***
Дома долгое время молчат. Юнги пьет недавно сваренное какао, сидя на подоконнике кухни, чтобы продолжать наблюдать за попыткой моря дотянуться до небес. Чимин не понимает, о чем он думает, но угрюмое выражение его лица пугает, хочется увидеть нежную улыбку, а не задумчивое покусывание мягких губ. Он поднимается со стула, подходит к нему и осторожно касается щеки ладонью, чем вынуждает перевести закрытый мыслями взор на себя. — Ты чего? — спрашивает тихо и грустно. Слишком тревожно видеть чужую печаль в опущенных уголках губ. Грудь спирает напряжением, все в ней зудит от желания расшибиться в лепешку, но разрушить замки чужих переживаний до тех самых руин, о которых ему рассказывали, сидя на берегу. Юнги печально улыбается и отрицательно машет головой из стороны в сторону. — Я люблю тебя, — говорит тихо и тычется лбом в живот, обнимая за талию, — прости меня. — Ты… я тебя тоже, конечно, но… ты если не хочешь, мы тогда вообще еб… то есть сексом заниматься не будем. Тот смеется приглушенно, а Чимина холодом сковывает от того, насколько тосклив его смех. — Просто боялся не успеть сказать тебе это, — шепчет Юнги, пальцами выводя узоры на спине. — Что случилось? Нужны деньги? Скажи, я найду, — тут же начинает обеспокоенно тараторить Чимин. — Все хорошо, не переживай, Мини… просто, просто не уверен, что ты захочешь встречаться со мной, когда я все расскажу тебе. Чимин уже хочет начать возмущаться, но его прерывает на полуслове прикосновение к губам, большого пальца. Даже неясно то ли это просьба замолчать, то ли это желание прикоснуться. — Я би, Мини, — говорит тихо Юнги. И Чимин чувствует, как все в нем обрушивается. Он не верит бисексуалам, не доверяет им, и Юнги это было известно с самого начала. Тот ведь даже пытался переубедить его, повторял, что бисексуалы не все изменщики или непонимающие, чего хотят, люди, что от ориентации не зависит поведение человека, но Чимин даже слушать не желал. Его научил горький опыт и наблюдение избегать таких омег, чтобы сохранить сердце в целости. Ему любимый когда-то омега-бисексуал изменил с альфой после их ссоры, потому что Чимина не смог дать ему нужное, не смог стать альфой для него. А знакомый бисексуал рассказывал, что никогда не уверен в своих чувствах, так как ему кажется, будто он внушает себе любовь. Чимин знает слишком хорошо, что бисексуалы между альфой и омегой выберут альфу для отношений, а омегу для одной ночи, потому что так проще. Он не верит бисексуалам. Они все сотканы из лжи. Но Юнги… — Я должен был сказать раньше, но… я влюбился и испугался, что потеряю тебя тут же. Мне хотелось… — у него слезы вот-вот сорвутся с ресниц, — хотелось рядом побыть чуть-чуть дольше. — Ты пиздел мне, — задумчиво произносит Чимин, — все это время. — Я не врал! — голос срывается. Юнги слезает с подоконника порывисто, немного дергано ставит чашку на столешницу и резко разворачивается лицом к лицу с Чимином. — Я не выбирал, кем мне рождаться! Почему я должен нести ответственность за мудаков, просто потому что у меня такая же ориентация? — он подходит ближе, и Чимин отходит на пару шагов назад, упираясь поясницей в подоконник. — Но ты пиздел мне. Выдавал себя не за того. — Я боялся! Да, да, я виноват, я знаю. Надо было тебе сразу сказать, не лгать, не скрываться. Было бы проще. Меня бы не трясло каждый раз, стоило тебе увидеться с моими друзьями, потому что они тоже меня упрекают в обмане и говорят, что… что это неправильно и так далее. Я вообще во многом перед тобой виноват, да, но… Ты ведь би на дух не переносишь. А я влюбился, как дурак! Это хуже, чем любить гетеро… те в принципе омег, как партнеров не воспринимают, а бифобы… вы же просто… — Юнги отворачивается, закусив губу. — Если бы я хотя бы заикнулся… ты бы тут же бросил меня, а мне… мне так хотелось любить тебя и быть любимым тобою. Чимин опускает взгляд. Юнги прав. Если бы он сказал в самом начале о своей ориентации, их отношения тут же разрушились бы, но в тот же момент ложь неприятно сковывает внутренности. Все альфы, которые пытаются флиртовать с ним, получается, имеют шанс? Чимину страшно. Очень страшно повторить историю. — Не молчи же ты… — хрипит Юнги надломлено. — Я… я… не знаю. Тихие всхлипы нарушают тишину и смешиваются с гулом ветра за окном. Видеть слезы Юнги невыносимо. Чимин еще в ночь, когда он рассказывал о том, что ему пришлось сделать аборт, потому что ребенок был нежеланным и ненавистным, от альфы, насильно овладевшего им, пообещал себе, что больше не позволит ему плакать. — А т-тот альфа.? — Мой бывший, да. Чимин не отвечает, и Юнги тут же начинает испуганно дрожать. — Не думай, не надо… я не хотел, правда, это никак не отменяет, — он отчаянно машет головой из стороны в сторону, — я не хотел… я говорил ему… я не… — Ох, боже, — Чимин обнимает его крепко, гладит по напряженной спине и вслушивается во всхлипы. Он тычется лицом ему в плечо, вдыхая сладкий запах маршмеллоу глубже, чтобы успокоить свое бешено бьющееся сердце. — Я и не думал так… я тоже влюбился, как полный долбаеб, — шепчет, — но я буду заебывать тебя ревностью теперь, нахрен тебе такое? Ты же сто процентов не будешь давать мне поводов, а я все равно буду ревновать. Я не хочу мучать… — Мучить, — поправляет машинально Юнги. — Похуй. — Вот и мне похуй. — Но ты же поправил а зн… а-а, — тянет Чимин и заливисто смеется, — дошло. Юнги хихикает вместе с ним и трется носом о футболку. — Ты что, только что вытер сопли о мою футболку? — с прищуром спрашивают у него тут же. Он лишь глаза закатывает, не удерживая улыбки. Становится спокойно. Тихо. Только сердца продолжают биться тревожно и быстро, словно сейчас кто-то все равно уйдет.***
Интимная жизнь, которой к своему стыду жаждет Чимин, так и не началась. Юнги ластится всегда, урчит в объятьях и тычется ласково в шею прохладным носом. После открытия лжи он стал еще нежнее, позволил себе полностью окунуться в чувства и теперь купается в любви. Только Чимину от его приливов ласки становится дурно из-за далеко не невинных мыслей. У него вся голова забита грязными сценами и похотью, от чего ему ужасно стыдно. Он всегда стремился не сексуализировать омег или альф, считая это чем-то отвратительным и мерзким, а теперь с ума сходит от желаний, стоит Юнги надеть короткие домашние шорты, обнажая тем самым тонкие ноги с хрупкими коленями, оторвать взгляд от которых — дело невозможное. Никогда еще прежде ему так не сносило голову. Возможно, все дело в том, что раньше его партнеры были немного другими. Не такими мягкими, не настолько тактильными, более холодными и сдержанными, от того Чимину не было так интересно, насколько чувственно они будут поддаваться навстречу касаниям и как растворятся в объятьях. Ему хотелось с ними заниматься любовью, хотелось распадаться на части в огне страсти и ластится всем собой, только тогда желание сбавляло обороты понимание, что это только он будет льнуть всем собой, это только он окружит нежностью. С Юнги все иначе. Он даже в повседневности чувственно льнет ближе и ласкою укутывает в кокон. Чимин с ума сходит, представляя ненароком, как они сплетутся в один ком, стремясь дать друг другу заботу. — Скажи честно, ты боишься меня? — задает вопрос однажды, напившись с другом пива в баре. Он, пока домой брел, решил, что ему нужно поговорить с Юнги, а случая лучше, чем в три часа ночи явно больше не представится. И вот теперь, стоя на пороге квартиры, пошатываясь вперед-назад и, кажется хмелея еще сильнее от запаха маршмеллоу в воздухе, ему становится стыдно за свой вопрос. Юнги заспанный, растрепанный, в огромной футболке и коротких шортах, вызывает желание урчать от тепла в груди, а не говорить на столь щепетильные темы, будто он озабоченный какой-то и ему важен лишь секс, отсутствие которого теперь кажется не таким уж важным, потому что куда важнее сейчас обнять всем собой и так уснуть в тепле нежных рук. — Проходи, — ладонью приглашает Юнги войти нормально, а не стоять в дверях. Однако же вопреки всем ожиданиям ведет он не на кухню, а сразу в спальню, вручает верх от своей пижамы и большие шорты стыдливо примечая, что боксеры Чимину будут малы, штаны от пижамы — тоже, а эти шорты должны подойти. Тот расстроенный игнорированием вопроса плетется уныло в ванную и долго возится с настраиванием воды. За это время ему удается протрезветь и ужаснуться тому, в каком он состоянии пришел к Юнги. Выходить из ванной теперь не хочется совершенно, но осторожный стук и тихое: — Мин~ни? Все хорошо? Вынуждает со вздохом выйти. — Да, — отвечает, стыдливо опустив голову, не в силах глядеть на нежного, полного теплого света, красиво отражающегося в глазах искорками, Юнги. — Пойдем спать? А завтра поговорим, ладно? — Ладно, — еще один тяжкий выдох. Юнги с тихим хихиканьем целует его ласково в губы и оплетает шею руками. Чимин с громким урчанием зарывается во вкусно пахнущую шею и несдержанно лижет пряную кожу, улавливая тихий томный выдох, осторожно прикусывает острое плечо напоследок. — Идем спать, — звучит шепот на ухо. Чимин повинуется беспрекословно.***
— Доброе утро, — голос ласковый и бархатный. Чимин открывает глаза, неосознанно растягивая губы в широкой улыбке. Просыпаться рядом с Юнги — отдельный вид удовольствий. Тот в такие моменты особенно уютный и теплый, не прильнуть к нему, уткнувшись всем собой в грудь попросту невозможно, поэтому он жмется к нему, выдыхая от того, как правильно ощущаются тонкие прохладные пальцы в волосах. Из груди вырывается довольный рокот. — Так о чем ты хотел поговорить, Мини? — шепчет Юнги на ухо. Чимина накрывает волной мурашек. Ему одновременно сладко от такого томного шепота и тревожно от незнания, как дальше быть. — Что же ты молчишь? — Хен, — тянет чуть плаксиво, по-детски дуя пухлые губы от понимания, что с ним играют. — Скажи мне, Мини. — Я хочу тебя, — говорит неуверенно и поднимает робко взгляд в теплые искристые глаза, напоминающие поверхность моря, с которой играют лучи солнца. — Мне хочется секса. Юнги мягко поглаживает его по спине подушечками пальцев. Он тихо вздыхает и наконец решается начать говорить: — Я тоже тебя хочу… только мне страшно. Он тогда не остановился, а я теперь всегда боюсь того, что не смогу остановить все, когда захочу. Это так глупо… — Нет, не глупо. Это он долбоеб, ранил тебя. Я буду ждать столько, сколько тебе понадобится. — Я хочу сейчас, — смущенно лепечет Юнги, — только ты будь нежным, пожалуйста. Чимин приподнимается на локтях и приникает к тонким губам. — Хорошо. Он руками ведет по тонким напряженным бедрам, пальцами оглаживает тазобедренные косточки, выпирающие чуть неестественно, но от того не менее красиво, оглаживает плоский живот и острые ребра, задирая ночную футболку. Юнги шумно дышит и чуть выгибается под ладонями, сминая в руках простынь беспощадно. У него лицо раскраснелось в пару мгновений, губы быстро пересохли, глаза его прикрыты и взгляд из-под ресниц томный, полный желания, любви и едва заметной тревоги. Чимин ласковыми поцелуями покрывает ребра и живот, наслаждаясь учащенным дыханием и легкой дрожью. Он мягко прикусывает кожу чуть ниже пупка, добиваясь наконец-таки едва слышного скулежа. Расслабиться и насладиться процессом полностью мешает лишь напряжение в хрупком теле Юнги, и чтобы прогнать его хотя бы на время, Чимин тянется за поцелуем и одной рукой сжимает нежную кожу внутренней стороны бедер, разминает скованные мышцы, всеми силами стремясь укутать в кокон безопасности лаской. Юнги прикрывает глаза, отстраняется от пухлых губ и целует шею тягуче медленно, оставляет безболезненные засосы на медовой коже. Он несмело укладывает ладони на спину, гладит осторожно выпирающие позвонки, чуть царапая их острыми ноготками. Чимин тем временем приникает к темным соскам, лижет их, наслаждаясь тихим скулежем, вылизывает грудь с пошлым хлюпаньем от слюны, и раздвигает коленом судорожно сжатые бедра. Сладкий пленительный запах становится ярче, от него в глазах все плывет, а низ живота печет от желания слиться в единое целое. Чимин касается влажных боксеров, тут же замечая, как у Юнги напрягается живот, а ноги сводятся судорогой. Он убирает пальцы с ягодиц, оглаживает тонкую кожу под коленом. Запах маршмеллоу усиливается, и тихий скулеж разносится вновь. Желание претворить все желания в жизнь накрывает с головой. Чимин опускается на уровень бедер. Целует кожу рядом с боксерами, засасывает ее, чуть прикусывая до едва слышного стона. Поднимает ноги, чтобы было удобнее и тут же присасывается губами к колену. Юнги чувственно заламывает брови, застонав. Он поджимает губы, кусает их до крови, сдерживаясь изо всех сил, только бы не отдаться во власть наслаждения и не кончить от одних только поцелуев на ногах. Чимин так умело посасывает кожу под коленной чашечкой, так нежно прикусывает ее, что по телу проходится мелкая дрожь. И как ни пытается Юнги бороться, ему не удается сдержать оргазм. Он стыдливо закрывает ладонью лицо, чтобы не заплакать от вины, наслаждения и ощущения себя ничтожным. Чимин ложится рядом, убирает руку с лица и мягко целует в губы. — Спасибо, — бормочет и трется носом о ладонь. — За что? — шмыгает носом тот. — За доверие. Юнги поджимает задрожавшие губы. — Я даже не смог нормально заняться с тобой сексом. — А мне нахер не сдался секс без твоего удовольствия, хен. — Опять материшься. Чимин пожимает плечами. Губы горят от поцелуев, и он облизывает, с удовольствием собирая с них привкус маршмеллоу и жар. Повисает тишина. Она прерывается лишь тихим дыханием и едва слышным шумом улицы от проезжающих машин. Чимин осторожно поднимает взгляд на лицо Юнги и едва сдерживает желание поцеловать его. Тот выглядит подобно античной скульптуре. Утонченно, хрупко, изящно и величественно. У него губы от постоянных покусываний покраснели, став похожими на вишню по цвету, а бледная, напоминающая мрамор кожа слабо блестит от косых лучей солнца. Сердце замирает, требуя поклоняться ему, его нежности и ласке. — Я когда тебя увидел, — начинает Чимин, — охуел, если честно. Ты на божество похож был. Даже в тот плед так же замотался! — Даже не напоминай, — стонет в ладонь Юнги. Он тогда после бессонной ночи злой был, подобно Гере, преследовавшей несчастную Ио, а шум под окном в девять утра вселил в него настоящее бешенство. Вот тогда-то ему пришло в голову только плед-покрывало на греческий манер завязать на себе и спуститься, чтобы устроить скандал всем особо активным с колонкой в восемь утра. — Ты выглядел… как… как… очень опасно. — Поэтому ты потом выжидал меня с букетом и пирожными? — Я пытался поднять настроение красивому омеге! Юнги хихикает, мягко выдыхая: «У тебя получилось». Он осторожно переворачивается на бок и укладывает ладонь на плечо Чимина, принимаясь его поглаживать ласково и трепетно. — Ты в порядке? — спрашивает смущенно и взглядом показывает на недвусмысленно топорщившиеся шорты. — Да. Юнги прикусывает губы и придвигается ближе. Он опускает руку на пах Чимина, срывая сорванный выдох. — Ю-юнги, — прикрывая глаза, бормочет тот. — Позволь мне, — прижимается еще ближе, так чтобы дышать тяжело было. Чимин хнычет и подается бедрами вперед. Он беспомощно скулит в шею и заводится еще сильнее от вкрадчивого: — Такой сладкий, — звучавшего от на ухо томным шепотом, — мой омега. Юнги ускоряет движения ладонью, продолжая шептать ласковые слова. Совсем скоро Чимина накрывает с головой оргазм, и он крупно дрожит, вжимаясь всем собой в грудь. — Ты моя радость, Мини, — негромко произносит Юнги и ласково целует в мокрый висок. — Даже когда матерюсь? — Всегда. Юнги утыкается ему в шею лицом со счастливой улыбкой и наполняет легкие до отказа уютным запахом. Чимин пахнет теплом, легким дымом и елкой, все это напоминает даже не костер в лесу, где холодно, сыро и страшно, а камин. Такой уютный, такой безопасный и домашний. — Знаешь, если боги существуют, — начинает говорить Юнги задумчиво, — даже не те религии, где Бог один, а языческие, то… Чимин прерывает его поцелуем. Как бы сильно он не любил своего философа, утром ему хочется слушать только едва слышное дыхание и нежный рокот.