Необходимый

       В закрытых глазах темнеет синяя невидимая ночь. Колкими мыслями она забирается в голову, разъедает изнутри. Обращается пылающими вечными мыслями и размышлениями, расползается по всему телу. Течет по венам, щиплет руки, словно кислота, сжигает их внутри. Растворяется в яркой, красной крови, утемняя её. И теперь она темно-бордовая, некрасивая и болезненная. Периодическими судорогами в руках очищается, но это не помогает и темная грязная мысль рвется наружу. Рвет бледную кожу на пальцах, ладонях и запястьях, вытекая наружу. В тех местах, где они вытекали в свет комнаты и мира людского, жуткой судорогой сводило конечности. Словно плоть опалили огнем свечи, прижгли ноющую рану. Но даже так она продолжает напоминать о себе, постепенно сводить с ума.        Горячие, еще не успевшие остыть, терзания растеклись по обеим ладоням, капали на посеревшие простыни. Огромными пылающими морями расползались по ткани, все ближе и ближе подбираясь к груди мужчины. К самому сердцу, чтобы доставить еще большей боли и терзаний. Расщепить его на мелкие части, подпалить.        И только сейчас Родион распахивает глаза в надежде прогнать ненастное видение, не дать мыслям выползти из головы. Но пред глазами встали залитые темными мыслями и кровью руки. От них перехватывает дыхание, то, что осталось от чистой крови, пульсирует в висках, нестерпимой болью обдавая все тело. Снова бросает в жар и дикой тряской перетекает в руки. В бешенном ритме Родион смаргивает ужасающую иллюзию, сжимает руки, стряхивая с них навсегда въевшуюся горячую жидкость.        И в следующую минуту все пропадает. По пальцам вновь проходиться предвечерний ветерок, вынуждая Раскольникова открыть глаза. От сна не осталось ничего, кроме панического страха в груди и неприятных ощущений в руках. Казалось, что видения уйдут в след за лихорадкой, мучавшей его несколько дней, но все осталось, стало еще хуже. Теперь они словно на яву выползают из головы, съедая остатки разума, оставшегося в голове.        Растирая все еще болевшие пальцы, Родион разглядывал облупившиеся стены своей комнаты. Они, всегда остававшиеся незамеченными, сейчас давили на мозг еще сильнее. Так противно это, что хотелось просто уйти от них, выйти прогуляться на такие же серые улицы и мостовые. Ощутить тухлый и прохладный ветер на щеках, наконец оторваться от кровати, кроме которой, кажется, нигде он не был уже как шесть дней. Но нельзя, нельзя, иначе узнает он и темные мысли поглотят окончательно, съедят заживо.        И, словно прочитав мысли Родиона, приходит тот, про кого он так трепетно думал. С обыкновенной, для него, энергией отворяет дверь Разумихин, впуская в комнату своего собственного света. Радостными карими глазами разглядывает Раскольникова, выискивая в нем признаки выздоровления. И, как кажется Родиону, не находит. Закрывая дверь, проходит ближе к изголовью кровати, вставая так, чтобы нависать над головой Раскольникова. Смотрит тому прямо в макушку, ждет пока встретится с бледным лицом глаза в глаза. И ведь напористо ждет, пока Родион отнимет голову от неудобной подушки, пока обратит на него свои бездонные глаза.        И ведь дожидается. Всего через каких-то пять минут Раскольников медленно, еще как будто болезненно, садиться, недовольно мигая глазами. Недоволен, потому что Дмитрий еще стоит над ним, а не сидит рядом, не держит его ладонями за голову, не играет своими горячими пальцами на щеках. И Разумихин читает это, но продолжает смотреть на безумно прелестного человека перед ним. Смотреть так, словно лицо его не разбито нескончаемыми мыслями и расчетами, словно нет болезненно белого цвета на коже. Смотрит и сияет.        Родион нервно моргает черными глазами своими и всего на мгновение отводит взгляд. Такое долгое приветствие неимоверно быстро выводит всегда собранного Раскольникова из колеи. Привык он, что окружающие долго в глаза ему не смеют смотреть. Уж слишком они темные, воспаленные, тяжелые и убитые временем. Мешки, всегда темнеющие под ними, только еще более предают его виду отвратности. Поэтому долгий, неисчерпаемо яркий взгляд Разумихина ломает что-то давно устоявшееся в голове Родиона. Ломает и наполняет новым, более настоящим и живым. А Дмитрий, видя это секундное замешательство, только фыркает, безумно гордясь своей победой. Знает, насколько страшным и пугающим считают Раскольникова из-за лица его. И только он любит разглядывать его и находить хорошее, несомненно прекрасное. Любит тонуть в черных, настолько бездонных глазах, что потеряться в них не составит труда. Проходиться взглядом по овальному контуру лица, цепляться им за вьющиеся волосы. А темные пятна на нижних веках не отталкивают его, наоборот, еще более притягивают.        Темно-русые волосы, взвитые ветром, облепили лицо Родиона, застыли на щеках и на лбу, словно пытаясь закрыть его. И Дмитрию это не нравится. Мягко смахивает их назад, оставляя ладони на коже Раскольникова. У Родиона в голове все еще бушует ворох темных, тянущих на дно, мыслей, но как только рука Разумихина касается его, они пропадают, растворяются в этом светлом человеке. И только он так умеет, абстрагировать от всего гнетущего и заменить собой все вокруг. Необходим Родиону как воздух, возможно, уже больше.        — Эх, Родька, думал я тебе уже лучше, а ты все изволишь кровать терзать, — смеется Дмитрий, наконец отпуская лицо Раскольникова. Смеется не как обычно, а с ноткой иронии. В ту же минуту видит как дернулся взгляд собеседника в сторону пустующего пространства на кровати и, не раздумывая, падает туда, прикладываясь спиной к стене. От нее исходит слегка ощутимый холодок, приятный и даже нежный.        С малым недовольством Раскольников обустраивается на вытянутых ногах Дмитрия. За эти дни он свыкся спать на них под почти односторонний диалог Разумихина, что спокойно лежать на пустой кровати больше не мог. Его голос успокаивал, забирал все внимание на себя, не отдавая на растерзание душевным мукам. Умиротворенный, нежный, с маленькой частичкой веселья приятно отдается по всему телу.        Руки Дмитрия опускаются на голову Раскольникова, совершенно точно забирая себе его сознание. Всего Родиона. Совершенно мягкими, едва ощутимыми движениями шагают пальцы Разумихина по темно-русым волосам. Обводят каждую вьющуюся прядь, иногда накручивая её. Лаконичными движениями проходиться по затылку и вискам, опускаясь к плечам и обратно. И так множество, множество раз. На второй ладони его, всегда, уже по привычке, лежавшей на боку Раскольникова, замирает рука самого Родиона. В его пальцах бурно стучит, отбивая ритм, кровь, совершенно точно успокаиваясь с каждой секундой. Такой совершенно другой Родион, нежный, даже немного притихший, нравится Разумихину больше. Ведь именно он настоящий, вечно спрятанный за напряженным лицом.        — Родя, — тихо и мягко говорит Дмитрий. — Ты ведь здоров уже, а продолжаешь врать. Неужто любишь сие нежности?        Раскусил. Прямо и точно прочитал всего Раскольникова, как книгу. Но Родион не пугается, давно уже понимал, что вскоре все раскроется. Разумихин говорит это мягко и без упрека, значит сам не против быть его кислородом, без которого уже точно никак и никуда.        — Тебе кажется, — проговаривает Раскольников, все еще пытаясь сохранить давно раскрывшуюся тайну. Так привычнее и безопаснее для них.        Но видно Разумихину такие привычки более не по душе. Потому бьет его легонько по голове, недовольничая. Не любит пустых слов брошенных, тем более совершенно неправдивых. Хочет, чтобы Родион перестал скрывать в себе их общее чудо, наконец сказал об нем прямо.        Раскольников, повернув голову на бок, поднимает на него свои бездонные глаза и улыбается Дмитрию. Улыбается по живому, по настоящему. Говорит ими все, что хочет услышать Разумихин. И получает в ответ такую же, только еще более яркую, заменяющую теплое солнце.