Клюквинка болотная

      Жил-был Андрей - крестьянский сын, жил - не тужил: служил при князе конюхом, да пролёживал на сеновале бока, а как растолкают его, да умаслят кружкой пива, так он всю работу, что ни поручат ему, выполнит в миг - не успеешь и глазом моргнуть. Был Андрей парень добрый, весёлый: никому в беде не отказывал, для другого себя не жалел, любую беду отгонял он добрым словом да шуткой. Да и собою хорош был Андрей - крепкий, как молодой дубок, сильный, как ветер шальной, в волосах его златых солнце играло, а в глазах синих дно морское разверзывалось.       Одна беда - на девок был падок! Да те за ним и сами бегали - то у конюшни вились, то лошадям под копыта кидались, всё хотели от Андрея-конюха улыбочку получить, словечком перемолвиться. На том грехе и сгинул Андрей: были в ночи как-то гости проездом в усадьбе княжеской, а самого князя не было, был он в отъезде по делам важным, государственным. Андрей, шутки ради, встретил гостей в княжеском платье, отпотчевал их, как полагается, спать уложил, а утром отправил восвояси. Да только вот беда: приглянулся князь Андрей дочке боярской, и приехал отец её вскоре к князю на сговор, подмаслиться. Как поднялся дым коромыслом, когда правда открылась - хоть святых выноси! Гневался князь на конюха Андрея за поруганную честь княжескую, за то, что боярин его на смех поднял, да молву по округе разнёс, осерчал люто на холопа своего. Смертным боем хотел его бить, да тут слух дошёл: пустил царь-батюшка во ту пору гонцов во все концы, наказал людей собирать на постройку града нового, града стольного. Да только на гиблых болотах задумал царь тот град возвести! Поутих князь, покумекал, что на болотах смерть конюху Андрею не так будет легка да сладка, как от его сапога да бича, и отправил его во солдаты, а людям своим строго наказал: ничегошеньки в путь Андрею не давать! Вот только не стерпели люди добрые, не забыли добра его: перекрестили Андрея старухи в дорогу, бабы платье пошили, девки харчей пособрали, а мужики положили ему в суму гривенничек да полтинничек - не от скупости своей, а от бедности. Потеплела душа у Андрея от таких проводов: поклонился он людям добрым, да и с лёгким сердцем отправился в путь - к царю на службу.       Что ни говори, да только служба солдатская - не мёд и не сахар. Сапоги свои износил Андрей ещё у Новгорода, а на шведах те и вовсе запросили каши; платье своё изорвал ещё у Пскова, а на шведах и вовсе остался без оного. Но никогда не унывал Андрей, никому в беде не отказывал, для другого себя не жалел. Всегда у него было с собой слово доброе, да шутка задорная, оттого и полюбился он своим товарищам-солдатушкам, старым да младым. А как заведёт он историю, что слыхал во родных местах, да так ладно, так складно, будто мёд в уши льёт; как присочинит сам что: про домового да дворового, про банника да про баечника, так все уши поразвесят, рты поразинут - да и забудут все беды свои, а то и прослезятся, отчий дом вспомнят. Сказывал им Андрей и то, как попал на службу царскую - ржали солдатушки над ним до колик в животиках, Князем прозвали, а как попривыкли, зауважали, так и Князем называть стали не в шутку, а взаправду.       Даже царь заметил Андрея-солдата! Не побежал тот от боя со шведом проклятым, возбодрил дух солдатский словом добрым, вывел солдатушек с поля брани целёхоньких - за то и похвалил его царь. Не обделил он Андрея-солдата и наградами: велел выдать ему платье тёплое, сапоги мягкие, да снарядить в дальний путь, путь тяжёленький - строить новый град, стольный град, град на гиблых болотах! Закручинился Андрей: не хотелось ему оставлять товарищей, закадычных друзей своих. Да и знал он, что болезни болотные любому человеку хуже самого злого шведа. Но такова доля солдатская! Не умел Андрей долго кручиниться: выпил в последний раз он из чарки одной со своими братьями названными, обнялся, поцеломкался, да снова в путь отправился.       Долго ли, коротко ли - добрался царь до болот, а с ним и свита его. Немало людей средь неё было простых, непородистых, но и много графьёв, сынов княжеских и всяких особ. Невзлюбили последние Андрея-солдата лютой ненавистью за то, что царь с ним ласкался всё боле, чем с ними. Не понимал Андрей никогда зла людского, да и сам зла никому не желал, посему не заметил он тучи чёрной, что над его головой златосолнцей нависла.       Начал спрашивать Андрей-солдат у царя: "Да как строиться будем, царь-батюшка? Вкруг болоты одни, шагу не ступить!" А тот отвечал ему: "Русский человек, Андрей, на любой земле корнями в землю врастёт. Ступай от сего места ровно тыщу шагов; а как остановишься - там и строиться будешь!"       Делать нечего - царский указ! Поворотился Андрей-солдат, куда царь ему показал, да и пошёл. Считать до тыщи он не научен был, а посему считал только до ста, а на руках пальцы загибал. Зашёл в траву он высокую: хлещет она его, не пускает далече - а ещё на одной руке не все пальцы загнуты! Зашёл в чащу он лесную, непроходную: скрылось небо от него многотучное за ветвями высокими, а на другой руке только пальцы начались! Зашёл в топь он болотную: сапоги в тине хлюпают, идти тяжко стало - кончаются пальцы, да последний всё никак загибаться не хочет. Обозлился Андрей на перст свой упрямый, гнёт его, гнёт, да не гнётся тот - не желает противиться царёву указу!       Так не заметил Андрей, как след в след за ним и погоня поспела. Решили графья и сыны княжеские сжить Андрея со свету, думали да кумекали, как бы устроить, чтоб царь не прознал - а тут случай такой им представился! Напали они на Андрея-солдата всей гурьбой, еле сдюжили! Обвязали сыны его княжеские верёвками крепкими вокруг ног, вокруг плеч, да посерёдочке, потоптались, покружили, стервятники, пока не нашли место гиблое, топь глубокую, да и бросили туда Андрея, не слушая его слов разумных, что он, добрый сердцем, им сказывал. Посмеялись они над ним: "Не будет боле перед нами царь своим холопским князем хвастаться!", да ушли от места гиблого, надеясь выйти к царёву лагерю засветло, одежду очинить, да успеть притвориться спящими, ничего не сведущими.       Остался один Андрей, чувствует, что всё глубже топь его в себя затягивает, а выбраться не может, обездвижили его завистники проклятые. Тишь вокруг: ни сова не ухнет, ни кулик не свистнет; слышит Андрей только дыхание своё тяжёлое, да как сердце-птичка в груди колотится, кровь гонит, жить хочет.       Вдруг, чувствует: вокруг ног его что-то обвивается, тянет быстрее на дно. Осерчал тут Андрей:       - Что играешь ты со мной, кикимора болотная? Не готов я ещё помирать!       И перестали стреноживать его путы проклятые. Только вода уже к горлу подходит! Чувствует Андрей, как щекочет кикимора бока его, скользким своим туловом к ногам прижимается, да всё вниз тянет. И сказал Андрей во второй раз:       - Не играй со мной, кикимора болотная! Не хочу я ещё помирать!       И отпустили его путы, что были посерёдочке. А кикимора всё выше по нему лезет: вот уж прижалась к хребту всем телом холодным, ногами опоясала, сыростью в левое ухо дышит, человечьим голосом разговаривает:       - Что это тебе, солдатик, за надобность такая - жить? Жизни легко лишиться, понимаешь, она у человеков хрупкая, а смерти лишиться - это никак нельзя! Я сейчас тебя утоплю маленечко, затяну на донышко болотное, будешь ты со мной жить, горя от людей дурных не видать! Что за охота тебе, а, князюшко?       Подивился Андрей тому, как складно вещает нечистый болотник, но отвечать скоро надобно, да покороче - водица мёртвая уже в рот заливается, скоро дыхать не даст.       - Прижмись ты ко мне, болотнюшко, да поближе! Чуешь - сердце в груди, словно птичка, бьётся? Это оно жить так хочет - и потому вовек не помрёт!       Опали с Андрея путы последние, плечи его богатырские стянувшие. Болотник отпустил его, да сгинул в топь; а солдат, почуяв под ногами крепкое дно, оттолкнулся от него, да и выбрался. Сел он в мох, вгляделся во тьму. Слышит - пузырьки болотные со дна чёрного поднимаются, хлопают; видит - два глаза червлёных над водой поднимаются, смотрят.       Понял тут Андрей, что это он от спины болотничьей ногами отталкивался, чтобы свет божий ещё хоть разок увидать. Встал тогда Андрей, поклонился болотнику:       - Век не забуду добра твоего, владыка долины болотной!       Зашипел нечистый от благодарности доброго человека, как от боли, осерчал, вскинулся; да только любой зверушке на этом свете, любому червю земному, а того боле и твари разумной, всегда похвала и ласка приятны.       - Не поддался ты мне, князюшка: не устрашился ты тьмы непроглядной, не отчаялся ты перед топью бездонной; трепещет твоё сердце как птичка, о жизни поёт: а потому мне не взять тебя. А за благодарность твою я тебя и сверху награжу.       И вышел чорт болотный из своих владений, но во тьме ночной ничего не увидел Андрей - лишь фигуру высокую, да спину горбатую. Понагнулся болотник к земле, пошарил немножко, а как выпрямился - протянул Андрею в большущей руке три червлёные клюквинки, да не простые, а огнём горящие, точно глаза самого болотника.       - Вот, возьми ты мой подарочек, князюшко. Эти клюквинки не простые, волшебные: бросишь ты одну в сыру землю, и на том месте пропадёт болото моё гиблое, станет земля на сто саженей вкруг ровная да твёрдая. Бросишь ты другую на землю, да раздавишь - станет на том месте топь непрохожая, непролазная.       Взял Андрей волшебные клюквинки из хладных рук болотника, поклонился ему в ноги, а как выпрямился - червлёных глаз уж и след простыл. Тут и свет божий над кронами дерев показался; собрался Андрей-солдат с силами и пошёл, куда глаза глядят. Недолго он шёл, как чует - согнулся его палец последний, десятый! "Знамо, здесь мне свой дом строить надобно". Почесал Андрей голову, посмотрел вокруг: болото, да пни гнилые. Достал он с запазухи клюквинку, бросил на землю - и стала вокруг земля твёрдая, луговой травой поросшая, и ни холмика, ни пня на ней на сто саженей не видать! Подивился на это Андрей, да повернул в путь обратный - доложиться царю, что его поручение выполнил.       К тому времени, как добрался он до лагеря царского, все уже встали на утреню. Увидели завистники и душегубцы Андрея-солдата, живого и здорового - да так и обомлели. Перекрестился Андрей на икону святую - стоят графья и княжьи дети, рот боятся открыть. Подошёл к окладу приложиться - дрожат, как листы осиновые.       - Терпите вы страху, - говорит им, - даже больше, чем я нонече натерпелся.       - Какого же ты страху натерпеться мог, солдат Андрей? - спрашивает его царь. - Али со шведами проклятыми не страшна тебе была война?       Вытянулся тут Андрей-солдат во фрунт перед ним, отвечал:       - Выполнил я твоё приказание, царь-батюшка: отсчитал от сего места тыщу шагов и нашёл себе землю под дом. Да только, если бы не графья, да сыны княжеские - вовек бы мне такого чудного места не сыскать!       Подивился царь таким словам:       - Где это ты в местных болотах, Андрей-солдат, такое место нашёл? А ну, отвечай за слова!       И отправилась вся свита на место новое, место чудное, на котором солдат-Андрей себе дом будет строить. Боялся солдат только, что добираться до туда снова придётся чащами да болотами. Но будто кто тропинку проложил: дошли все до поляны по суху, будто по стёжке протоптанной.       Подивился царь солдатской поляне и говорит:       - Найди ещё такую чудную поляну мне под храм, Андрей-солдат! А как найдёшь - храм на ней построй, а как храм построишь - я тебе вольную дам.       Понял тут Андрей, чего хочет царь: не найди он второй такой поляны, тот под храм свой его солдатскую поляну заберёт! И сказал он тогда:       - Твоя воля, царь-батюшка: в срок три дня найду я тебе поляну под храм, да не хуже этой. Ты же мне за то отряди людей на постройку хаты, конюшни да двор.       Говорил так Андрей-солдат, а у самого сердце-птичка в самом горле так и бьётся. Думает: "Нет уж, лучше к болотнику сто раз в топь попасть, чем ещё хоть раз с царём так говорить". Грозно посмотрел на Андрея-солдата царь, бровями зашевелил - да рассмеялся от всего живота! И сказал:       - Да будет так, солдат Андрей! Только сам сказал: сроку тебе найти вторую поляну всего три дня.       Все три дня Андрей хлопотал о доме своём. Завистники и душегубцы боялись теперь к нему подходить, но посылали нарочных гонцов следить за работой, а те и докладывали: своей избой всё занимается Андрей-солдат, а поляну искать и не думает. В третью ночь графья и сыны княжеские спали спокойно, потому как знали: не нашёл второй поляны солдат Андрей и вовек теперь ему вольной царской не видать!       Той же ночью вышел Андрей-солдат из дома своего свежесрубленного, натянул он платье солдатское, да сапоги, и отправился на болота соседние. Вокруг тьма кромешная, не видно ни зги, а он не боится ничего, знай себе считает от одного до ста. Остановился Андрей, когда пятый палец загнул: вынул из-за пазухи клюквинку волшебную, подивился, как горит она червлёным огнём в деснице его, да и бросил в болото - и стала вкруг него земля на сто саженей твёрдая, луговой травой поросшая, и ни холмика, ни пня на ней в свете лунном не видать.       Подивился наутро царь второй поляне чудесной, что совсем недалече от первой вдруг оказалась, да и исполнил обещание царское: выдал Андрею-солдату злата да серебра на храм, а сам повелел отправить в Новгород указ, чтоб отлили там колокол святозвучный, златоглавый. А завистникам и душегубцам повелел назад по домам отправляться. "Нет, - говорит, - в новом стольном граде места для таких, как вы".       Зажил после того солдат Андрей припеваючи: как отстроил дом, так взялся за двор и конюшню, а из окон дома своего мог во всякое время смотреть, как кипит работа над вольной его - храмом царским. И самого Андрея-солдата каждодневно видели среди рабочих: то песней он их подбодрит, то сказкой, то словом добрым, а чаще вместе с тем и инструмент в руки возьмёт. Весело тогда с молодым Князем, как прозвали его теперь и тут, работается, всякое дело в руки идёт.       Вот только не мог этот труд заполнить Андрею его одиноких ночей. Напала тоска на солдата: не было у него друга близкого, друга сердечного, которому он мог бы душу свою открыть, с кем мог бы свою радость разделить. Все ночи его теперь стали бессонные. Лежал он в постеле своей и смотрел всё на клюквинку: теплела она, червлёная, в его жаркой деснице, горела огоньком болотным, и всё о хозяине своём поминала.       Не умел Андрей долго тужить: собрался он, да и пошёл ближе к вечеру на те болота, где с хозяином топей повстречался. Долго ли шёл, коротко ли; сам не понял, как снова ветви дерев закрыли ему небо тучливое, а водица болотная стала в сапог заливать. Тогда и явился ему дух болотный: пузырями со дна бездонного захлопал и два глаза своих, горящих, червлёных, над тёмными водами раскрыл. Посмотрел на Андрея болотник, подплыл к нему ближе - да как вынырнул из воды сразу по пояс, да и... зевнул.       - За дарами новыми пришёл, что ли, князюшко?       - Нет, болотнюшко нечистивое, дары твои мне боле не надобны: две клюквинки я ужо на дело извёл, а третью у сердца ношу. Выну ночью твою клюквинку червлёную, всё глаза твои вспоминаю, да и тебя самого добрым словом.       Говорил так Андрей, а сам всё болотника окаянного рассматривал. Огромный он был, тот болотник: кожа белая, мертвяцкая, оные патлы иглами ежиными на голове стоят, а другие на лицо свешиваются. Весь худой он, огромный, в три погибели согнутый: как будто робко ему, что он перед человеком добрым, вот, весь наголо стоит.       - Что за игру ты затеял, князь? - вздыбился болотник. - Аль совсем чудеса мои нечистые ум за разум тебе завели?       Подошёл Андрей к нему, присел в мох болотный, положил руку тёплую на плечо костлявое, плечо покойное:       - Не ищи здесь второго ума ты, болотнюшко. Ищу я себе друга сердечного, чтобы душу открыть свою, поделиться с ним радостью, да и с другом тем его радости и горести разделить. Один ты здесь, болотнюшко, да незнамо как много веков; стань мне другом на век человеческий.       Задрожал тогда белый болотнюшка, затуманился свет его глаз червлёных. Положил свою лапу холодную он на десницу андрееву и сказал хриплым голосом:       - Век у меня друга не было, и чрез век снова не будет; а всё равно говорит мне душа моя мёртвая, что быть посему.       Так зажили солдат и болотник во взаимной дружбе, и росла та дружба меж ними день ото дня, росла всё да ширилась. Ходил Андрей на болото теперь каждую ночь, и слушал он всё рассказы друга своего, и всё надивиться не мог, и нисколько не надоедало ему. Говорил всё болотник про брата своего нечистого, про русалок да кикимор, про леших да лихо; Андрей же ведал ему свои истории, слышанные и выдуманные, про домового да дворового, про банника да баечника. И слушал болотник эти истории как дитя малое, дивился всему, переспрашивал, всё на веру принимал.       Как подступил мороз, Андрей позвал болотника к себе в дом. Нахлопотал ему платье на выход, да сапоги царского размера - ибо только царь был так худ и высок, чтобы платье его да сапоги могли быть болотнику в пору. Так и повелось, что теперь каждую ночь не Андрей по болоту бродил, а друг к нему по горящей лучинке путь находил. Сами они не заметили, как так и отзимовали: в разговорах о прошлом болотниковом, да о будущем солдатском. Отогрелся за зиму болотник в тепле человеческом, отъелся, разрумянился, да на имя человеческое стал отзываться, Мишей нарёк себя.       Пришла весна красна, весна ранняя. Закипела снова работа над храмом божьим. Беспокоен стал Миша, печален, задумчив, бледен да худ. Забоялся тогда Андрей за него, да и спрашивает:       - Не хвораешь ли ты, друг мой сердечный? Не берёт ли тебя дума печальная? Али плохо тебе у меня стало жить-поживать? Аль не рад ты мне боле?       - Жить у тебя мне, Андрюшенька, мёда слаще, да теплей, чем за пазухой; на лик твой ясный каждый день я смотрю, да насмотреться не сдюжу. Но не рад будешь ты слышать ту думу печальную, что гложет мне сердце беззвучное, понимаешь ты, князюшко? Строишь храм ты святой на земле, где народ мой нечистый живёт, гонишь нас, окаянных, с мест родных, с мест насиженных. Горевал ты, Андрюшенька, как отправила тебя с дома отчего служба царская; больше горя же буде у лешего, как проститься придётся ему с родной рощей дубравною; больше горя же будь у кикиморы, как покинуть придётся ей топи болотные.       - Друг мой Мишенька, да неужто нечистым и горе не чуждо? - молвил Андрей, да тут же и проклял свой длинный язык.       - Так приди ж ты Андрей, полюбуйся-ка на родню мою окаянную! Как сравняется светлый день с ночью тёмною, так пойдём-то мы в лес да на праздник большой, праздник нечисти! Всех покажу я тебе своих сродичей - с первых уст ты услышишь их горе великое.       Как сравнялись пути солнца красного да месяца белого по небу-куполу, так отправился Андрей вместе с Мишей на нечистый пир. Долго шли они, да будто коротко: среди чащи дубравной вдруг открылась поляна им круглая, словно блюдечко. На поляне той стол был накрыт нескончаемый, да и тот всех гостей уместить не мог! Всё кругом освещали светляшки да огни болотные; всё шумело, гудело, звонким ключом разливалося. Хороводы водили русалки да лешие, у речонки резвились кикиморы с братом-болотником. Гамаюн, Алконост и Сирин заливались в три голоса, а за ними виднелось во тьме одноглазое Лихо проклятое. Всё к Андрею упырь норовил подобраться, отпить его кровушки, но не смел, чуя грозные взгляды Миши-болотника. Познакомил Миша Андрея и со своею нечистой роднёй. Раз - с сестрицей кикиморой, что с ним трясинки да заводи делила. Два - с кузиной русалкою, что, как он, померла-де от рук своих. Три - с дедом-Лихом, что, берега своей топи покинувши, на пир пришёл издали. И все нечистивые их дружбе сердечной дивились, но против не молвили: любо нечисти малой смотреть, как хаос рождается; любо нечисти древней смотреть, как блюдутся заповеди мироначальные. Весел был весь народ нечестивый в ту ночь; но всё слышал Андрей, будто песнь заунывную, жуткую, будто встал ты у дома покойника, и слыхать тебе бабу нестешную, что рыдает у гроба сыновьего.       - Это стонут все духи-покойнички, духи леса да духи болотные, что последнее это их пиршество, - сказал Миша Андрею, печально и тихо, когда вышли они из леса дремучего встретить лучик солнца румяного.       - Да как же мне не выполнить указа царского, Мишенька? Он мне голову с плеч, коль не сдюжаю. А как выстрою в срок, так даст вольную - никому я тогда раб не буду! - сказал так Андрей и увидел, что всё боле печалит он друга сердечного, но спросить ни о чём не успел: первый лучик на землю упал, и болотника как не бывало.       Три дня не было ни слуху ни духу от Миши, на третью же ночь он явился с такими речами:       - Не могу без тебя я, Андрюшенька, растопил ты мне сердце застывшее: слышь - кукует в бескровной груди? Посему буду с тобой, пока храм не построишь; а как воздвигнешь колокол на нём златоглавый - уйду я.       Опечалился тогда Андрей:       - Не серчай же ты, Мишенька, но никак мне, простому солдатишке, не остановить стройки царской! Да и надобно ль? Получу я вольную - и пойдём мы с тобой на все стороны! Отыщем тебе болотце умильное, чернодонное, с тиной мягкою, и чтоб клюквинки всё красным ковром по нему расстилалися. Я же твою расчудесную клюквинку брошу рядышком, и на сухом новый дом себе выстрою - будем вместе жить - не тужить! - говорит ему так, а сам думает: "Коли люб я тебе, так останешься!". Порешили на том.       Летом колокол златоглавый привезли с града-Новгорода - и время солдата с болотником кончилось. Как прощались они в ночку ту чёрную друг со другом - будь то тайна вовек меж их душами сросдтвенными.       То скажу лишь, что чуял Миша беду. Слушал он сердце-птичку андреево, обхватив его, как в первый раз, только тёплый теперь был, живёхонький. И шептал ему в ухо он правое:       - Не спастись мне от бога, Андрюшенька...       Тот ласкал его всё, успокаивал:       - Не отдам тебя богу аль диаволу: весь ты мой до скончания будешь.       А наутро детины-работнички святозвучный колокол златоглавый поднимали на храм - да забыли язык обмотать ему! Как заслышал Миша тот звон - глас святой, всех демонов в миг изгоняющий, что лишает нечистого силушки, - так и сгинул.       И упал на колени Андрей, душой сокрушаяся, и ударился о земь, в горючих рыданиях сотрясаяся:       - Удержал пред царём я слово своё, но пред сердцем своим сплоховал - нет пощады мне!       Да не умел Андрей долго тужить; не верил он, что навек друга потерял. Оклемавшись, отправился солдат к царю с челобитною. Наградил тот его за службу верную, злата дал ему, серебра, сверху ж - вольную, как и было обещано.       В ту же ночь пособрался Андрей и на болота знакомые отправился, чая друга найти там родимого, Мишеньку. Во всю ночь он бродил по топям и заводям, кликал друга по роду и имени; но никто так ему не откликнулся. Чуть не сгинул Андрей на болотах тех, что давно уж родными казалися, а теперь всё на гибель манили: то болотною клюквинкой светили во тьме непроглядной, то стелили тропу мягким мхом, да всё в чёрную топь вели, в воду бездонную. Да ни разу Андрей не отчаялся! А к утру появилась кикимора, что сестрой приходилась болотнику, показалась над тиной и молвила:       - Ах, Андрей-солдат, режет сердце мне твоё кликанье! Все я знаю тут топи да заводи: нет его на болотах, не рыскай здесь! Ты поди лучше дале, за лес иди - может, там ты отыщешь болотника.       Поклонился Андрей той кикиморе:       - Эх, спасибо, сестрица кикимора! Отлегло моё сердце маленечко, развенчала ты муку печальную! Коль уж ты, сродница кровная, не чуешь смерть его - знамо, не сгинул совсем ещё Мишенька!       Воротился Андрей тогда до дома своего, пособрался в дальний путь, да на следующий день и отправился. Сквозь болота прошёл он свободно, а как вышел к чаще дубравной - так и заплутал. Долго бродил он средь тёмных стволов, что не видели солнышка ясного; кроны дерев всё скрипели над ним и стонали, будто от муки великой, и сжималось андреево сердце от страха и жалости. Кликал он всё друга по роду и имени; но никто так ему не откликнулся.       Как совсем ночь спустилась безглазая, так и вовсе услыхал он зверя дикого, что всё рядом бродил, да разнюхивал: нет ли нонече чем поживиться? Да ни разу Андрей не отчаялся! А к утру повстречал его леший, что был тятькою Мише-болотнику, показался из чащи и молвил он:       - Ох, Андрей-солдат, душу режет мне твоё кликанье! Все боры да опушки я знаю тут, всяка тварь, всякий зверь мне тут ведомы: нет его в сих лесах, и не рыскай здесь! Ты поди лучше дале, да за реку - может, там ты отыщешь болотника.       Поклонился Андрей тому лешему:       - Эх, спасибо тебе, тятька-леший! Отлегло моё сердце маленечко, развенчали слова муку горькую! Коль уж ты, сродник кровный, не чуешь смерть его - знамо, не сгинул совсем ещё Мишенька!       Воротился тогда Андрей до дома своего, пособрался в путь далёконький, да на следующий день и отправился. Сквозь болота прошёл он свободно, вот и чаща пред ним расступилася - так и вышел к реке. То река была бурная, с норовом, всё о крутые брега свои билась, и не видел Андрей ей ни дна, ни оного берега. Тут бы в пору Андрею отчаяться - но он и слово такое позабыл! Всё под камнем добро своё оставил, только взял с собой клюквинку болотникову - да и бросился в воды кипучие, в воды быстрые, воды смертельные. И тотчас унесла река его бурная, силы выжала, заигралася. И понёсся он, волнами пеняемый - да ни разу Андрей не отчаялся! И всё мерещилось ему, будто клюквинка вела его да берегла, всё светила ему да обадривала. Лишь к утру его, стихией измученного, вынесло на берег. Оклемался Андрей, отдышался, огляделся, да видит - вон тот камень, под которым добро он оставил! А на камне сидит Лихо лютое, Лихо лютое - одноглазое, что был дедом болотнику-Мишеньке. И от гласа его запокойного обомлело тут сердце солдатское:       - Нет нужды тебе, Андрей, покамест на другой берег - путь твой долог ещё. Поживи ты себе хорошенечко, наживи ты себе внуков-правнуков - а в конце и отыщешь болотника.       Тут Андрей осерчал, не стал кланяться:       - Нет мне жизни здесь, Лихо ты лютое, коль без Миши она будет прожита!       - Всё одно, - Лихо молвил в ответ ему, чёрным глазом косил, да с насмешкою. - Не уйдёшь ты к нему, не найдёшь его. Есть законы на то мироздания, чтоб не дать живу с мёртвыми сроднится.       - Так попру тот закон мироздания, коли будет мне надобно!       Но исчезло уж Лихо загробное, Лихо лютое, одноглазое.       Пособрался Андрей тогда скоренько и вернулся домой с тяжкой думою. Ночь всю глаз не сомкнул, всё ломал себе голову. А из окон своих видел храм: как блестят под луной его луковки, чёрно небо крестом попираючи. И чем дольше смотрел - тем пуще жгла ладонь ему червлёная клюквинка.       Не стерпело тут сердце болезное, сердце кровию всё пооблившееся. Вышел Андрей из избы своей и пошёл до креста: всё идёт, а персты загибаются. Встал Андрей перед храмом, что выстроил, что своими руками воздвиг. Вынул клюквинку он, глаз отвесть - всё не в мочь. И рука его сильная дрогнула, и упала на землю та клюквинка. Сердце-птичка в груди так запрыгало, будто видит Андрей то не клюквинку, а в траве видит он глаз болотника. И занёс тогда он ногу крепкую, во солдатский сапог пообутую - и размазал свою-то он клюквинку, свой последний подарок болотника.       Заскрипел тогда храм, покосился весь, да утоп - не прошло и мгновения. Почернели златы его луковки, все кресты в бездну дна провалилися; а язык новгородского колокола, златоглавого, святозвучного, тут же тина болотная оплела, он и звука последнего вызвенеть не успел.       Вдруг - услышал Андрей зов с болот родных! И побег он во тьму непроглядную, не боясь ни кикимор, ни лешего, лишь надеясь увидеть болотника, лишь одной той надеждой живой теперь. Не смотрел он за тропкою ровною, быстро топь его ноги стреножила. Только ищет он место глубокое - а болото не хочет забрать его! Обратился тогда Андрей с просьбою:       - Забери же меня ты, болотушко, надо к брату мне Михе некровному!       И почуял тогда руки родные, что обвились вкруг ног робкой хваткою, потянули на дно, да до пояса - но далече тянуть перестали вдруг.       - Забери же меня ты, болотничек, - во второй раз он молвил, да с твёрдостью, - надо к другу мне Мише сердечному!       Тогда руки болотника оплелись вокруг его пояса, поднатужились - опустился Андрей тут по плечи во смертельную воду болотную - но далече вода не берёт его.       - Забери же меня ты, друг Мишенька, - тут взмолился Андрей в третий раз, видя зорюшку ясную, чащобу болотную позолотившую. - Мне к душе моей надо неделенной, мне к тебе, друг мой, надо, до вечности!       И разверзлось тут донце болотное, донце чёрное, непроглядное. И почуял Андрей тогда радостно, как его оплели ноги длинные, как прижалось к хребту тело хладное, как дохнуло сырым в ухо левое:       - Мой теперь ты, весь мой ты, Андрюшенька! Мой - и я твой теперь - в веки вечные!       И запело в груди сердце глупое, о любви пела птичка счастливая. Так и сгинул солдат Андрей - божий свет его боле не видывал.