Нанами давно понял, что это не так. Итадори просто не загоняет себя в рамки. Если любит, то вслух и без раздумий. Захотел и сделал. — Я люблю тебя, — тихо отвечает Нанами, целует его дурную голову и замирает, прижавшись так близко, как только можно. Чтобы хорошо и спокойно, и дыхание одно на двоих. В эту ночь он засыпает чуть быстрее и немного крепче чем обычно. Даже видит сон, а в нем — море и солнце. Как и в жизни. *** — Дай руку, — настойчиво просит Итадори. — Моя рука уже в твоей руке, — лениво отвечает Нанами. — и ты сжимаешь ее сильнее, чем всегда. — Он внимательно следит, как алый круг солнца тонет в море. Важное занятие. — Другую руку, — говорит Итадори, и в его голосе ни следа безмятежности. Нанами протягивает другую. Ладонью вверх — знает. Волнение и напряжение Юджи передаются ему через кожу. Итадори смотрит то ему в лицо, то на свои руки, а на ладони Нанами оказывается кольцо. Кольцо. Нанами молчит какое-то время, а Юджи смотрит заранее хмуро. Он ведь даже не подумал сыграть невозмутимость, дескать, можешь отказаться, плакать не буду. Стоит вот перед Нанами, колено в песок. Смотрит, гипнотизирует или пытается предугадать ответ, прочитать его по выражению лица. Только Нанами даже не подумал измениться в лице. В голове мысли, лишенные эмоций. Им вместе хорошо. Они друг друга любят. Они друг друга знают. Они в отношениях всего несколько месяцев, но это время ощущается как несколько десятилетий. Чем тяжелее жизнь, тем медленнее она длится. Только обрывается быстро. — Да, — наконец говорит Нанами. С лица Итадори сразу слезает мрачное выражение, появляется радость. Для него кольцо — обещание чего-то большего, клятва любить горячо и сильно, навсегда. Для нанами это — чуть больше стабильности. Знать, что по-очереди готовить друг другу завтраки и покупать на ужин полуфабрикаты, зачитывать друг другу интересные сводки новостей, сплетничать самым бесстыжим образом про коллег, перевязывать друг другу раны, просыпаться от кошмаров в крепких объятиях человека, который понимает, — все это будет сегодня, и завтра, и через неделю, и, предположительно, через год. Предположительно, всегда. Только если не Он сжимает челюсти и выдыхает. Без не. — А я немного боялся, что ты не согласишься. Неловко было бы, да и неприятно. И впечатления от отдыха испортились бы, — тараторит Итадори, и чувствуется, как со словами из тела уходит нервное напряжение. — Так, это кольцо ты даешь мне и я надеваю его тебе, а это кольцо я даю тебе и ты… ничего, что я сам выбрал? Они просто обычные, я подумал, навряд ли ты захочешь что-то, ну-у… ты понял. — Да. — Нанами улыбается. — Все в порядке. Итадори надевает ему кольцо. Пальцы чуть дрожат — кажется, от восторга. Металл теплый, значит, Итадори долго сжимал кольца в ладони, ждал самого красивого момента, когда солнце будет алым диском тонуть в море, думал, каков будет ответ и что будет дальше. — Блин, я же как будто на медовом месяце сэкономил, — продолжает тараторить Юджи. — Нет, если ты хочешь, то я конечно нам что-нибудь организую. — Не стоит. Два отпуска подряд — это слишком. Токио без нас развалится. Итадори поджимает губы. Нанами знает, о чем он думает, потому что у самого такие же мысли. Они никому не нужны. Они просто шестеренки, которых легко заменить. Если бы они решили поменять паспорта и навсегда остаться в Малайзии, ничего бы не поменялось в масштабах мира. Но их мозги крепко поражены заразой, отдаленно напоминающей чувство долга. Уродливо мутировавшее. Эта болезнь оплетает всю их жизнь, скрепляет отдельные куски в целое. Благодаря ей они встретились. Благодаря ей они стали тем, кем стали. Только вот за это не благодарят, это больше сродни проклятию. Выжечь бы это все ядреным лекарством. Или огнем, если по-другому никак. Проклятия, шаманов, и все связаное. Тогда они были бы свободны. Тогда не пришлось бы хоронить друзей так рано. Тогда Итадори, этот двадцатилетний парнишка, на заслуженном отдыхе не смотрел бы постоянно по сторонам. Украдкой, чтобы никто не видел. Нанами видит, потому что то же самое делает. Они расслабляются через силу — везде может быть опасность, даже в этом филиале рая. — мы должны это отметить. — Итадори протягивает ему бокал с цветочным запахом. Оча карай. И добавляет без лукавства, без хитринки. — Но не слишком. У нас же будет первая брачная?.. — Конечно. Я все же не настолько стар, чтобы не смочь выполнить свой супружеский долг. — он улыбается. Нежно, но лукаво. Итадори усмехается. Бахвалится, а сам смущен. — я этого не говорил, нанамин. Я в тебе уверен. Нанами заражается от него каким-то подростковым азартом. В свой номер они пробираются едва ли не хихикая. Кажется, все вокруг знают, что между ними произошло, хотя, — конечно! — какое дело всем этим незнакомым людям до отношений двух незнакомых им людей, с которыми их связывает только неделя в одном отеле. Тем не менее, почему-то Нанами кажется, что они все знают. Почему-то он видит радость и благосклонность на незнакомых лицах. В душе они торопливо смывают друг с друга соль моря, жар солнца и сонливость отпуска. Остаются только они двое и розовый флер от мыла. В этот раз Итадори молчит. Обычно он говорит «люблю» и зовет по имени, но не сейчас. Сейчас он сосредоточен. Наверное, пытается понять, чем Нанами-муж отличается от Нанами-бойфренда. Итадори даже целует его по-другому, более вдумчиво, более жадно. Быть мужем ему явно нравится больше. Итадори тяжелый даже для нанами, он это понимает, когда Юджи оказывается сверху. Это все мышцы. Он высокий, немного ниже Нанами. У него очень красивое лицо. Он добрый, приветливый, заботливый, веселый… список можно продолжать, пока не закончатся все положительные человеческие качества. Если коротко, Юджи — очень хороший парень, о каком мечтает почти любая девушка и некоторые молодые люди. И почему-то он выбрал его, Нанами. Влюбился, предложил встречаться, предложил за него выйти. Почему-то этому хорошему до невозможности парню понадобился именно он, старик в свои тридцать, которому в глаза смотришь и видишь очертания любви, потерянной в свои семнадцать. Кажется, тогда он и постарел. Юджи останавливается и смотрит на Нанами. — О чем ты думаешь? — спрашивает строго и смотрит так, что не спрятаться. — О тебе, — говорит Нанами. Конкретней сказать стыдно. Взрослый вроде дядька, а мысли как у школьницы. Только вот Нанами не почесать свою низкую самооценку хочет. Ему просто нужна определенность. Он спрашивает тихо: — Почему ты меня любишь? Итадори подвисает, хмурится, обдумывает пару секунд. Складки на лбу стремительно собираются и так же разглаживаются. — Потому что мне с тобой хорошо. — отвечает и смотрит немного сердито и растерянно. Ответ очевидный, видимо. — Это единственная причина любви, Нанамин. Если любят за что-то, то это не любовь вообще. Просто расчет. Нанами хочет поспорить, но не может. Ему ведь с Итадори хорошо. А других причин, почему он Юджи любит, почему-то не вспоминается. — Расслабься, — он целует Нанами в шею. — Лучше ни о чем не думай. Просто будь здесь, со мной. Его движения грубоваты и неотесаны, но сам он лучится такой нежностью, что нанами становится спокойно. Юджи точно знает, что надо делать. И сейчас, и в целом. Нанами нужно только не позволить ему опустить руки. Если понадобится, он Юджи собой закроет, лишь бы тот не сломался. Не может он сломаться. Нанами этого не простит ни себе, ни этой уродливой воронке, которая их всех затянула и свела вместе. Итадори целует его так, что мало-помалу приходится расслабляться, переключаться с тяжелых мыслей на тяжелое тело, которое прижимает его к кровати. — Все будет хорошо, Нанамин, — бормочет Юджи между поцелуями, убеждая в этом Нанами, себя и мироздание. — Ты сильный, я сильный. Мы будем счастливы, Нанамин, так сильно, как только можно. И Нанами ему верит. *** — Помнишь, ты говорил, что я завел молодого любовника? — М? А, помню! — радостно ответил Годжо. — Ты мне доказывал, что он не любовник, потому что у тебя нет жены. Что, решил продолжить спор о терминологии? — Нет. Если говорить твоими словами, он больше не мой любовник. — Годжо успел на секунду сломать брови в печальной гримасе. — Он мой муж. Идзити спросил потом, что такого Нанами сказал, что Годжо уже минут десять сидит со сложным лицом и — господи, спасибо конечно, но немного страшно — молчит. Нанами тоже промолчал, только загадочно.