Встречая закаты

      Малефисента развернулась и, гордо задрав нос, пошла к своему дереву, обернув Диаваля вороном уже где-то за спиной. Неприятное осознание, что прозвучавшее в лопатки «кар» было обиженным и оскорблённым, больно защемило в груди, от чего фея даже нахмурилась, крепче сжав посох в ладони, а спешный, удаляющийся шелест крыльев казался не более приятным. И всё же, пройдя несколько метров, она осторожно повернулась лишь полуоборотом головы и глазами, чтобы убедится, что эта несносная птица полетела именно туда, куда её послали — в замок Его Величества.       — Вам не кажется, что стоит уже прекратить эту бессмысленную слежку за королём? Что не разумно тратить время, силы и нервы, — о, всё это не только ваше, Госпожа! — лишь чтобы вновь и вновь убеждаться в том, что Стефан сходит с ума!       Глупая птица.       Он определённо начал забываться, а, значит, Малефисента начала давать слабину. Не стань она мягче, не позволяй она себе вольностей, Диавалю бы не пришло в голову говорить с ней о таком, да ещё и в таком тоне. Но Малефисента наверстала упущенное, Малефисента показала слуге, его место, Малефисента… Малефисента вспомнила и своё место.       Осознать, что ты действительно из воинствующей феи превратилась в какую-то самую обычную, незаурядную фею — это тошнотворно, мерзко, отвратительно и неприятно больно. Ведь тогда вполне логично осознать и то, что ты обманывала себя саму всё это время: что всё это время, когда твой слуга уже вовсю грелся под не отрезанными, но тщательно скрываемыми, крылышками твоего заботливого покровительства, ты была не честна с самой собой.       Для Диаваля, кажется, тоже стало неожиданностью внезапное возвращение хозяйки — не только зла, но и его хозяйки, — Малефисенты. Возвращение той, которая властвовала над ним в первые месяцы службы, потом как-то случайно став бесхребетной и мягкотелой.       О, она больше чем уверена, что это он и приложил к этому своё крыло!       Все эти вещи, которые он приносил для неё и которые язык не поворачивался называть «подарками», все эти шутки, которые он отпускал как бы невзначай и над которыми сам и смеялся под её острый взгляд и лишь неосторожно дрогнувшие губы. Он расслабился — расслабился слишком быстро — и вынудил расслабиться её.       Возможно, это и не было так плохо, — во всяком случае, именно это и говорил Диаваль вот только что, — но не Малефисенте было напоминать ему, из-за чего вообще произошла их встреча: шла война, пусть и какая-то незримая, невербальная, но она всё же длилась вот уже один десяток лет.       Они должны быть напряжены, обязаны были быть, что до его птичьих мозгов никак не доходило.       Впрочем-то, если мыслить откровенно, то и до ума Малефисенты докатилось вот только…       Она поднялась на своё дерево, усевшись на настил, напоминающий гнездо и исполняющий роль постели, и всмотрелась в открытый пейзаж, обняв локти холодными ладонями. Возможно, таким же морозным, как осенний воздух, был и её взгляд, пронзающий даль, в которой растворился чёрной точкой ворон.       — Я сегодня дважды летал во дворец, Госпожа, дважды! И только чтобы вновь поведать вам то, о чём уже говорил неоднократно: Его Величество не покидает своих покоев, королева Лейла скончалась минувшей ночью, солдаты и прислуга, как и весь людской народ, находятся в прежнем настроении. Я действительно утомлён, позвольте этот вечер провести спокойно!       Малефисента нахмурилась, однако не из раздражения. Как он только посмел так настойчиво, так грубо просить её о чём-то! Его голос должен извергать лишь отстранённость при доносах и мольбу при просьбах — он слуга, никак иначе. Но, что странно, его покорность фею разгневала бы только больше. Возможно, потому что в его лице это выглядело бы не подчинением, а скорее смятением и удивлением. Его глаза, его выгнутые брови так и произносили: «ох, да? Что ж я не думал, Госпожа, видимо, я ошибся,» — в наклоне его головы, в изогнутости его рук, во всём ей виделась унизительная податливость. Будто он просто позволял ей делать с ним — с его телом, формой и душой — всё, что заблагорассудится, но вот свой упрямый разум упорно и искусно держал на расстоянии от её цепких рук.       И сегодня вновь, после их очередной перебранки, когда Малефисента лишь напоминала ему о субординации, а Диаваль яростно не понимал этого, он улетел не покаявшись, а обидевшись. Оставив спор, который всегда заканчивался на её слове, висеть в воздухе рядом со своим возмущённым «кар», адресованным Малефисенте.       Её раздражало это. Раздражал он. В конце концов, она раздражала саму себя.       Её разум менялся — либо же изменял себе — слишком часто даже для тех гигантских и отрывистых шагов, что совершало время. То она была легкомысленной, позволяя себе думать, что любовь и доброта — те, кто правят миром, то она была собственной противоположностью, уверенная собой же в том, что не существует справедливости, а вместе с тем и пощады. А сейчас… а сейчас она просто ничто, обыкновенное пустое место, которое не имеет чётких понятий и только размытые цели. И Диаваль, словно назло, не был тем, кто прояснял — он лишь скрадывал так, как это умеют делать вороны: ловко, красиво, доброжелательно. Он лишал её пусто проходящего времени, ведь чаще, чем следует, появлялся у дерева и нёс какую-то чушь; надобности в пустых вопросах, ведь задавал такие сам; лишал раздумий о том, как поднять не беспочвенно низкое настроение, ведь Малефисенту забавляло обращать его в какую-нибудь дичь, а после выслушивать воронье ворчание; хотя чаще он лишал её терпения, но и здесь действуя профессионально — так, что можно было и смеяться, и плакать.       Малефисента устало вздохнула, чуть дёрнув плечами, будто для того, чтобы стрясти осевший на них иней за всё то время, что она не отрывала прищуренных глаз от серого, сильно размытого туманом горизонта. Всё ещё хмурясь, она легла, накрывшись собственной мантией, выглядя как-то совсем жалко, но не задумываясь об этом. После всплеска эмоций, хоть он никак и не был отражён на её лице, сон окутывал быстро, будто даже как-то жадно выбрасывал руки из своей тьмы, обхватывая тело и уволакивая прочь от света, в случае Малефисенты — ещё и от мыслей.       Сегодня к ней не пришли даже сны, лишь еле ощутимое жжение в грудной клетке осталось даже после полного погружения в небытие.       Очнувшись, как после потери сознания, как после смерти, следующим утром, фею посетило отвратительное дежавю.       Такое же холодное, одинокое и скорбное пробуждение накрыло её много лет назад, когда она проснулась на холодной накидке цвета сухой земли, в лужицах багряной крови, чувствуя постепенно, но удушливо, накатывающую боль и видя перед собой лишь туман.       Рука неосознанно согнулась в локте, и ладонь легла на плечо, взгляд покосился за спину, теперь уже привычно не сокрытую крыльями. Голова чуть подрагивала, словно детали двигающего её механизма стоило смазать. Малефисента опустила ноги, дрогнув от сырости чёрной коры той ветки на дереве, что служила ей домом, однако совсем не тёплым и уютным, особенно осенью и зимой, когда мишура зелени будто в один миг растворялась, открывая её миру.       Она поёжилась и огляделась. Тревожное пламя внезапно опалило рёбра изнутри.       — Диаваль, — крикнула она в пустоту.       Слыша лишь эхо своего оклика, Малефисента выждала мучительную минуту тишины, когда как обычно уже спустя секунды после зова был слышен шорох крыльев, и позвала ворона ещё раз. Но в ответ вновь была лишь тишина. Тревога медленно вкрапливалась в душу, а виски степенно пульсировали, словно задавая ритм подходящей панике.       Фея поспешила подняться: ухватилась за посох и, волоча за собой шлейф платья, спустилась с ветки и ушла с поляны в лес, в судорожных мыслях пытаясь оставаться холодной. Быстрым шагом она оказалась у дерева, где как-то раз обнаружила дупло Диаваля. Там его не было.       Взгляд медленно скользнул вместе с поворотом головы, а голова — вместе с поворотом тела. Малефисента сосредоточенно усмиряла свои чувства.       Он ещё не возвращался? Возможно, из обиды, просто заночевал на другом конце леса? Но нет, фея не чувствовала его присутствия.       Малефисента нахмурилась, чувствуя вместо должного укор совести.       Возможно, с ним что-то случилось, а, возможно, он просто не захотел возвращаться.       Сейчас кольнула уже обида.       Вчера она провалилась в сон с ней же на душе: с бровями у переносицы, с морщинами на лбу, с щелями глаз, обняв руками тело, и не укрывшись одеялом, а лишь прикрывшись мантией, будто бы до последнего ожидая появления этой глупой птицы — это было самостоятельное и независимое желание. Малефисенте хотелось выковырять его из своей грудной клетки, соскребать с косточек и выжать из кожи, но пред собственными чувствами она была бессильна. С годами научившись контролировать, хоть и частично, эмоции других, но оставаясь куклой для своих же, порою предательских.       Она не знала от чего так ждала его появления вчера и от чего ищет, волнуясь, сейчас.       Хотела ли она услышать извинения?       По сути извиниться Диавалю стоило лишь за свой тон, но возмущения и ворчания ворона уже так же привычны, как его присутствие.       Хотела ли удостовериться, что с ним всё в порядке?       Даже если это окажется так, то ненадолго: как только отвратительное карканье этой птицы послышится у плеча, она схватит его за шею и хорошенько общипает, заодно вытреся всю дурь.       Хотела ли, чтобы всё просто забылось и началось с чистого листа?       Нет. Хотя бы за наглость ворон был достоин какого-нибудь её наказания.       Малефисента присела на колени у кромки воды и, отложив посох, зачерпнула пригоршень, опалив прохладой бледные щёки. Студёные капли, одна за другой, ощутимо обволакивали кожу, освежая мысли. Взгляд прошёлся по чуть смазанному расходящимися во́лнами отражению, приметив темноту кожи ниже впадин глаз и эту чёртову растерянность во взгляде. Малефисента нахмурилась, попытавшись сделаться если не серьезной, то хотя бы злой, для приличия, подобрала посох и, поднявшись, зашагала прочь от пруда.       Напускная холодность однако не определяла, куда же фее по итогу стоило пойти: к своему дереву? определенно, нет, она не хотела провести время в ожидании, а затем, по возвращению нерадивого слуги, лишь признать это; продолжить поиски? в голове мгновенно высветилось громогласное гордое «НЕТ», но Малефисента всё же сомневалась в его твердости: ей бы действительно хотелось узнать, в порядке ли он. Скорее всего, лучшим решением было бы приступить к какому-нибудь делу, коих у самоназванной Повелительницы Топких Болот было предостаточно.       Малефисента направилась к Терновой стене, припоминая, что после вчерашнего облёта Диаваль сообщил о слабости веток в одной её области. Подобную прореху допускать, конечно же, было нельзя, поэтому фея и решила оставить эту задачу первостепенной.       После, как и полагается, пошли второстепенные задачи, которые, тем не менее, выполнялись с той же неохотой, что первая. Малефисента прямо-таки вынуждала себя перекинуть беспокойные мысли, скачущие в динамике вчерашней ссоры, на дела. И, стоит отдать должное, до вечера у неё это вполне получалось, но, вернувшись на свою ветку, она вновь почувствовала пугающую тревожность. До внутрикожного зуда ей хотелось немедленно узнать, где носит эту крылатую чёрную надоедливую каркающую кучу костей.       — Клянусь, Диаваль, только прикаркай на Топи, я сниму с тебя шкуру, а из черепа сделаю себе новое кольцо, — прошипела Малефисента, глядя на круг бледного холодного солнца, который соизволил показаться из-за туч лишь сейчас, падающий в яму серо-голубого горизонта.       Услышал Диаваль её проклятья, или нет, но и на следующий вечер не вернулся. Весь день фея посвятила волнению и шипящим от своего гнева мыслям, но его присутствием на болотах не пахло: она потратила время от ужина до заката на то, чтобы сконцентрироваться и пробежаться по каждому жителю её владений, но ни одного ворона, как и прежде, как и до того, как у неё украли крылья, на территории не было. Она даже успела забыть это чувство.       Решил ли он бросить её? будет ли в сути это выражение правильным: бросить — употребимо ли к ним как к паре хозяина и слуги? В таком случае, решил ли он… предать её?..       Малефисента поёжилась, произнеся это слово лишь мысленно. По коже бежали мурашки, казалось, ветер, что продувал её гнездо, в сей миг стал холоднее. Фея склонила верхние ветки, вернув их на прежнюю высоту, когда ступила на образовавшийся полог. Она облокотилась слегка ноющей спиной о ствол и устремила взгляд куда-то далеко.       Туда, где обычно чёрной точкой исчезал чёрный ворон.       Туда, откуда он не вернулся и на третий день.       Малефисента была зла. Она скалилась, хрипела и поскуливала тем мыслям, что ели её изнутри, подобно червякам, прорывающим туннели в сырой почве. Она думала, что никогда не простит ему этого, она винила его во всем, она рылась в их совместном прошлом, перетасовывая каждый его шаг и окрашивая его в багровый цвет предательства, которое она не заметила в движении его чёрных, словно пропасть, глаз, в однобоком изгибе бледных губ и шрамов на висках, в вороньем изяществе движений, схожих с её грациозностью, в человеческой неуклюжести, в хрипотце, в учтивости и в желании помочь ей, услужить.       Фея упустила тот момент, когда перешла к самобичеванию, упустила и тот, что с закатом этого дня пришли и следующие, чётвёртые сутки отсутствия Диаваля на Топях.       Вместе с ними пришло странное и какое-то чужеродное смирение.       Она приняла тот факт, что была обманута дважды, приняла и то, что теперь осталась совершенно одна, единственное, что гложило душу: она хотела узнать зачем — почему Диаваль так жестоко обошёлся с ней? неужели ему было невдомёк, что своим предательством он отрезал ей крылья второй раз?       Она бы не могла сказать, что поступок Стефана воспринимался легче — это звучало бы даже как-то смешно, но и говорить, будто сейчас подобные вещи уже не наносят ей такого удара, тоже было бы ложью.       Ведь Диаваль был тем, кому она начала доверять после того, как потеряла доверие ко всем.       Она доверяла ему свои слабости (он всегда тщательно следил за тем, чтобы под её руку не попалось железо), доверяла свою жизнь (она заметила то, как он закрывает её собой всякий раз), доверяла себя (они провели вместе намного больше времени, чем она провела с людьми, которые растили её заместо родителей). Она доверяла ему свою улыбку, свои неудачи, свои планы, свою бессонницу. Он мог бы уйти в абсолютно любой день, но за десять лет почему-то сделал это только сейчас.       Просто взял и исчез после, казалось бы, такой банальной лёгкой ссоры. Фея могла сказать с уверенностью, что между ними случались вспышки и похуже, намного хуже. Бывало она вцеплялась в его плечи когтями, вытряхивая то ли из него, то ли из себя всю дурь, бывало он пытался остановить перепалку, хватая её за руку и переплетая их пальцы, смотря прямо в глаза так чертовски пронзительно, и его голос звучал после её крика как приятная тишина, как объятия, как разгорячённый шёпот, который был предназначен лишь для её ушей, и лишь её уши его и улавливали. Это и есть то самое «похуже», что происходило между ними. Она бы предпочла, чтобы он спорил, вместо того, чтобы осторожно боязливо возражать, чтобы он смотрел на неё с раздражением, а не с надеждой, чтобы заканчивалось всё на его слове, а не на его молчании. Ведь Диаваль каким-то образом умел взывать к её Я через свою угодливость.       На пятый день Малефисента перестала ждать, но начала тосковать. Прореха у плеча оказалась настолько ощутимой, что она даже не осознавала, когда оглядывалась и открывала рот, чтобы сказать что-то тому, кого там уже не было. Накатывала грусть, на глаза ложился туман. Она возвратилась к его дуплу, чтобы сесть на выступающий корень и посмотреть на умиротворение воды так, как обычно они это делали вдвоём. Диаваль чистил перья, либо подшивал свою одежду, либо же перебирал собранные в ладонь орехи и ягоды, закидывая по одной себе в рот. Она молчала. Они молчали вдвоём. А потом она неизменно заинтересовывалась его деятельностью.       — Осторожно, госпожа, иголка сделана из железа.       — Диаваль, не пытайся вынудить меня признать, что образ домохозяйки тебе к лицу — я всё равно не сделаю этого.       — Х, я даже не смею надеяться, госпожа.       — Тогда к чему здесь эта мини швейная мастерская? Я могла бы залатать твою одежду магией.       — Я благодарен, но это ни к чему, госпожа, если я могу услужить себе сам. К тому же шитьё — довольно интересное занятие! Оно…       — Оно пробуждает в тебе отвратительные материнские инстинкты, или ты думал, я поверю, что ту куклу десятилетняя Чудище сделала себе сама?       — Хах, какое прекрасное наблюдение, госпожа!       Он усмехался ей в лицо, он переворачивал её же слова, он перечил ей, — он не боялся её, будто бы и не слугой был, и это вездесущее назойливое госпожа госпожа госпожа госпожа — будто он не знал её имени, а иной раз, будто знал, но намеренно не произносил.       госпожа госпожа госпожа госпожа госпожа — ей уже мерещится это повсюду и даже во снах, что изредка посещает Диаваль. Его призрачный лик и в её сознание наведывается учтиво: не ступает громко, не заходит далеко, но настаивает — вот здесь и только здесь он настаивает, видимо, договаривая всё то, что она оборвала в яви. Она спорит с ним во сне так, как обычно спорит с самой собой, и апеллирует он тем, что знает лишь она. В какой момент, интересно, он занял этот пост? в какой момент она не заметила его фигуру, тихо крадущуюся в её голову? в какой момент она перестала его оттуда выгонять?       Малефисента прикрыла глаза, какой-то частью сознания проваливаясь в небытие, что, очевидно, было расплатой за отсутствие хорошего сна в эти дни. Её плечо уткнулось в ствол, как и висок достиг холодной коры, а рога чуть пошевелили сухие остатки листьев, заставив их большинство сорваться и упасть на стылую землю, прореженную белыми крапинками снега. Она поджала губы, услышав шелест, так напоминающий безвременно ушедший от неё шелест крыльев. Поначалу коричневых, а после — чёрных. Её рови свелись к переносице, когда шелест не прекратился.       Её глаза распахнулись, когда тишину пронзило обрывистое…       — КАР!       Малефисента вскочила, выбежав на середину поляны и всмотревшись в серый небосвод. Она щурилась, не дышала и надеялась, что ей не показалось до тех пор, пока из туманной пелены не выкралась чернильная клякса. Она выдохнула облегчение, сглотнула улыбку и расправила плечи, приготовившись ко встрече с предателем, но ворон летел не стрелой — он падал камнем, только чудом удерживаясь в воздухе. Потоки били в его крылья изнизу, вытряхивая из покоцанной туши перья. Малефисента отступила на шаг, растерянно глядя на приближающееся нечто, что лишь отдалённо напоминало мудрую птицу.       Она взмахнула пальцами, превратив его уже обрушенным на землю трупом и, гнушаясь своим волнением, не подходила близко. Он распластался на холодной земле, выглядя таким же синим и продрогшим, как ледяная пленка на воде, его спина не вздымалась, как если бы он не вбирал кислорода в грудь вовсе, ведь Малефесенте действительно показалось, что он совсем не дышал. Его одежда окончательно превратилась в лохмотья, в какие не нарядят даже пугало, смолистые волосы лежали паклями, словно действительно пропитанные дёгтем. Один его рукав был вырван из рубашки, будто бы вместе с самой рукой.       Прошла секунда, две, три… Малефисента дёрнулась, будто что-то толкнуло её в спину, и спешно приблизилась, сев у его макушки на колени. Её пальцы чуть дрожали, когда она осторожно коснулась ими его головы, повернув её вбок. Голова качнулась безжизненно, и лишь с его уст слетел болезненный вздох. Старые затянувшиеся шрамы оказались изувечены, как и всё лицо избито и испачкано — где в грязи, где в крови. Впавшие скулы отдавали сильной худобой.       — Диаваль?.. — Малефисента слегка растерянно дотронулась его плеча — её пронзил холод от того, насколько оно было ледяным, грязным и тугим, когда кожу уже будто ничего не держит на кости. — Диаваль! — строго почти крикнула она, готовая злиться на слугу за своё бессилие.       В ответ его спина дёрнулась, и морозный воздух со свистом прошёл в лёгкие.       — Госпож-жа-а-а… — с болезненным скрипом выкарабкалось из его рта.       Малефисента почувствовала, как жар распространяется в её голове, и поспешила ухватится за, возможно, последнюю трезвую мысль, но всё, что она делала дальше, всё равно было в тумане: его тело окутал золотой дымок, осторожно перевернув с живота на спину, зачерпнув из пруда воды, она ополоснула его лицо, чуть побив по щекам и спешно отреагировав на слабое мычание: «Диаваль? Диаваль, слышишь меня? Слушай. Это приказ».       Он слегка морщил лоб и слегка качал головой, словно волны лениво перекатывали его подбородок, возможно, тем самым пытаясь выполнить её просьбу приказ. Малефисента прожигала в его лице дыру, нависнув сверху. Она зажмурилась, выдохнула и оттолкнула себя от земли, чтобы сесть прямо и сосредоточится на магии.       Она делала это не так часто, но достаточно раз, чтобы не волноваться. У неё получилось заживить себе спину после потери крыльев, получилось затянуть рану на ноге оленёнка, попавшего в капкан, получилось сделать ожог почти не видимым на ладони Авроры после её неудачного знакомства с духовкой. У неё получилось тогда, получится и теперь.       На деле в исцелении не было ничего сверхсложного: главное, что требовалось, — это холодный ум и концентрация, впрочем, как и для большинства заклинаний, впрочем, чего у неё почти не было сейчас. Она действовала медленно, хоть и тревога колыхала внутри, ударяясь о стенки, как бабочка в банке. Она подняла над ним руки, закрыла глаза, вдохнула через нос и попыталась перестать мыслить на то мгновение, когда золотыми чарующими ниточками мана потекла из её ладоней, впитываясь в недвижимое тело Диаваля. Его контуры очертил блеск, рассыпаясь пыльцой по траве вокруг. Казалось, что время остановилось на эти мгновения, казалось, что её собственное дыхание также прервалось.       Он перестал пытаться морщиться, прекратились перекаты головы, полудохлые «ммм» уже тоже не выползали из его рта, умирая внутри. Его тело оставалось бледно-синим, отчасти даже фиолетовым, а на закостенелую кожу ложился иней и не таял. Руки Малефисенты задрожали, словно пронизанные от кончиков пальцев до острых локтей тысячью иглами, железо которых жгло, железо с которых поражало поры первого тонкого слоя, разъедая их. Её глаза открылись, и взгляд судорожно забегал, как и сердце забилось чаще в груди. Лицо Диаваля не выражало умиротворение, напротив, было искажено мученической гримасой: она не проступала в видимом напряжении его мимики, но сами мышцы под слоем кожи будто были напряжены. Внезапно всё вспыхнуло, и фея увидела гроб, лежащий на дне незарытой могилы. Он лежал в нём такой же, как сейчас, а она сидела на коленях у рассыпчатого края и скребла ногтями землю. Мягкие на ощупь комья обнимали её ладони, погружая их глубже в себя. Она вдыхала порывисто, хрипло, растерянно и отчаянно пытаясь выдернуть руки, но мягкий нежный и тёплый грунт цеплял, словно бетон. Потом она подняла глаза и увидела Диаваля. Он стоял, привычно, уперев ладони в бока, сгорбившись и однобоко улыбаясь, будто бы пожимал плечами и хмыкал. Она распахнула губы, она позвала его, но здешний воздух пожирал звуки, если он здесь вообще был. Ворон не замечал её, пропускал свет, будучи полупрозрачным и печально улыбчивым. Он развернулся и медленно шагнул, воздух наедался криками Малефисенты, она зажмурилась, согнулась, сжалась, и внезапно стало легко. Она выдернула руки из земли и бросилась вперед, позабыв о вырытой яме, и упала вниз.       И распахнула глаза.       Вдохи, больше похожие на всхлипы, заполнили кладбищенскую тишину поляны у пруда.       Он уходил. И магия тащила её за ним.       Малефисента стиснула зубы и напряглась так, что вены повспыхивали и забились из кожи. Она забирала ману болот, пропускала её по собственной крови и напитывала Диаваля. Свет вокруг них пульсировал, а пространство рвалось и искрилось, процесс перестал быть подвластным — она осталась лишь переходником, которого выворачивало наизнанку. Мгновение длилось вечность, а закончилось всё само собой.       Она очнулась, лежащей на сырой траве, абсолютно обессиленной, выжатой, опустошённой. Очнулась от беспокойного лепета где-то над головой. Малефисента открыла глаза и запрокинута голову, уперевшись взглядом в слегка помятое лицо Диаваля. Он шептал…       — Секунду-госпожа-сейчас сейчас-я-что-нибудь-придумаю-сейчас сейчас сейчас-потерпите…       …и беспокойно шевелился, пытаясь просто делать хотя бы что-то, даже если это бессмысленно. Малефисента выбросила руку перед собой, вцепившись в рваный угол выреза его рубашки и зарычала, отдавая последний воздух:       — Я оберну тебя грёбаным блохастым псом, Диаваль, и посажу на цепь, и ты больше НИКОГДА, слышишь, НИКОГДА, не сможешь отойти от меня дальше длины нити!       Обессиленно рухнув на локти и уткнувшись глазами в белую землю, Малефисента тяжело дышала, чувствуя страх и отчаяние в сердце и надеясь, что этого не хватило на голос, что он звучал уверенно и твёрдо, но Диаваль, на лице которого отразились смятение и лёгкий испуг, мог сказать лишь, что он звучал до мурашек яростно. Его слабое тело пробила дрожь, а служившие опорой коленки чуть дрогнули, еле удерживая навесу, когда она наклонила его резким и требовательным рывком за ворот рубашки. Он сглотнул, сверля её взглядом.       — Как вам угодно, госпожа. Но… всё ли в порядке? Я могу чем-то помочь?       Малефисента стиснула зубы. Глупая птица. Помощь требовалась лишь ему, и только это и было её изначальной целью — ситуация не могла так внезапно поменяться! Однако… теперь это даже выглядело так, как должно было, наверное: он слуга, он служит своей фее, а она фея, и она пользуется услужливостью своего слуги. Но Малефисенте не было комфортно в таком положении сейчас и более того: на данный момент соблюдение субординации было бы не просто лишним, было бы смешным. Поэтому она осторожно поднялась, призвав к себе посох и тяжело оперевшись о него.       — Ты можешь идти?       Диаваль смотрел на неё снизу вверх, перед тем как неуверенно встать с корячек и пошатнуться — Малефисента выровняла его золотистым туманом магии и пропустила вперёд, дабы контролировать нерадивого слугу и, в случае чего, подхватить. Ворон сочёл этот потсупок более чем странным и спешил нервно озираться через каждые полшага, на что Малефисента лишь закатывала глаза, игнорируя всё его непонимание.       Всё, что было необходимо для жизни, она исцелила, но настолько серьёзным увечьям этого не могло хватить, поэтому Диавалю всё ещё требовалось небольшое лечение и отдых.       Долгий отрезок пути фея терзала себя вопросом, что же случилось с её ручным вороном? но не находила гордости спросить, пока в какой-то момент Диаваль не остановился, обернувшись к ней и сам не завёл эту тему.       — Меня… меня поймали, госпожа, — произнёс он с задержкой, после облизнув губы и так и не сумев поднять на неё глаза.       Ох, правда?.. По полуживому трупу, что вернулся вместо него, на самом деле, можно было догадаться. После исцеления он стал выглядеть намного — намного — лучше: слегка прихрамывал, часто потирал плечо ранее выдернутой из сустава руки, заметно морщился, очевидно, от зуда на лице, который остался после заживления, возможно, ещё и не все косточки внутри него встали на место. Тем не менее, его одежда продолжала быть местами порвана, волосы с перьями в них грязны и растрёпаны, а что-то внутри измято и истерзанно. Малефисента осматривала его медленно, не скрываясь, ведь он всё равно стоял с опущенными в ноги глазами и сутулой спиной, будто в ожидании наказания за невнимательность.       Воронье царство, откуда такая смиренность, Диаваль?       Фея подошла вплотную, затаив дыхание, когда коснулась рукой подбородка, подняв его голову. Что-то в груди вновь кольнуло, — что-то похожее на смесь стыда, вины и жалости — она вспомнила, как изводила себя все эти дни, как не находила места от волнения и как была зла на саму себя за проявление такой слабости. Ему, видно, тоже было совсем не сладко. Всё это время он не дулся от обиды на деревьях Перфореста, не летал всюду, почувствовав свободу, судя по всему и не ел, впрочем, что за глупости — в пыточных да темницах не предусмотрен даже лёгкий перекус. Малефисента была нацелена искупить свою вину перед слугой, излечив его до конца: Диаваля ожидают многочисленные и плотные приёмы пищи, курс лечебных настоек и расслабляющих ванн, и её абсолютные внимание и забота. В конце концов своим побитым видом он портит её образ, а за издевательства над личным вороном феи Стефану нужно было ещё мстить.       — Ты придёшь в себя быстрее, если будешь вороном? — только и спросила она, наконец отпустив его подбородок и пройдя мимо, чтобы опуститься на свой ветвистый трон.       После недолгой паузы, Диаваль кивнул, и Малефисента в сей же миг обратила его горделивой птицей. Ворон прокряхтел, переминаясь по воздуху на крыльях и устилая дорожку к ней чёрными перьями, на что фея улыбнулась лишь одной крохотной половинкой уголка губ — не будь ситуация столь трагична, можно было и подчеркнуть настолько жалкий видок Диаваля, что, впрочем-то, она обязательно сделает чуточку позже, чтобы не чувствовал он себя чем-то дражайшим и важным для неё, чтобы не заподозрил всей той тревоги за него, что отпустила её сердце только сейчас.       Малефисента скользнула взглядом по видимой с этого пригорка территории. Холодное солнце уже окончательно поглотилось закатным туманом, однако оставив ночь вполне светлой, а крапинки снега, ниспадающие с серого неба, всё гуще устилали травяной полог пред её ногами. Слыша шуршание от того, как он чистит перья, она, как бы невзначай, накрыла ладонью птичий затылок, позволив себе на этот раз чуть глубже погрузить пальцы в жестковатый пушок. Диаваль каркнул и замер, но спустя секунду поглаживания расслабился, по-вороньи хрипло закурлыкав.