"На самом деле каждый из нас — театральная пьеса, которую смотрят со второго акта. Все очень мило, но ничего не понять." Хулио Кортасар. "Игра в классики"
Честно сказать, Нёвиллет особо никогда не думал о том, чтобы кого-то поцеловать. Это казалось странным по многим причинам: он, во-первых, родился драконом - а драконам в принципе тяжело было понять сложность романтических чувств; во-вторых, даже когда он влился в человеческое общество, успешно, как ему казалось, мимикрировав под рядового жителя Фонтейна, подходящего кандидата не нашлось. Рядом с ним постоянно крутилась исключительно Фурина, и от мысли о поцелуях с ней хотелось только устало вздохнуть и побиться головой об стол. Сильной чертой господина юдекса всегда было убеждение. Он мог с уверенностью, привлекая различные доказательства и доводы, навязать идею кому бы то ни было. Другой вопрос заключался в том, что по натуре он оставался мягким и довольно чувствительным, поэтому навязывал эти идеи исключительно себе. Так что, прожив несколько лет в Фонтейне в качестве судьи и поняв, что ничего из романтической любовной области ему не светит, Нёвиллет только кивнул и сказал: да, я не создан для этого, пора признать. И признал, на годы уйдя в затворничество. Не то чтобы ему не нравилось, вовсе нет. Драконы сами по себе были существами самодостаточными и редко когда выбирали пару, с которой проводили остаток жизни. Нёвиллет не отказывался от удовольствия провести вечер с приятной дамой или прогуляться по саду под руку с молодым человеком – в конце концов, недостатка в поклонниках у него не наблюдалось, и иногда, чувствуя позывы звериной сущности, он поддавался им и ходил на свидания. Свиданиями это называлось условно – скорее, неформальная встреча за бокалом вина или на заезжей выставке. Ни о каких поцелуях речи, естественно, не шло – Нёвиллет боялся случайно запечатлеть человека, не справившись с эмоциональным порывом, или ранить того выступающими остренькими клыками. Про излишне длинный язык он предпочитал умалчивать постфактум – пугать никого он не хотел. О большем – скажем, близости во всех ее проявлениях, – Нёвиллет не помышлял тем более. В своей драконьей форме он иногда испытывал жгучее желание, но, приняв человеческий облик, похоронил его вместе с нуждой социализироваться. Ему вполне хватало Фурины – она была той еще головной болью – и редких встреч, чтобы не чувствовать себя одиноко. Время не шло – медленно тянулось, плелось, а иногда бешено ускорялось, переключаясь на бег, и Нёвиллет всё реже и реже выходил на свидания. Работа копилась, он разбирался с ней и приходил домой без сил, урывая несколько часов сна, чтобы с утра встать пораньше, привести себя в порядок и вновь прибыть на рабочее место. С тех пор, как Фурина ввела публичные судебные заседания, бумажной волокиты только прибавилось - и он еще не брал в расчет то, что после вынесения приговора ему требовалось несколько часов, чтобы стабилизировать душевное состояние и заставить дождь прекратиться. Иногда Нёвиллет действительно думал, что судебную практику Фурина придумала лишь для того, чтобы поиздеваться над ним. Пожаловаться, опять же, было некому – он еще не настолько отчаялся, чтобы жаловаться Фурине на неё саму, так что приходилось терпеть и больше работать. В какой-то момент почему-то стало легче. Легче не столько морально, сколько физически – бумаг на столе поубавилось вдвое, и Нёвиллет иногда даже мог себе позволить успеть на поздний ужин в Люцерне. Грешным делом сначала он подумал, что Фурина так его пожалела и перестала отдавать часть своей работы - с появлением в Фонтейне нового Отца в Доме Очага она вообще как-то подобралась, посерьёзнела, будто выросла за несколько дней. Но мелюзины продолжали приносить ему слезливые записки с мольбами о помощи в проверке отчётов, и Нёвиллету пришлось признать свою теорию неверной. Тогда он провёл расследование и пришёл к удивительному выводу – бумаги из крепости Меропид всегда были аккуратно заполнены и требовали от него подписи только в исключительных случаях. Он заинтересованно выгнул бровь, вспоминая, что подобные чудеса начались с момента назначения Ризли на место управляющего – если это вообще можно было назвать назначением. С Ризли они находились в сложных отношениях. С одной стороны, Нёвиллета к нему влекло – пожалуй, во всех смыслах. Когда он выносил приговор, Ризли смотрел на него прозрачно-голубым взглядом уверенно и благодарно – и Нёвиллет долгое время не мог понять, как на такое безжалостное чудовище, как он, смотрели с такой теплотой и принятием. Он, впервые пренебрегая служебной этикой, наведался в крепость, безмерно испугав прежнего начальника своими внезапным визитом. Он подходил к Ризли и заводил непринуждённую беседу. Мальчишка – юноша – был смышлённым, умным, довольно воспитанным, даром что с вечными синяками на лице и сбитыми костяшками от проводимых на арене боёв. Но, главное, – он его не боялся. Это было видно по гордо выпрямленной спине, расправленным плечам и спокойному тону – Ризли был остёр на язык и никогда не боялся сказать что-то лишнее. Нёвиллету это неожиданно нравилось. Впрочем, его самого душило чувство вины – пусть он и вынес приговор согласно решению Оратрис Меканик д’Анализ Кардиналь, пусть по закону правда была на его стороне, в глубине души он знал, что мальчишка не заслуживал и трети своего наказания. Ризли на него не злился и не обижался уж точно – сколько раз он на протяжении полутора десятилетий говорил ему это вслух, столько же раз Нёвиллет сам читал невысказанное в его глазах. Став управляющим крепости, Ризли написал ему короткое письмо-извещение, в конце лукаво приглашая на чай. Нёвиллет рассмеялся, прочитав колкую приписку, и Фурина, расхаживающая по кабинету, спросила, не заболел ли он. Нёвиллет только пожал плечами, взял зонт, чтобы укрыться от солнечных лучей – его кожа все же чувствительно реагировала на солнечный свет, и отправился в крепость, по пути зайдя в любимую пекарню. С пустыми руками приходить казалось невежливым, поэтому, потягивая чай из сколотых по каёмке кружек, они разделили на двоих свежеиспеченную шарлотку. В следующий раз вместо выпечки он принёс ему подписанный лично Фуриной указ о пожалованном титуле герцога – за последние два столетия такой чести не удостаивался никто. Ризли фыркнул, свернул бумажку в три раза и спрятал в стол. – Лучше бы вы захватили с собой круассанов, – фыркнул он, но Нёвиллет заметил слегка порозовевшие кончики ушей – Ризли был польщён, отчасти смущён, и, может, даже доволен собой. Дракон внутри Нёвиллета заурчал от удовольствия, и Нёвиллет, стараясь его заглушить, поспешно поздравил новоиспечённого герцога, переводя тему в нейтральное русло. Да, с одной стороны, Нёвиллета сильно влекло к Ризли. С другой стороны – его влекло к Ризли слишком сильно именно, как ему казалось, со стороны дракона. Тому безумно нравился исходящий от Ризли лёгкий аромат смородины, металла и пота – а ещё морозной свежестью от крио глаза бога. Человеческой, взрощенной им осознанно, стороной Нёвиллет желал воспринимать это как нечто платоническое. В конце концов, у него никогда не было друзей – сложно оставаться нейтральным, когда судебные заседания требуют полной беспристрастности. Ризли хорошо вписывался на место друга по всем параметрам: во время своего заключения они сделались хорошими приятелями, а после того, как возмужавший, повзрослевший и окончательно сформировавшийся Ризли занял пост управляющего, всё стало намного проще и сложнее одновременно. Крепость была независимой, не подчиняясь ни архонту, ни высшей власти Фонтейна, следовательно, никакие деловые отношения не могли помешать их встречам по всему городу и за его пределами. Опять же, даже если это было не совсем так, Нёвиллет умел убеждать себя до такой степени, что самая очевидная ложь становилась исключительно правдой. Ризли ему нравился – и нравился весь, от уверенной ровной осанки до дурацкой привычки пить чай ровно в пять вечера. Однажды он даже отказался принимать его из-за этого, и Нёвиллету пришлось вернуться через час, когда чай был допит, а документы разобраны. Он не жаловался – в крепости, помимо Сигвайн, всегда гостили мелюзины, приносившие с поверхности свежие фрукты и овощи, а иногда и лекарственные травы, когда лекарка не имела возможности собрать их сама. Мелюзин он любил безмерно, и, глядя на то, как доверительно они обращаются с Ризли, как тот позволяет им клеить стикеры на металлические перчатки, оптимизирующие способности его глаза бога, и как с лёгкой улыбкой выслушивает их рассказы, Нёвиллет чувствовал, что не дракон, а он сам безвозвратно утопает в нежном восхищении и уважении к этому человеку. Пожалуй, больше всего ему нравились серо-голубые глаза. Предпочитая отводить взгляд во время бесед, Нёвиллет ловил себя на мысли, что, находясь с герцогом наедине – или в компании малышек-мелюзин – легче всего было прочесть ответ именно в них. Когда он не понимал (или думал, что не понимал), о чём с ним говорил герцог, он всегда вглядывался в тёмные зрачки – благо, Ризли не отводил взгляд, а позволял Нёвиллету исследовать, погружаясь в глубины человеческой души. Этим Ризли помогал ему не только совершенствоваться в навыках общения – иногда, в минуты неуверенности, когда он колебался, не зная, как поступить (и как бы поступил любой человек, а не дракон), Нёвиллет, слегка стыдясь собственной открытости, находил решение в спокойном прозрачном взгляде герцога. Ризли это веселило: он учтиво кривил губы в улыбке, щурился, вглядываясь в ответ, а потом говорил что-то вроде: – Нашли, что искали? Или: – Мне уже можно моргать? И Нёвиллет не мог не ответить на его насмешку улыбкой. Началось это, конечно, не сразу. Прежде, чем подпустить герцога ближе, Нёвиллет изводил его вежливыми разговорами ни о чём, после назначения – о работе, ужасно скучными и до абсурда формальными. Потом, когда он окончательно убедился,что даже самый невыносимый разговор Ризли подхватывал с интересом, задумываясь и подбирая слова для того, чтобы согласиться или, напротив, возразить, Нёвиллет сократил дистанцию, и тогда начались эти не до конца ясные ему переглядки, значительно облегчающие ему жизнь. Помимо малышек мелюзин и заключённых, для которых он организовал лучшие условия жизни из возможных, Ризли ухаживал и за ним, что уж. Ничего принципиально не меняя в крепости, в свой кабинет он повесил несколько картин и установил пару-тройку кадок с устойчивыми к излишней влажности и холоду с растениями. Купил добротный, не столько изящный, сколько практичный сервиз, заменяя прежние кружки-стаканы, поставил в кабинет удобный, пусть и грубо сколоченный диванчик и пару кресел. Нёвиллет замечал, как с каждым его приходом прибавляется книг в появившемся книжном шкафу и на небольших полках. К бесчисленным сортам чая прибавилось несколько баночек с обжаренными зёрнами и маленькая, красновато-золотая турка – Нёвиллет иногда предпочитал крепко заваренный кофе, и Ризли спускался в столовую, где на плитке варил ему желаемый напиток. Первые попытки были… весьма неудачными, однако судья благодарил за каждую чашку, а Ризли, чувствуя, как покрываются бледным румянцем скулы, кивал и совершенствовался в тонком искусстве от раза в раз, пока в конце концов не научился делать это мастерски. Нёвиллет от души его похвалил – а Ризли лишь самодовольно засмеялся и сказал, что чай лучше хотя бы потому, что не требует стольких усилий для того, чтобы быть сносным. Судья хмыкнул и сделал пометку как-нибудь обмолвиться (а лучше показать) о чайных церемониях Ли Юэ – в своё время гео-дракон, Моракс (одно имя заставляло кривиться), уделял им особое внимание, и Нёвиллета его пространные речи (типичный, типичный дракон – он и сам был таким) не обошли стороной. Казалось, это не имеет никакого отношения к нему, Верховному Судье, однако после того, как довольно щурился Ризли на его похвалу, становилось ясным, как день, что герцог старается в том числе и для него. Что уж говорить о многочисленных встречах вне пределов крепости: зная то, как Ризли не нравилось бывать на поверхности без дела, Нёвиллет без раздумий принимал эти приглашения, и, даже если это был всего-то какой-то час за чашкой кофе на окраине Фонтейна, он ни разу не пожалел, что согласился. И все эти заполненные ровным почерком документы лишь подчёркивали заботу герцога о нём. Итак, безусловно, Ризли стал его первым надёжным другом, и он совершенно точно (по крайней мере, своей человеческой частью – за дракона он не стал бы ручаться) не думал, чтобы поцеловать его. Так и было! Нёвиллет готов был поклясться своей сущностью гидро дракона, что не думал о Ризли больше, чем о друге, о человеке, которому можно вверить в свою жизнь. Пока однажды, собираясь домой, он не услышал перешёптывания мелюзин за дверью. Он не любил подслушивать, потому что считал это моветоном, и уже собирался легонько постучать, чтобы деликатно прервать оживлённый разговор, как услышал имя Ризли. Любопытство взяло верх – да, Нёвиллет не любил сплетни, ведь в них никогда не говорилось ничего хорошего, но… но Ризли был другой случай, и о нём шушукались мелюзины, которых он обожал как собственных детей. Нёвиллет напряг слух, благо, с его драконьими способностями это не составило труда – позорно прильнуть к двери он не смог бы даже под угрозой смерти. – Недавно, – понизив голосок, прощебетала первая мелюзина, – я заносила в крепость Меропид корзинку с цветками-сахарками и увидела, как госпожа Клоринда входит в кабинет к герцогу Ризли. – Она постоянно ходит к герцогу Ризли, – ответила вторая, и Нёвиллет еле заметно кивнул, отмечая этот факт. – Они с герцогом часто проводят время вместе. – Но я видела кое-что, – смущённо пискнула первая. – Госпожа Клоринда его п-поцеловала, – она мило запнулась на последнем слове, словно бы поцелуй был чем-то сокровенным и сакральным. – А потом сказала, что от герцога пахнет мятой. – Это потому что сестрёнка Сигвайн заваривает ему мяту с лимоном. Она говорит, что это полезно для нервов, потому что в последнее время герцог сильно устаёт. Я советовала ей… Нёвиллет перестал слушать, потому что громко бившееся сердце заглушило любопытные шепотки. Так, значит, Ризли целовался с госпожой Клориндой. Или госпожа Клоринда его поцеловала… Нёвиллет покачал головой, возвращаясь к столу и грузно садясь в кресло: не играет большой роли, кто кого поцеловал, важно то, что одним из участников был Ризли. Дракон внутри зарычал в недовольстве: ему не нравилось даже думать об этом, и Нёвиллет попытался его успокоить. – Наверное, произошло недоразумение, – мягко проговорил он, сжимая левое запястье пальцами правой руки. Кожу пронзило болью – юдекс даже не заметил, как выпустил когти. Сознание туманилось, дракон, разбуженный внутренним волнением, недовольно рычал, перед глазами, как наяву, стояла подслушанная сцена. И чего он так разволновался-то? Ну, поцеловался Ризли, мир же остался прежним. Да и вообще удивительно, что он раньше не слышал ничего такого. Ему же не пять, не пятнадцать и даже не двадцать пять лет - скоро уже тридцать, и, Нёвиллет понимал, что в таком возрасте люди уже должны были остепениться, завести семью и, в идеале, детей. Из этих тридцати Нёвиллет знал герцога ровно половину – и Ризли не производил впечатление человека, который хочет семью, особенно с учетом его трагичной истории. И который, определенно точно, не хотел целоваться. Целоваться с друзьями. Целоваться с Клориндой. Через пятнадцать минут мелюзина из крепости постучалась к нему в кабинет и передала записку от герцога, который уведомлял его об изменившемся месте встрече – за окном лил такой беспросветный дождь, что он перенес встречу с летней веранды в Люцерну. Нёвиллет удивлённо заморгал, подошёл к окну, отдёрнув штору, – за ним не просто шёл дождь, там лило так, что пророчество могло исполниться куда быстрее положенного. Встреча прошла как обычно, даром, что незапланированная: Ризли внезапно предложил, без особых предлогов и причин, Нёвиллет согласился, посмеиваясь тому, как они пристрастились проводить время в компании друг друга. Ризли казался каким-то не таким. Нёвиллет осмотрел его с ног до головы, пока медленно подходил, лавируя между столиками под заинтересованные взгляды остальных посетителей. Весь он как будто переменился с их прошлой встречи – и, с учётом того, что Нёвиллет признавал влечение к этому человеку (что бы это теперь, в сложившихся обстоятельствах, ни значило) и отдавал должное его внешнему виду – сегодня Ризли выглядел невозможно притягательным. В своём извеченом костюме, облегающим тело, и в порочно ослабленном галстуке, он выглядел в глазах Нёвиллета настолько привлекательным, настолько непохожим на того, на кого Нёвиллет привык смотреть, что дыхание невольно сбилось на три позорных пропущенных удара сердца. Ризли заметил его, приветливо вскинул руку и улыбнулся так мягко и пленительно нежно, что Нёвиллет не смог подавить улыбку в ответ. – Вы опоздали, господин юдекс. Не похоже на Вас. “Вашими стараниями”, – чуть не сорвалось у него, но он лишь кивнул, извиняясь и присаживаясь напротив. – Задержался с отчётами, прошу меня простить. Весь вечер он не мог оторвать глаз от Ризли – Фурина бы сказала, что он безбожно пялился на бедного герцога, но тот, казалось, не заметил ничего необычного, спокойно рассказывая о недавних происшествиях в крепости. В один момент Нёвиллет поймал себя на невероятно неуклюжей, неуместной мысли, которую успел подавить там, в кабинете, – действительно ли от Ризли пахнет мятой? Насколько он помнил, такого просто не могло быть: герцог никогда не пил мятный чай, потому что мяту в принципе не переносил, о чём рассказал ещё в один из первых разговоров будучи узником крепости. Обычно он пах чёрным чаем с разными ягодными и фруктовыми примесями – тот самый запах, который выбил судью из колеи на самом заседании много лет назад, и с тех пор, если и менялся, то незначительно – слабые примеси железа и пота, иногда – клея и смазки для шестерней, ещё реже – чужим человеком. Но герцог… герцог просто не мог пахнуть мятой, в этом юдекс был уверен. Дракон согласно, утробно заворчал – надо бы узнать, проверить. Нёвиллет покраснел – бледный румянец разлился по скулам опаляющим теплом, потому что нюхать Ризли точно не входило в его планы ещё с утра. Но с утра много чего случилось – например, оказалось, что Ризли целуется, – и эта дурная мысль только укрепилась, когда Ризли по обыкновению вызвался проводить его до дома. Он шёл рядом, слегка сгорбившись под тёплой тяжёлой накидкой, и Нёвиллет мог чувствовать жар, исходивший от него, – Ризли всегда был горячее, чем остальные люди, чем он, вечно холодный, или Фурина. Ризли рассказывал что-то о чае – если он правильно понял, то Путешественник привёз из Ли Юэ новый сорт, благородно поделившись с ним, а Нёвиллет только и думал о том, как бы незаметно распробовать запах. Наконец, он не выдержал, сбился с шага, чтобы прильнуть ближе, касаясь плечом плеча, и втянул прохладный ночной воздух, влажный из-за недавно закончившегося ливня, наполняя им лёгкие. От Ризли пахло игристым полусладким вином и какими-то травами: он, вероятно, нанёс на старые шрамы мазь. Ещё пахло сыростью подземелья и мылом – перед встречами вне крепости герцог всегда принимал душ. Мятой не пахло и в помине, только от меха на накидке тянуло еле заметными нотками смородины, что в очередной раз доказывало – сплетни, как всегда, лгут. На душе окончательно просветлело. – Всё в порядке? – обеспокоенно спросил Ризли, придерживая за локоть. Хватка у него была крепкая, но бережная. – Да, не беспокойтесь. Вероятно, я просто устал, – пробормотал Нёвиллет. Ложь сорвалась с губ сама собой и так легко, что он сам удивился. Но говорить ему правду он бы не стал вовсе, по крайней мере, не сейчас, когда он сам не понимал, что с ним творится. Ризли его так и не отпустил, заботливо поддерживая и направляя к дому, и Нёвиллет наслаждался этой внезапной близостью – к нему давно не прикасались так ласково и заботливо. Он провел беспокойную ночь, раздумывая над тем, почему его так задела глупая сплетня, а наутро убедил себя в том, что просто волнуется. Это был первый раз, когда он в принципе слышал подобное о Ризли – сплетни такого характера уж точно, и это также был первый раз, когда он так остро реагировал на подобную чепуху. Драконья часть в нём находилась в нервном возбуждении, однако Нёвиллет успокоил его мягкими увещеваниями и упрёками – не волноваться за Ризли вошло в привычку с тех пор, как тот вывихнул запястье во время одного из боёв, и дракон слишком остро среагировал, выпустив когти и разодрав карман верхних одежд. Кто кого успокаивал – осталось вопросом: Ризли думал, что у Нёвиллета выдался трудный день, Нёвиллет, встревоженный тем, как Ризли будет выполнять работу в крепости, боролся ещё и с собой. Сейчас – по крайней мере физически – Ризли был в порядке, значит, пора было брать себя в руки. В бодром расположении духа Нёвиллет добрался до кабинета, выпил чашку кофе, заваренную мелюзиной, и принялся за документы. День обещал быть спокойным, и обычно Нёвиллета редко обманывало предчувствие, но в этот раз, усыплённое усталостью от бессонной ночи, оно подвело. Фурина ворвалась к нему в кабинет, взбудораженная, раскрасневшаяся. Шляпка сбилась, съехала куда-то на затылок, но та будто бы и не заметила вовсе – ее глаза горели нездоровым энтузиазмом. – Слышал новость? – с порога спросила она, не останавливаясь ни на секунду. – Какую именно? – вопросом на вопрос ответил он, вздыхая и отставляя чернильницу. – Про Ризли. Нёвиллет похолодел, но выдавил из себя отрицательный кивок, мол, нет, не слышал, продолжай. Фурина уселась прямо на стол, свесив ноги и задев пышным платьем часть документов - бумаги смялись, на парочке свеженаписанных даже размазались чернила. – Говорят, – заговорчески понизила она голос, наклоняясь к нему поближе (Нёвиллет даже не заметил, как слегка подался корпусом вперёд, вслушиваясь в каждое слово), – говорят, госпожа Навия призналась ему в любви. Нёвиллет опешил, откинулся на спинку стула и тупо посмотрел на неё. – Госпожа Навия? – Да! Ты тоже удивлён, правда ведь? – Фурина радостно захлопала в ладоши: в отличие от своего судьи, она обожала всякие пересуды и выдумки. – Их видели в парке на днях: она шла с ним под руку, пока он держал над ней зонтик, – она вздохнула, почти что искренне радуясь за них. – А потом она встала на цыпочки и поцеловала, пока он прикрывал их зонтом от посторонних глаз. Так романтично! – и она вновь засмеялась, искоса поглядывая на него. Нёвиллет не знал, как ему реагировать на услышанное. Это была уже вторая новость за два дня о том, что Ризли кого-то целует. И не просто кого-то, а его хороших – очень хороших – знакомых. Если с Клориндой он ещё мог смириться, потому что сама история звучала до нелепого неправдоподобно (он старался так думать), то Навия вообще не укладывалась в сложившуюся картину. Кажется, они с Ризли даже не были знакомы, – по крайней мере, герцог ни разу не упоминал Навию в их разговорах и никак не реагировал на неё в рассказах самого Нёвиллета – только задумчиво прикусывал губу и иронично хмыкал, когда он делился тем, какой вкусный десерт она принесла в очередной визит. – Откуда вы услышали подобную несуразицу? – Юдекс нахмурился, меж бровей образовалась напряжённая складка. – Мне рассказала Навия, конечно же! – Фурина тоже нахмурилась. – Стала бы я тебе рассказывать что-то, что услышала не из первых уст. Вообще-то, она всегда так делала, и Нёвиллет это прекрасно знал, однако когда дело доходило до первоисточников, которые Фурина могла подтвердить (и это относилось не столько к суду, сколько к их личным взаимоотношениям), она никогда его не обманывала. Судорожно сглотнув, Нёвиллет потянулся к отставленной чашке и с глубочайшим сожалением обнаружил, что она уже пуста. – Госпожа Навия? – слово в слово повторил он, будто не до конца веря в происходящее. – Она самая, – закивала Фурина, довольная произведенным успехом. – Мы встретились с ней вчера, и я пригласила ее на чаепитие с пирожными – она как раз возвращалась из пекарни. – И давно вы стали подругами? – О, глупый ты, Нёвиллет, – она театрально покачала головой, поправляя ручкой причёску. – Чтобы ходить на чаепития, не обязательно быть друзьями. – А чтобы делиться столь интимными подробностями – тоже? – выгнул он бровь, не скрывая скептицизма. Фурина покраснела, потом побледнела – ему удалось подловить её на лжи. От сердца сразу отлегло, он расслабился, только сейчас замечая, что всё тело было напряжено, а челюсть плотно сжата. Это показалось странным, но объяснимым – Ризли заставлял поволноваться за него в который раз за всё время их знакомства, но так всерьёз – только сейчас и тогда, когда его чуть не растворило водой Первозданного Моря. Он поморщился – как вообще можно сравнивать два этих случая, – но от мыслей вновь отвлёк звонкий голосок Фурины. – Ну, ладно, ладно, ты прав, – она надулась, обижаясь. – Возможно, Навия рассказала об этом не мне, а Клоринде… Но я была рядом и слышала всё из первых уст! – запальчиво закончила она; торжество снова вернулось в ее взгляд, когда архонтка, довольная, посмотрела на его взволнованное белое, словно мел, лицо. – Вы подслушивали? – тихо уточнил он, всё еще лелея тщетную надежду, что она ошибается. – Получается, так. Но информация стоила того, верно? – И зачем вы мне это говорите? – Потому что вы с герцогом друзья. Мне интересно, встречаются ли они теперь – я спешила и не дослушала, чем всё кончилось. Так что? – она с нескрываемым любопытством уставилась на него в ожидании ответа. Он тихо выдохнул: – Я не знаю, – и попросил её уйти, потому что у него всё ещё была стопка документов и три отчёта, которые он должен был оформить согласно судебному регламенту. Фурина фыркнула, вздёрнуда острый носик, но настаивать не стала, а просто удалилась, слегка ухмыляясь. Весь день у Нёвиллета полетел коту под хвост. Он никак не мог сосредоточиться на отчётах, мелюзина, принёсшая ему чай, разлила его на любимый ковер, волосы, как назло, цеплялись за всё подряд, а ладони перепачкались в чернилах. К вечеру Нёвиллет ненавидел весь мир, но больше всего – себя, негодуя на несобранность и разбитость. Новая сплетня – сплетня ли? – выбила его из колеи, и он даже не смог заставить себя ответить на шутливую записку, присланную от Ризли, попросив мелюзину на словах уверить герцога в том, что он всё прочёл. Находясь в душевном раздрае, дома он заполнил ванну тёплой водой и пролежал неподвижно несколько часов, выпустив клыки и когти. На хвост он не решился – ванная не позволяла своим размером, а убирать беспорядок после он не хотел из-за усталости. Мысли, вялые, хаотичные, с трудом пробивались сквозь ватную завесу – ни о чём другом, кроме как о Ризли, он думать не мог. Если госпожа Навия призналась ему в любви и поцеловала, тогда почему Ризли ничего не рассказал вчерашним вечером? А если его целовала госпожа Клоринда, разве это не было жестоким по отношению к госпоже Навии, с которой у неё и так не лучшие отношения? И не должен ли Ризли рассказать вообще обо всех тех людях, которые его целовали? Они же, как сказала сегодня Фурина, друзья, да? Это ведь… важно, в конце концов. Для Нёвиллета уж точно. Драконья сущность подняла целый бунт, порываясь сорваться в крепость Меропид прямо сейчас, в ночь, вытребовать ответы, узнать правду и пометить Ризли, чтобы на него вновь никто не покусился. Нёвиллет от души треснул себя по лбу в целях профилактики – драконьи инстинкты иногда раздражали до безумия своей непосредственностью и первобытной дикостью. Чувство собственничества не было ему характерно (что поначалу очень удивляло Фурину), но по отношению к Ризли оно заметно обострялось, и не раз – Нёвиллет просто не знал, как с этим бороться. Наверное, это стоило назвать ревностью, и Нёвиллет, проживший довольно долгую жизнь, признавался в этом постыдно очевидном факте крайне неохотно. Но он никак не мог понять природу этого чувства: была ли это ревность к тому, что Нёвиллет доверял Ризли больше, чем кому-либо другому, а тот не делал этого в ответ, или нежелание делить человека, ставшего ему близким, с кем-то третьим? Всё указывало на то, что Нёвиллет ревнует Ризли как друга – любимого, доброго, верного друга, – но дракон несогласно скалился, разрывая голову рыком. Нёвиллет содрал эмаль с ванны, цепляясь пальцами с отросшими когтями за бортики, чтобы приподняться, сменить позу, и расстроился еще больше. Рога загорелись нежным тёмно-синим цветом, затвердели, вытянулись вверх – драконья форма брала над ним контроль, и он расстроился ещё больше, уходя с головой под остывшую воду. Утром он написал короткое послание Фурине, уведомляя о том, что на работу он не выйдет – чувство ответственности протестующе скребло в груди, но дракон не отступил за ночь: светить своими когтями-клыками-рогами (благо, что не хвостом) он не желал. Получив в ответ ехидное “поправляйся” с кучей дразнящихся рожиц, Нёвиллет с относительно спокойной (вовсе нет) душой завалился в кровать и проспал весь день, предварительно выпив чаю, присланного Ризли несколько месяцев назад. Это был травяной сбор от Сигвайн, благоприятно влияющий на нервную систему, и Нёвиллет готов был поверить в любую чушь, лишь бы усмирить разбушевавшегося ящера. Спал он без снов, но тревожно, беспокойно, зато к вечеру, потягиваясь в мятых простынях, он обнаружил, что когти втянулись, а рога пушистыми прядями свисают в волосах. С хвостом пришлось повозиться – во время сна тот полностью принял форму, прозрачно-бледный, водяной, держащийся лишь из-за его упрямого желания. Нёвиллет коснулся его, погладил, успокаивая звериную сущность, и поплёлся в ванную, чтобы привести себя в порядок. Пока он выполнял привычную вечернюю рутину, хвост пропал, и он со спокойной душой сел за письменный стол, чтобы поработать немного из дома – во время его сна мелюзины тихо оставили на прикроватном столике пару срочных писем, букетик полевых цветов и несколько наклеек с сердечками. Одно из них было от Ризли (забавно, что мелюзины посчитали это важной корреспонденцией) – тот проявил обеспокоенность его состоянием и вялым ответом, спросив, не нужно ли ему чего. Нёвиллет улыбнулся; в груди потеплело от чужой заботы, захотелось тут же уверить, что с ним всё в порядке, просто он… видимо, перенервничал, перенапрягся, да и вообще работы навалилось так много, что он не рассчитал силы и слёг с переутомлением. Собственно, ничего не мешало так и сделать, поэтому, написав короткое послание, где в самых тёплых словах он обещал, что их завтрашняя встреча в Меропиде обязательно состоится, юдекс отправил его вместе с меком, патрулировавшим улицу. Мысль о том, что Ризли может уже спать, даже не коснулась сознания: он просто знал, что тот не ляжет, пока не дождётся ответа. Это их негласное правило – как и множество других, например, ужины по пятницам и чаепития по средам – твёрдо закрепилось так давно, что не вызывало сомнений. Нёвиллет хмыкнул: у них, оказывается, уже выстроилась определённая рутина общения, где каждый по мере возможностей подстраивается под другого. Это ощущалось самым ценным знанием, самым интимным и личным, чем когда-либо владел Нёвиллет – не считая самого Ризли, услужливо подсказал дракон, на что судья только закусил губу в негодовании. Всё-то наглому животному надо было присвоить себе. То, что он сам не был особо против, игнорировалось благодаря недюжему дару убеждения.***
Наутро, чуть свет явившись в кабинет, Нёвиллет засел за дела. Собранный, как и всегда, с иголочки, он сегодня словно светился изнутри: отдохнувший, посвежевший, успокоившийся, Нёвиллет с еле заметной улыбкой на лице разбирался в бумагах, просматривал, досконально изучая, материалы следующего слушания, назначенного на вечер четверга, делал пометки в блокноте и просто чувствовал себя хорошо. Будущая встреча с Ризли в пять тоже не могла не радовать – он успел заскучать, хотя виделись они в последний раз то ли в понедельник, то ли в воскресенье, потому что у обоих выдалась свободная минутка. Заспанная мелюзина, извинившись за опоздание, принесла чай и свежий багет с творожным сыром и мёдом – Нёвиллет, собираясь, совершенно забыл о завтраке и с благодарностью принял незамысловатую закуску. Уже на выходе малышка замялась и обернулась. Её большие глаза блеснули, отражая молодые солнечные лучи, когда она робко проговорила, дёргая ушком: – Господин Нёвиллет, я вчера была в крепости Меропид и застала ваше письмо. Герцог Ризли, узнав, что моё дежурство будет во дворце Мермония, просил передать, что не сможет с вами встретиться – он просит перенести встречу на завтра или дождаться пятницы, что бы это ни значило. – Она покопалась в карманах формы и вынула идеально гладкий конверт с форменной печатью крепости Меропид. – Это вам. Нёвиллет кивнул с отстранённым и совершенно не расстроенным видом: – Спасибо, – но судя по тому, как в кабинете стало темно, а за окном серыми тучами затянулось небо, настроение у него явно испортилось. Дождавшись, пока малышка покинет кабинет, забавно переваливаясь с ноги на ногу, Нёвиллет осторожно вскрыл конверт и впился цепким взглядом в чернильную вязь букв. Ризли выражал искреннее сожаление, но госпожа Арлекино наконец-то согласилась на аудиенцию, и он был вынужден принять ее приглашение, несмотря на то, что их с Нёвиллетом договорённость оставалась незыблемой вот уже пять лет. Нёвиллет подавил глухое раздражение, перечитывая письмо, но тут же успокоился: встреча носила исключительно деловой характер, а в конце письма Ризли пририсовал косую-кривую чашку с исходившим от неё паром, приписав в несколько символов, что ждёт его завтра до работы или после – заглаживать вину. Нёвиллет вздохнул: Ризли определённо точно не был виноват в том, что Дом Очага выбрал не самое подходящее время для визита. В конце концов, они оба были взрослыми, занятыми людьми с высоким положением, которое ненамеренно, но гарантировало повышение рабочих обязанностей и вечных переработок. Начеркав в ответ, что нисколько не обижен, что чаепитие они возместят ранним завтраком и что в качестве благодарности за предупреждение он вышлет лучший чай, который обязательно понравится госпоже Арлекино, в посткриптуме пожелав удачи в переговорах, Нёвиллет вновь позвал стоявшую за дверью мелюзину и попросил по пути заскочить в чайный магазинчик на окраине Фонтейна и купить сорт подороже, в подарок герцогу. – Н-но я совершенно не разбираюсь в чае, – растерянно пробормотала та, выглядя потерянной. – Вдруг возьму что-то не то и потрачу ваши деньги… и господин Ризли тоже расстроится… – Не переживай, – мягко перебил Нёвиллет и погладил её по плечу, – думаю, герцог будет рад любому презенту, который ты принесёшь. Мелюзина просияла, заулыбавшись, приняла бархатный мешочек с позвякивающей морой и обещалась как можно скорее вернуться. Нёвиллет ее не торопил, напротив попросив быть осторожнее и не спешить – всё равно Ризли будет занят весь день, чтобы написать полный, обстоятельный ответ, да и Нёвиллет не хотел его отвлекать от подготовки к приёму. Пусть и не официальному, но он прекрасно понимал, как давно герцог ждал возможности встретиться с Отцом – по многим причинам, которые и сам вполне разделял. Фурина ворвалась после ужина, по привычке несколько раз прошлась по кругу, томно повздыхала, привлекая внимание, – Нёвиллет, устроив маленький перерыв после сытного горячего перекуса, читал книгу, которую недавно стащил у Ризли с полки. Домой ещё не хотелось, так как осталось просмотреть одно объёмное прошение, но рука, державшая перо, устала писать, и он позволил себе передышку за чашкой чая в одиночестве. – Что-то случилось? – Не-ет, с чего ты взял? – протянула она с излишней весёлостью, что как бы само за себя говорило: да, случилось. Нёвиллет поджал губы и закрыл книгу, заложив нужную страницу засушенным листиком – одним из тех, которые в изящных, но скромных икебанах приносили мелюзины. – Кто-то опять кого-то поцеловал? – он скептически выгнул бровь, не стараясь скрыть лукавой насмешки. Фурина не ответила, продолжая мелкими шажками мерить комнату, переходя с ковра на паркет. Цокот каблучков действовал на нервы, так что, когда она проплывала мимо в очередной раз, он легонько ухватил её за рукав и усадил за стол. Она взглянула на него несчастными, полными слёз глазами, такая маленькая в огромном кресле, что у него невольно сжалось сердце. Он позвал мелюзину, попросил заварить ещё один чайничек чая и принести дополнительную чашку для госпожи Фурины, а сам, найдя в шкафу плед, которым пользовался в случаях непредвиденной ночёвки, накинул на дрожащие плечики. – Так что? – тихо, чтобы не спугнуть, попробовал снова Нёвиллет. – Ничего не случилось, – Фурина закуталась в ткань поглубже, зарываясь по самый нос. – Но может. Не уверена. Нёвиллет дождался, пока мелюзина принесёт чай, и впихнул чашку в подрагивающие руки. Не удержавшись, погладил по коротким, светлым волосам – за столько лет, проведенных вместе, бок о бок, он научился различать её искреннее беспокойство и напускную раздражительность. Пожалуй, вникая в концепцию в любви, он мог с уверенностью сказать, что Фурина стала для него родной и любимой. Видеть её опустошенно-растерянной ему не нравилось – Нёвиллет предпочитал терпеть экстравагантные выходки и громкие возгласы, чем сейчас вот так стоять рядом и не знать, как помочь. – Фурина, – Нёвиллет коснулся её спины, отбрасывая формальное обращение. – Выпей чай и постарайся успокоиться. Она тихо рассмеялась и посмотрела на него снизу вверх, слегка щурясь. – “Успокойся”! Да кто так успокаивает? Нёвиллет, привыкший к колкостям, даже не моргнул: – Я по-другому не умею. – Не умеешь, как же. То-то герцогу везёт: мне успокойся, а ему то письма, то визиты, то по ресторанам. Завидую даже – столько лет с тобой водимся, а толку, – она шмыгнула носом, утёрлась краем пледа, и наконец-то отпила чай из тёплой кружки. Нёвиллет проследил за тем, как она проглатывает подслащенную жидкость, убедился, что она не обожглась – кем бы она ни была, он всегда будет оберегать её, даже если это такая незначительная мелочь, как кипяток в кружке, и только после этого до него дошёл смысл сказанных слов. Он почувствовал, как краснеет, – на бледных щеках это казалось особенно заметным, и смутился от собственной реакции ещё больше. – Я… не рассматриваю это как акт утешения, – в итоге выдавил Нёвиллет, прокашлявшись. Фурина, ехидно улыбаясь, протянула ему чашечку, чтобы тот смочил горло. Нёвиллет только покачал головой, недовольно цыкнув: знал же, к чему приведет столь бурный отклик. – Для Ризли – может, и не рассматриваешь, а вот для себя – вполне, – она окончательно повеселела и откинулась на спинку кресла, поджимая ноги. Нёвиллет встал позади, потом, решив что-то для себя, осторожно присел на подлокотник – одежда приятно зашуршала, сбиваясь складками, и Фурина уткнулась ему лбом куда-то вбок. Он по привычке погладил её по волосам – бесхитростный жест, поощрявший продолжать и одновременно с этим приносящий спокойствие, и она, удовлетворённая, захихикала, словно маленький ребёнок, которого приласкали. Нёвиллет улыбнулся уголками губ: у них были сложные отношения, никто из них и не думал скрывать, что поначалу общение не клеилось вовсе. Они находились вместе скорее по привычке, из-за обязанностей, которые прочно связывали их, однако со временем Нёвиллет научился с ней уживаться, пока рабочие отношения медленно, но верно не перетекли в тёплую привязанность. Фурина нуждалась в ком-то, кто сможет разделить с ней бремя архонта – пусть и не полностью, пусть и не в силах стереть из души переживания по поводу пророчества, и всё же. Нёвиллета она учила сама, шаг за шагом, понимать себя и своё место среди людей. У каждого получалось с переменным успехом: Нёвиллет учеником быть не желал, но проявлял живой интерес, когда Фурина всерьёз бралась за дело, Фурина же слишком любила прятаться за маской беззаботного веселья, скрывая тревоги и страхи. Но Нёвиллет, кажется, любил её – и она, кажется, его тоже, поэтому быть беспристрастным к ней с каждым годом становилось всё сложнее и сложнее. Делать с этим он ничего не собирался; потакать капризам или, наоборот, отдаляться – тем более. – Какое это утешение – ходить на встречи с Верховным судьёй, – парировал он, прикрывая глаза. Ему удалось справиться с одной задачей – успокоить Фурину, приласкав и окружив вниманием, со второй – лишь наполовину: скулы всё ещё алели, а архонтка так и не ответила на главные вопросы. – Расскажешь мне, наконец, что привело тебя в такое… – он замялся, не зная, какое слово подобрать; да и непривычное “ты” резало ухо осознанно избегавшего неофициальных обращений судьи, – …плачевное состояние? Фурина угукнула, потираясь щекой о верхние одежды. Он хотел было сказать, что они жёсткие, грязные из-за уличной пыли и вообще не особо подходят для нежного личика, но воздержался, просто позволяя ей творить то, что хочется. Руку он так и не убрал, пропуская мягкие пряди сквозь пальцы. – Ходить на свидания всегда приятно, даже если эти свидания с тобой, – мурлыкнула она ему в бок, снова нахмурившись, будто вспоминая, зачем она здесь. Нёвиллет, застывшей каменной статуей, открыл рот, готовя слабое оправдание (потому что в глубине души ему казалось, что она… ну, отчасти права, ведь раньше он называл все встречи в нерабочее время свиданиями), но Фурина погрозила тонким изящным пальчиком, заранее его обрывая. – Вот и сейчас у кое-кого… свидание. Нёвиллет хмыкнул: в Фонтейне каждый день кто-то ходил на романтические прогулки, и натолкнуться на парочку можно было везде, в том числе и во дворце Мермония, и в зале Эпиклеза, не говоря уже о многочисленных улочках и ресторанчиках, разбросанных по городу и провинциям. Фурина любила иногда гулять, переодевшись в простой, незамысловатый наряд, собирать сплетни и последнии слухи, а потом за чашкой чая с тортом весело их пересказывать. Вывод напрашивается один: её не посвятили в подробности, из-за чего она расстроилась до ужаса и сейчас слюнявила ему костюм. – Полагаю, не у тебя, – мягко проговорил он, отчасти стараясь щадить хрупкое девичье эго, отчасти посмеиваясь над нелепостью ситуации. Впрочем, он не имел права судить её, ведь сам уже практически неделю маялся от противоречий, созревших на ровном месте. Фурина вновь всхлипнула и тыкнула наманикюренными пальцами в бок – не особо больно, но ощутимо, так, что он поморщился, прикусив губу. – Не у меня, а у твоего глупого герцога, – плаксиво пожаловалась она. Первым порывом, как ни странно, всплыло желание защитить. Отстоять честь, если угодно. Сказать, что Ризли вовсе не глупый, а очень даже эрудированный, начитанный и приятный собеседник и что, возможно, госпоже архонтке следовало брать с него пример. Вторым пришло жаркое удовлетворение: Фурина, довольно проницательная в том, что касалось человеческих душ, назвала Ризли его, и дракон, маявшийся и сходивший с ума, довольно заурчал – Нёвиллет прикусил язык, чтобы не рыкнуть вслух. Третье прилетело обухом по голове: у Ризли… что? – Герцог на встрече с госпожой Арлекино, – медленно, почти что по слогам произнёс он неожиданно хриплым голосом. Рука замерла, переставая поглаживать давно успокоившуюся архонтку, и она недовольно вздернула нос, елозя и вертя головой в немом требовании. Нёвиллету, впрочем, было не до этого. – Ну, так я и говорю – свидание, – Фурина пихнула его в бедро, и он, насколько позволяло положение, элегантно соскользнул с подлокотника, толком не заметив, как оказался на полу. – Госпожа Арлекино не упоминала, что визит имеет официальный характер, а герцог в последние дни ходит особенно взволнованным. Конечно, – тут же подхватила она собственную мысль, – столько людей заявило на него права! – Людей? – меланхолично переспросил Нёвиллет. Он ощущал себя как будто в вакууме, оглушенный и не совсем понимающий, как так вообще получилось, что каждый день он выслушивает очередную сплетню о своём друге и продолжает верить даже в самые нелепые из них. То, как молниеносно и уверенно Фурина выговаривала ему раз за разом столь абсурдные вещи, почему-то делало их менее абсурдными, и от этого хотелось тихонечко взвыть. – Его что, весь Фонтейн перецеловал? – Экий ты дракон – сразу о поцелуях! – с задорной весёлостью воскликнула архонтка, посмеиваясь. – Насчёт Фонтейна не могу сказать точно, но в Меропид ходит слушок, что ему неожиданно часто стали признаваться в любви, – Фурина выдержала эффектную паузу, наслаждаясь вызыванным смятением, и под конец решила вбить последний гвоздь в крышку гроба: – И кто знает, отказывает ли герцог. Нёвиллет, кажется, задрожал всем телом – ярость, обида, досада были столь сильны и сокрушительны, что на миг ослепили белоснежными всполохами. Клыки, появившиеся внезапно, распороли нижнюю губу в двух местах, а когти порвали обшивку кресла – он сжимал спинку, стараясь привести себя в порядок. Глупо, глупо было так реагировать – потом он ещё долго корил себя за несдержанность и импульсивность. И глупо было верить Фурине, но что произошло – то произошло, и господин судья впоследствии стребовал с госпожи архонтки клятвенное обещание никогда об этом не вспоминать. – Фурина, – обратился он к ней почти что ласково, но от холода его тона кровь стыла в жилах. Фурина почувствовала это, быстро поднялась с кресла, сбросив с плечиков плед, отошла на пару шагов, давая ему пространства. – Либо уходи сейчас же, либо больше не болтай глупости. Я не намерен терпеть подобное отношение к моему… другу, пусть даже и от тебя. В тебе говор-рит р-ревность, – закончил за него дракон, растягивая “р” до гортанного рычания, – и обида. Она засмеялась, зло и недовольно; пожалуй, он впервые видел её такой решительной и собранной одновременно. Маленькая и изящная, словно куколка, сейчас она напоминала опасного хищного зверька, готового растерзать добычу. – Нёвиллет, просто хотела сказать, чтобы ты держал своего друга, – она выплюнула это слово, будто оно являлось самой большой чушью, самым грубым оскорблением в Тейвате, – подальше от госпожи Арлекино. И, будь добр, не скалься на меня – это неподобающее поведение для верховного судьи Фонтейна. Расстались они в дурном расположении духа – Нёвиллет усилием воли спрятал клыки и учтиво извинился – нервы в последнее время были ни к чёрту, а Фурина невольно подлила масла в огонь, сама того не желая. Фурина могла бы поспорить насчёт последнего: ничего она не делала просто так, когда дело касалось её Верховного судьи, но большую часть того, чего она хотела добиться, она получила, так что ушла почти что удовлетворённой, оставив Нёвиллета наедине с собой. Поправляя шляпку перед выходом, она сказала невзначай: – Может, и ревность, ты прав. Но я хотя бы не скрываю это, – и улыбнулась, неискренне, но печально, посмотрела прямо ему в глаза – они светились, и в них проглядывала драконья сущность, недовольная, встревоженная. Он крепко задумался, закрывая за ней дверь. Визит был странный, а теперь ещё и неловкий – пусть Фурина и видела его в разных состояниях до этого. Странным было ещё и то, что он воспринял её вздор всерьёз: дураку понятно, что госпожа Арлекино, одна из предствестниц, да ещё и высокого ранга, даже смотреть не будет в сторону управляющего тюрьмой, а унижаться, приглашая того на свидание (на свидание в подводной, сырой тюрьме, полной преступников, на минуточку), – тем более. Да и глупо всё это: откуда Фурине знать, что на уме у Слуги, а что – у Ризли: мерзкий намёк на его безотказность тупым раздражением отдавался в сердце. За Арлекино он ручаться не мог, все же, они не так часто пересекались, чего не сказать о Фурине – в последнее время их аудиенции зачастили, и она даже не требовала его присутствия рядом; за Ризли – вполне себе. Но сомнения снежным комом накапливались с каждой секундой, проведённой в кабинете: отчего Ризли так настойчиво просил госпожу Арлекино о встрече, причем делая это как напрямую, так и окольными путями? И почему Отец, до этого отклонявшая или попросту игнорировавшая его просьбы, согласилась сейчас? И неужели… неужели Ризли действительно перецеловала половина Фонтейна, в то время как он сдерживался, противился дракону, заставляя стыдливо отводить взгляд и давить влечение, ссылаясь на платоническую природу привязанности? Дракон все не успокаивался, метался внутри, порываясь вырваться на свободу. Он рычал, карябаясь и просясь на волю, а когда Нёвиллет в очередной раз подумал о том, что Ризли действительно не поцеловал только он, не пометил, не запечатлел, не сделал своим, как давно мечталось, и вовсе взвыл дурным воем, скалясь и извиваясь. Голова разболелась нещадно, кабинет покачнулся, закружился, и юдекс рухнул на диванчик, дрожащими пальцами с отросшими ноготками расстегнул верхние одежды, чтобы стало легче дышать. Ему было жарко, но жар словно расползался под кожей, растекаясь по венам и нервам, позволяя дракону частично взять верх. Между ног появился хвост, массивный, мощный, гладкий, с аккуратным, острым кончиком; он чуть подрагивал и метался из стороны в сторону в раздражении и нетерпении. Нёвиллет глухо застонал, прикрывая глаза рукой: масляные бра теперь слепили обретшие повышенную чувствительность зрачки. В голове билось одно: Ризли – его. Должен быть его и только его. Его человеком, его другом, его недостающей частичкой души, той, что отвечала за человечность. Ризли должен пахнуть не мятой, а чаем со смородиной, который он подарил ему на день рождения, Ризли должен был держать зонт в дождливую погоду над ним, а не над госпожой Навией, и по средам ровно в пять устраивать чаепитие для них двоих. Ризли должен был отказывать всем, кроме него, потому что… потому что он так хотел, эгоистично, жалко до сжатых в бессилии кулаков. Его влечение уже давно не было просто дружеским. Возможно, оно не было таким никогда, и Нёвиллет, как алчный, ненасытный ящер, нашёл свое сокровище ещё тогда, в зале суда, вынося приговор до невозможности сухим, безразличным тоном. Так думал дракон, но, что самое страшное, так думал сам Нёвиллет. На ватных, слабых ногах, шатаясь из-за беснующегося хвоста, он добрался до столика и залпом выпил графин воды, жадно припадая к узкому горлышку. Частично полегчало: по крайней мере, теперь он мог стоять ровно и дышать относительно спокойно. Рубить сгоряча он не привык, и, несмотря на дикое желание сорваться в крепость сию же минуту, решился переждать дома, в ванной, а, если проверенный способ не сработает (все же не каждый день осознание природы собственных чувств по отношению к единственному другу настигало его), то пойти за пределы города и поплавать в море, как в былые времена. Принимать истинную форму полностью он не хотел: если дракон и сейчас контролировался с трудом, то обуздать его собственничество становилось практически невозможно. Дав себе пятиминутную передышку, Нёвиллет сел в кресло, прямо на плед, и уткнулся лбом в ладони, большими пальцами массируя виски. Себя хотелось только винить: как он сразу не догадался, что за безобидным 'друг', которого у него никогда не было и быть, по его пониманию, не должно, скрывалась драконья прихоть. Он ведь сразу понял, что что-то не так, что Ризли – не просто один из множества подсудимых, не просто юноша с огромным потенциалом, а нечто гораздо большее, несоизмеримо большее. Кто-то, кого хочется беречь, укрыть, укутать хвостом и вдыхать аромат смородины и пота, метить бледную кожу, целовать, зализывать зажившие шрамы, ставить метки, пронзая клыками шею, ключицы, грудь… Жар растекался по телу от одной лишь мысли, что Ризли можно поцеловать, коснуться, потереться носом, оставив собственный запах, а не просто вести вежливую беседу, потягивая чай, не просто вздрагивать от каждого неловкого контакта, не просто смотреть в чужие глаза и улыбаться, думая, как они похожи на хрусталики льда. Дракон лишь усугублял, довольно урча, словно поддакивая: вот, вот об этом я тебе говорил, вот об этом ты – мы – мечтали. Ты можешь любить его платонически, можешь видеть в нём друга, но на самом деле всё, чего тебе хочется, это чтобы он смотрел на тебя так, как не смотрит ни на кого другого. Нёвиллет заскулил: рога снова затвердели, засветились в полумраке комнаты – выходя, Фурина по его просьбе притушила свет, а за окном окончательно стемнело: на Фонтейн опустились густые тёмные сумерки. Удивительно, что не шёл дождь – Нёвиллет чувствовал себя подавленным и глубоко виноватым, однако за окном только-только сгущались тучи. Что делать, а, главное, как себя вести с герцогом, он не знал: его свидания не были свиданиями, весь его романтический опыт сводился к чтению романов, купленных госпожой Фуриной, и прогулкам рука об руку. Да и не факт, что Ризли в нём заинтересован в той же степени – всё же герцог, в отличие от него, родился человеком, и уж за столько лет мог разобраться в себе, намекнуть… Вспомнились свои недавние слова: кто вообще захочет пойти с хмурым судьёй на свидание, когда вокруг столько нормальных, ярких личностей? Ризли хорошо подходила госпожа Клоринда: они общались довольно давно, еще до того, как госпожа Клоринда стала дуэлянткой, имели общие шутки, понятные только им, и понимали друг друга на уровне полувзглядов. Госпожа Навия тоже смотрелась куда выигрышнее, чем он: весёлая, стойкая, бойкая, говорливая, она находила язык с каждым, кто заговаривал с ней, располагала к себе с той лёгкостью, которая достаётся исключительно с рождения. Госпожа же Арлекино слегка не вписывалась в составленный список: с Ризли они не пересекались – та вела независимую деятельность в качестве представительницы Фатуи, предпочитая протягивать руку помощи только тогда, когда дело касалось судьбы Фонтейна. Но раз герцог сумел уговорить её на встречу, вероятно, они вели продолжительную переписку, постепенно узнавая собеседника лучше и лучше, так что… всякое случалось. Всякое могло случиться, и Нёвиллет, неуверенный лишь в том, что касалось его человеческого поведения, явно проигрывал по всем параметрам. Дракону не нравились его мысли, Нёвиллету, впрочем, они тоже не пришлись по вкусу. Он расстегнул сюртук, скидывая на кресло – помнётся, ну, и Селестия с ним, – и несколько верхних пуговиц рубашки. Когти оцарапали мраморную кожу в районе ключиц, но он не обратил внимания, тратя все силы на то, чтобы обуздать звериную сущность и беспокойство. На некоторое время кабинет погрузился в молчание: судья затаил дыхание, считая про себя до сотни, прикрыл глаза, разглядывая сквозь полуопущенные ресницы разбросанные по столу бумаги. Дверь открылась на девяносто девяти, когда Нёвиллет относительно успокоился, частично втянул когти и опустил продолжавшие поблёскивать лазурным рога, размягчая до состояния волос. Хвост возбуждённо заметался, шурша по ковру и бьясь о деревянные ножки стула, благо, стол скрывал его до пояса; Нёвиллет глубоко втянул воздух и чуть не задохнулся, когда осознание накрыло освежающей волной смородинового аромата, к которому примешивался чабрец. – Месье Нёвиллет, вы здесь? – щурясь, тихо спросил Ризли, замирая на пороге. Потом, видимо, разглядев его силуэт, притворил дверь, ступая на ковёр. Нёвиллет цепким взглядом проследил за тем, как ткань серых штанов плотно обтягивает накачанные бёдра, перетекает в кожу высоких, выше колен, сапог с позвякивающими застёжками. Дракон, одуревший от радости, рокотал, в то время как сам судья чувствовал подступающую панику. – Госпожа Фурина прислала записку, попросив проводить вас до дома. Вы в порядке? – он сделал ещё шаг, решительно становясь напротив стола, практически упираясь в него. Нёвиллет ощущал его беспокойство даже на расстоянии, но ближе подпустить не смел, как и не осмеливался посмотреть на него: сразу же станут видны клыки и поплывшие от перевозбуждения глаза, которые так же, как и рога, светились глубинными переливами моря. – Ризли, – произнёс он хрипло, смакуя имя на вкус – он впервые обращался к нему без титулов и церемоний, уязвимый, открытый. – Лучше уходите. – Вам нехорошо, – резко ответил герцог, впрочем, не делая попытки приблизиться. – Как можно оставить Вас в таком положении? Намекал ли он на когти, или, может, заметил хвост – не имело значения. Нёвиллет не хотел его видеть и одновременно жаждал этого всей душой: знакомый запах будоражил кровь, но в то же время более или менее приводил мысли в порядок. Дракону было приятно находиться рядом с объектом симпатии – Нёвиллет столько лет подавлял его, что сейчас, словно сытый кот, он довольно облизывался и урчал. – Вы ничем не поможете, герцог, – вопреки всему ответил юдекс. – Только сделаете хуже. Мне не хотелось, чтобы вы видели меня в подобном состоянии. Ризли скрестил руки на груди, цепляясь взглядом за его сгорбленную фигурку. Он казался таким худым, почти что прозрачным – герцог впервые видел его без массивного платья, в одной лишь шёлковой рубашке. В кабинете было прохладно, даром что большие, в пол, окна не открывались, и отчего-то влажно: хотелось зябко повести плечами даже под накидкой с тёплым мехом. Желание укрыть Нёвиллета возрастало с каждой секундой, но он лишь сильнее нахмурился, переминаясь с ноги на ногу. – У всех случаются минуты слабости, – в конце концов выдохнул Ризли; слова давались ему с трудом, это было видно по тому, как медленно, вдумчиво он подбирал нужные. – Мы знакомы пятнадцать лет, месье Нёвиллет, и за эти пятнадцать лет вы видели меня в самых худших состояниях. Вы делали всё, чтобы как-то облегчить его, может, сами того не понимая. Я здесь не из-за просьб госпожи Фурины, если вас это волнует. Только по собственному желанию. И после всего неужели я не заслужил вашего доверия? Только договорив, он прикусил язык, мысленно отвесив себе смачную пощёчину. Наивная, очевидная манипуляция, сорвавшаяся с губ, явно ничем помочь не могла, а только усугубляла и без того шаткое спокойствие судьи. Тот вздохнул, тяжело, с усилием, с трудом контролируя эмоции – стало досадно от того, что Ризли усомнился в его лояльности, в его чувствах, которые, казалось, были очевидны всем, кто знал его под маской строгого судьи. Но Нёвиллет понимал: за Ризли говорит обида на его резкий тон, на то, что он не смотрит ему в глаза, прячась за когтистыми ладонями в стыдливом смущении. – Я… – начал было Ризли; в голосе сквозило недоуменнное сожаление, словно он сам не до конца отдавал отчет в том, что только что сказал. – Мне жаль. Я не имел в виду… – Всё в порядке, – мягко перебил его Нёвиллет. – Я сам виноват, не вините себя зазря. – Вы тоже. Ещё успеется, когда повод будет поистине выдающимся. Напряжение, царившее между ними, частично рассеилось, распалось. Нёвиллет улыбнулся: улыбка, или лишь ее тень, разгладила черты лица, и Ризли, словно угадывая ее в приподнятых бровях, в появившихся морщинках на лбу, улыбнулся в ответ. Он всё же наклонился к столу, упираясь в деревянную поверхность бёдрами, сокращая между ними расстояние – если бы Нёвиллет двинулся слегка вперёд, он мог бы почувствовать чужое дыхание. – Вы уверены, что я ничем не могу вам помочь? – Уверен. – Тогда давайте хотя бы заварим нам чая: одного оставить я вас не могу и не хочу, а чай скрасит наше ожидание. – Мы чего-то ждём? – удивился юдекс, наблюдая за тем, как Ризли неспеша забрал чайничек со стола и направился к выходу. Это “мы”, такое неожиданное, но правильное, слетело с языка быстро и лаконично. Нёвиллет подавил порыв застонать, прикусывая губу, несильно, но болезненно, совершенно забыв, что она разодрана клыком. Однако Ризли, кажется, это не смутило, а, наоборот, показалось в порядке вещей: он кивнул, толкая дверь плечом: – Конечно. Когда вы сможете на меня взглянуть. Он оставил Нёвиллета на долгие десять минут, видимо, тактично давая время на то, чтобы он морально подготовился. На то, чтобы принять полностью человеческий облик, рассчитывать не приходилось: дракон, да и он сам, взбудораженный близостью желанного человека, ворчал и царапался. Юдекс лишь старался вдыхать поглубже и медленно, медленно выдыхать – практика, к которой он прибегал редко и то лишь потому, что ничего другое уже не помогало. На удивление, он мог держать себя в руках рядом с герцогом, хотя очень сомневался, что теперь, в таком состоянии уж точно, получится делать это так же непринужденно. Тот оказывал какой-то терапевтический эффект: звериная сущность затихала, успокоенная мерным, уверенным голосом, человеческая часть была благодарна за заботу. Ризли вернулся с подносом, на котором стоял горячий чайник, пара чашек, блюдце с миндальным печеньем и мисочка, наполовину наполненная водой. Он поставил поднос перед ним, вздохнул – Нёвиллет не отнимал ладони от лица – и мягко, двумя пальцами, обхватил запястье, потянув на себя: ему пришлось упереться коленом в поверхность стола, потому что он знал, что Нёвиллет не желал, чтобы Ризли подходил к нему. Тело прошило дрожью, сладко приятной – он реагировал как обычно, только повышенная чувствительность обостряла восприятие. Юдекс протестующе покачал головой; дракон внутри зарычал то ли на него, то ли на герцога. – Не надо, – слабо попросил он, больше борясь с самим собой, нежели сопротивляясь касанию. – Лучше не трогайте. – Нёвиллет, – просто сказал Ризли, строго, но достаточно ласково. Нёвиллет никогда и подумать не мог, что его имя может звучать так полно, с такой гаммой чувств, способных передать всё без объяснений – Ризли казался не менее открытым и уязвлённым, чем он. – У вас весь подбородок в крови – я вижу это даже сквозь ладони. Позвольте вам помочь. От неожиданности Нёвиллет забылся, расслабился, и Ризли отвёл в сторону руку. Тихий выдох осел между ними, когда Нёвиллет поднял на него взгляд, отчаянный, загнанный, с вертикальным, расширенным к середине драконьим зрачком – сил хватало только на то, чтобы сдержать животный порыв запечатлеть человека перед собой. – Не стоило, – глухо пробормотал он, убирая и вторую руку: всё, что можно было увидеть, Ризли увидел, продолжать пытаться скрыть что-либо ещё было бессмысленно. – У вас красивые глаза, – Ризли пожал плечами и выудил из нагрудного кармана чистый носовой платок, украшенный воздушной каймой по краям. Смочив уголок в миске с водой, он ещё ниже перегнулся через стол, не обращая особого внимания на то, как Нёвиллет, поражённый внезапным комплиментом, затаил дыхание, и вдруг замер. Нёвиллет с немым принятием терпеливо ждал вердикта – Ризли увидел беснующийся кончик, колотившийся в нервном возбуждении по полу, – отчасти начиная понимать подсудимых, которым выносил приговор. Ризли усмехнулся и всё же коснулся его скулы мокрой тканью: – Хвост у вас тоже красивый, не переживайте. Наверное, жутко неудобно подбирать одежду. Нёвиллет, не особо соображая, заторможенно кивнул: всё его существо внимательно следило за тем, как аккуратно Ризли касается его лица, стирая подсохшую кровь. О том, что тюремщик толком не удивился, увидев не совсем характерную для человека часть тела, он решил подумать позже, с трепетным вниманием фокусируясь на движениях. Он действительно успел забыть, что клыки порвали тонкую кожицу, думал, что вода из графина смыла остатки, но Ризли бережно провёл платком от уголков губ к подбородку, с небольшим нажимом прошёлся по впадинке под носом, вызывая щекотные ощущения, коснулся непосредственно кончика и тут же ласкающим движением сошёл к щеке. Было в этом что-то интимное: то, как Ризли склонился над ним, коленом упираясь в столешницу, то, как Нёвиллет, не дыша, принимал его заботу, смотря на сосредоточенное лицо, на движение запястья, на вздымающуюся грудь. Пальцы у герцога были холодными и ощущались сквозь ткань особенно остро – Нёвиллету чудилось, будто они раскалили его кожу до состояния огненных земель Натлана. Юдекс тронул его ладонью, мягко мазнул по запястной косточке когтем, и уже герцог, не ожидавший подобного, вздрогнул; уголок его губ дёрнулся в подобии ухмылки. – Не больно? – почему-то шёпотом спросил Ризли, отстраняясь. Он смотрел ему прямо в глаза – судья видел своё отражение в их прозрачной глубине как никогда ясно, отчётливо. Его драконьи зрачки сузились, опасно блеснули – пара секунд, и они бы незаметно стали звезднообразными на долю мгновений. Нёвиллет, ведомый драконом, разочарованно потянулся было следом, но быстро, испуганно одёрнулся, отводя взгляд – запечатлеть герцога хотелось до безумия, но, сделай он это сейчас, жалел бы до конца бессмертной жизни. – Нисколько, – пробормотал юдекс. – Я прошу прощения за то, что вы видите меня в столь неподобающем положении и вынуждены… – Я не вынужден, месье, – резко перебил его Ризли, промывая запачканный платочек, – это моё желание. И комплименты говорю не потому, что надо, а потому, что искренне верю в свои слова. Надеюсь, вы понимаете это. Нёвиллет покачал головой, Ризли удовлетворенно хмыкнул, возвращаясь к чайнику. Юдекс цепко следил за его плавными, неторопливыми движениям, когда он разливал чай по фарфоровым чашкам и протянул ему одну, себе же добавил пару кусочков сахара, помешивая десертной ложечкой. – Теперь можете пить – чашку точно не запачкаете, – герцог коротко рассмеялся и подтащил себе стул. – Вы не возражаете, если я подсяду ближе? Не хочу говорить с вами через стол, это крайне неудобно. – Конечно, – Нёвиллет отпил чай, скрывая неловкость, обматывая хвостом ножку кресла, чтобы усмирить громко бьющееся сердце, – вы уже все равно раскрыли все мои секреты. Ризли повозился с мебелью – стул, несмотря на кажущуюся изящность, был тяжёлым, что, впрочем, не составило особого труда для герцога: он поставил его вплотную к креслу юдекса и сел так, что чуть не наступил на кончик хвоста. Зато задел коленом его колено, и жар волнующего тепла разошёлся по всему продрогшему телу: Нёвиллет не замечал, как на самом деле комната заполнилась стылым мокрым воздухом – на улице всё же полил дождь, мелкий, ленивый, освежающий. – Вы думаете, что за столько лет я не понял, что вы не человек? – Ризли усмехнулся, поглаживая фарфоровый бок чашки. Пальцы у него совершенно замёрзли и с трудом гнулись; вместо того, чтобы спрятать их в мех накидки, он отставил чай и снял ее с плеч. – Вот, укройтесь: здесь холодно. – Я не мёрзну, спасибо, – ухватившись за последнюю фразу, Нёвиллет улыбнулся. Ризли его не слушал, потому что, чуть приподнявшись, всё же набросил ее на судью, благо, тот так и не притронулся к готовому горячему напитку. Мех защекотал подбородок, впадинку под носом, и Нёвиллет поморщился, подбивая её так, чтобы она не мешалась. Запах металла и смородины заполнил лёгкие, – он заурчал, тихо, даже бесшумно, только горло вибрировало, кадык слегка подрагивал от гортанного звука. – И это я знаю тоже, – Ризли хмыкнул, возвращаясь к чашке. Он остался только в рубахе, плотно облегающей его широкую грудь, и чувствовал, что долго так не продержится. Но жизнь в подземной крепости приучила его стойко переносить дурную погоду и влажный холод, так что он только повёл плечами и отпил кипяток. – Просто захотел поухаживать за Вами ещё немного. Гидро драконы ведь могут регулировать температуру тела? – И это знаете? – Нёвиллет выгнул бровь, пальцами сжимая грубую ткань накидки: под нее хотелось спрятаться, чтобы не слышать явных поддразниваний герцога. – Как и то, что вы не едите рыбу и в принципе не переносите морепродукты. А еще любите дождливую пасмурную погоду, потому что ваша кожа чувствительна к солнечному свету. И то, что рога, которые вы прячете под видом прядей, на самом деле твёрдые и нежные – вы никогда не расчёсываете их вместе с остальными волосами. Вы не подводите глаза – это ваши ресницы, слишком длинные и густые, а перчатки не носите потому, что боитесь случайно порвать когтями. Ваши любимые цветы – лилии озёрного света; кажется, они напоминают вам о ком-то. Вы отменяете наши встречи в день суда, потому что знаете, что мне придётся под дождём добираться до места, – вы ненавидите эти заседания и безумно нервничаете: у вас слишком мягкое и доброе сердце. А Меропид вы любите: вам нравится огромное окно в моей спальне, потому что оттуда видно, как мимо проплывают рыбы и медузы и как резвятся выдры, – он глухо рассмеялся, а затем искоса взглянул на него: – Я многое о вас знаю, Нёвиллет, не стоит меня недооценивать. Ризли говорил неторопливо, будто прокручивал слова не один раз в своих мыслях. Судья, переставший удивляться ещё пару минут назад, вздрогнул: – Как давно? – Собирал по крупицам с первой встречи, – Ризли улыбнулся. – Думаю, вы тоже много знаете обо мне. Нёвиллет, отчего-то растроганный, отвернулся, не в силах выносить всё это. Привыкший поглощать огромное количество информации в силу своих обязанностей, сейчас он не знал, за что ухватиться. Это звучало как признание, причём совершенно искреннее и невинное, то, о котором ещё пару часов назад он не смел помыслить. С другой стороны, Ризли мог хотеть просто поддержать его: близость кружила голову, дракон, совершенно опьяневший от тёплого соприкосновения коленей, окружающего запаха человека, которого желал всем существом, от его уверенного голоса и ласковых слов, морально давил, заставляя думать нелепицу. Нёвиллет хмыкнул: он хотел того же, что и дракон, пора было окончательно в этом признаться. Сомнения не рассеялись в одно мгновение, но вот то, что с Ризли под боком даже дышалось легче, оставалось бесспорным фактом. Нёвиллет сделал пометку поблагодарить Фурину за записку, отправленную без его согласия: надо будет купить ей торт и угостить ужином за услугу, о которой он, впрочем, не просил. Наверное, она бы сказала что-то вроде, что, может, вслух он не мог произнести ни слова, зато на невербальном уровне она улавливала буквально мольбу о помощи. – Ваш хвост слишком сильно сжимает мою голень, – хмыкнули слева, чуть поодаль, вырывая из потока сознания. Нёвиллет, разморённый словесной лаской, не заметил, как хвост зажил по звериным законам. Он был не чешуйчатым в привычном смысле слова, скорее, просто гладким и слегка влажным, холодным, но мощным, одной сплошной натянутой крепкой мышцей. Нёвиллет не понаслышке знал, каким смертоносным оружием он мог быть в случае опасности. Но его драконья часть бесстыдно заигрывала с герцогом – и, судя по лукавому прищуру – тот всё прекрасно понимал. – Я прошу прощения, – пробормотал Нёвиллет, пытаясь подтянуть к себе звериную конечность. – Опять. – Если вам так спокойнее – оставьте, мне вполне нравится, – Ризли отпил чая как ни в чём не бывало, но, кажется, хвост окончательно заставил его задрожать – всё же тот был человеком, реагирующим на температуру должным образом. Юдекс поражался его спокойствию и выдержке: обычно именно он держал лицо во всех возможных обстоятельствах, позволяя себе короткие улыбки, больше похожие на случайное движение губ, и то только при герцоге или госпоже Фурине. – Впервые вижу вас… таким. – Это плохо, – не спрашивая, а утверждая, обронил Нёвиллет, прекращая попытки отодрать прилипчивый хвост от чужой ноги. Вместо этого он, поёрзав, ухватился за уголок пледа, на котором сидел до сих пор, свив из него своего рода гнездо. – Зря вы отдали мне накидку. Возьмите обратно, мне неловко видеть, как вы мёрзнете из-за меня. – Оставьте, – отмахнулся герцог, впрочем, благодарно ему улыбаясь: он заметил, как тот нервно пытается незаметно вытащить из-под себя плед. – И наоборот: я понимаю, почему вам кажется стыдным показывать свою уязвимость, но в этом нет ничего плохого, – Ризли подполз рукой под накидку, едва задевая ткань расстёгнутой наполовину рубахи и ловко находя его ладонь – так, будто точно знал, где он ее прятал. Сжал легонько, нежно, погладил большим пальцем ямочку, коснулся косточки, как Нёвиллет ранее, потом стиснул тёплое изящное запястье – холодными-холодными пальцами. – Что вас так взволновало? Нёвиллет прислушался к себе: дракон, успокоенный близостью, кажется, задремал; клыки втянулись, когти тоже исчезли, а рога перестали мерцать в полумраке. Только хвост продолжал вяло колебаться, не отпуская пойманную добычу. Признаться значило опустить себя ещё ниже, практически опозориться, но, с другой стороны, самые глубинные секреты он уже раскрыл – и показал себя с нелицеприятой стороны в том числе – бояться больше было не нужно, с учётом того, что Ризли не сопротивлялся его смущающей хватке, вовсе поощряя его раскрыться простой ласке. – До меня дошли слухи, которые заставили потерять голову, – всё же тихо сказал он, чувствуя себя так, будто сам выносит себе смертный приговор. – Какого рода? – О Вас. Движения Ризли замерли, но лишь на секунду – только так он выразил своё изумление. – Вот как, – задумчиво произнёс он в ответ. – И о чём же? – Они… порочили Вашу репутацию. – И вы думали о том, как их пресечь? Нёвиллет сглотнул, понимая: нет. Нет. Он даже не задумывался об этом, о, Селестия. Хотя, пожалуй, это должно было быть первым, о чем стоило задуматься. Но вместо этого он несколько дней и ночей лишь мечтал о том, чтобы стать их частью. Он безнадёжен. – К моему стыду – нет, – повторил он вслух пришедшую внезапно мысль. – Я должен извиниться. Ризли помолчал, нахмурившись. Мягкие поглаживания продолжились – Ризли, задумавшись, подлез под рукав, расстегнув пуговицу, и теперь мерно водил по венкам, косточкам, щекоча и вызывая растерянную улыбку. – Не стоит, месье Нёвиллет. Обо мне ходят разные слухи, потому что всем интересно, кем является управляющий крепостью Меропид. Пресекать их значит бороться с ветряными мельницами: только тратить нервы и драгоценное время, – угадал его нежелание вдаваться в подробности Ризли. – Но, наверное, я должен сказать спасибо злым языкам: в кои-то веки они сослужили добрую службу. Нёвиллет, который извёлся за последние дни беспокойными мыслями, думая о том, как проверить, насколько они правдивы, благодарности не оценил. Смерив его быстрым, раздражённым взглядом, он спросил: – Почему? – Тогда сначала я должен просить прощения, а не вы. Это моё эгоистичное желание, если позволите. Вы всегда собраны и выглядите, словно небожитель. Мне хотелось хоть раз увидеть вас вот таким – нервничающим, открытым, настоящим. Ваше искреннее желание быть причастным к моей жизни даже таким образом скорее льстит, нежели смущает. – Немного помедлив, он, чувствуя, как хвост обхватывает его сильнее, всё же спросил: – А вам? – Простите? – Чего хочется Вам? Нёвиллет должен был придумать тысячу версий. Что-то вроде: спасти Фонтейн от бедствия, или, может, перестать влиять на погоду. Отменить публичные заседания, сводить Фурину на озеро Эриний. Возможно, увидеть в последний раз тень прошлого, или, в конце-концов, убрать свой хвост. Погулять за городом, спокойно, не думая, что кто-то увидит и закричит, набросится, поплавать, как в былые времена, в водах Фонтейна, наслаждаясь мягкостью воды, её приветливой теплотой, дойти до камня на том пляже, чтобы полежать немного на солнце – Ризли ведь прав, он плохо переносит его, вынужденный всюду носить с собой зонт. Вероятно, даже поцеловать герцога – как хотелось неделю, как хотелось, скорее всего, всегда. У него, оказывается, было много, очень много желаний: возможно, эгоистичных, возможно, не очень, плохих и хороших, внезапных и долгожданных. Но Нёвиллет бы соврал, если бы назвал что-то из этого. Ризли терпеливо ждал, когда он скажет хоть слово. Продолжал поглаживать его руку, словно говоря: любой твой ответ будет принят, даже если им станет молчание. Нёвиллет прочитал это в одном лишь взгляде: поразительно, как в глазах Ризли он всегда мог найти все ответы в минуты душевных волнений. Он столько сделал для него, этот холодный на вид герцог с горячим-горячим сердцем, и продолжил бы делать вне зависимости от того, кем Нёвиллет был на самом деле – это он тоже прочитал на дне беспокойных тёмных зрачков. Нёвиллет не мог ему соврать. – Чтобы ты выбрал меня. Он не стал обращаться на приевшееся “вы”, не стал говорить: “будь моим” или пресловутое “тебя”. Больше всего на свете в данную секунду ему хотелось, чтобы Ризли сам сделал выбор. Дракон рыкнул: давать лазейку сейчас, в подходящий, уязвимый момент казалось ему глупым, но Нёвиллет не думал его слушать – только не сейчас. Ризли улыбнулся – улыбка расцвела на его губах самым нежным бутоном радужной розы, лёгким солнечным светом засияла, разглаживая тревожную складку меж бровей. Он не отпустил руку, только сильнее прижал к его же животу – пальцы мазнули по коже, спрятанной за тканью, и Нёвиллет напрягся всем телом, ёжась под накидкой. – Нёвиллет, неужели ты, – он слегка запнулся, то ли неуверенный в том, можно ли, то ли взволнованный его признанием, – так и не понял? Это “ты” неожиданно отозвалось в груди приятной, сладкой болью – кроме Фурины, никто не смел отходить от формальностей по отношению к нему. – Я не человек, – словно оправдываясь, Нёвиллет покачал головой. Как будто это что-то объясняло, как будто оправдывало его слабость. – Так думаешь только ты. Разве красота не в глазах смотрящего? Ризли не дал ему ответить, не дал среагировать по-другому: перегнулся через подлокотник, свободной рукой аккуратно подхватил подбородок и заставил посмотреть прямо, не отводя взгляда. Нёвиллет завороженно замер: о, эти глаза он запомнил на всю жизнь, там, в зале суда, когда он впервые так остро убедился в несправедливости законодательной системы, когда дракон, разбуженный после длинной, монотонной дремоты, проснулся, обнажая клыки в довольном оскале. Тогда он не понял, почему мальчишка смотрит на него с таким трепетным вниманием; сейчас, пожалуй, всё стало на свои места. Ризли лукаво прищурился, вытаскивая его руки из-под накидки. Не раздумывая, он прижал тёплые ладони к щеке, потёрся – Нёвилет почувствовал рубец шрама немного ниже скулы и выбритую шершавую колкость щетины. Затем, чуть сдвинув, коснулся её губами, проходясь от косточки безымянного пальца по тонкой выпуклой линии вены. Он целовал его руки, палец за пальцем, водил губами по гладкой коже, покрытой мурашками, вновь возвращался к запястьям, смешно, жарко дышал во впадинку, переходящую в ладонь, и столько в нём было неприкрытой нежности, столько трепетности и аккуратности в касаниях холодных губ, что Нёвиллет не сдержал судорожного вздоха: все его сомнения, все тревоги не имели смысла. – С самого начала был только ты, – как бы подтверждая его мысли, Ризли оторвался от его рук и взглянул замутнёными радостным облегчением глазами. – Тогда, сейчас и – после. Нёвиллет кивнул: Ризли любил его так долго, пока он сомневался в себе, пока прятался за пустыми отговорками, не решаясь признаться в очевидной влюблённости. Герцог вновь уткнулся ему в ладони, крепко зажмурившись, – он чувствовал, как ресницы, подрагивая, щекочут кожу, а горячее, сбитое дыхание согревает влажным жаром. Судья с удивлением понял: не только он нервничал всё это время – просто Ризли ради него собрался с силами, а теперь, получив то, о чём, верно, и подумать не мог, отпустил себя и не мог перестать судорожно выцеловывать бесконечное плетение узоров на его ладонях. Руки его дрожали, пальцы нежно обхватывали запястье с мелкой, едва заметной дрожью, и губы дрожали тоже, прижимаясь в сухих поцелуях куда получится. Нёвиллету казалось, что ещё немного – и он задохнётся от затопившей его нежности. Он, не решаясь освободиться от слабой хватки, вывернул ладонь, мягко погладил по щеке, задел губы неосторожным движением – Ризли отозвался на это касание тихим смешком, опалившим верхнюю фалангу среднего и указательного, доверчиво потянулся вслед за лаской, носом уткнулся в бугорок перед большим пальцем – холодно так, трепетно, уязвимо. Потом, не отрываясь, задевая губами, пробормотал хрипло: – Мне немного холодно. И я обещал отвести тебя домой. Но – позже. Посидим так ещё немного? Нёвиллет устало прикрыл глаза, откинулся на спинку кресла, не меняя позу и чувствуя, что, наконец, может спокойно отдохнуть, ни о чём не тревожась. Лишь, осторожно отняв одну руку, всё же вытащил плед и накинул на продрогшую спину герцога, сразу же положил ладонь на крепкое плечо и сжал сильно-сильно под глухой благодарный выдох. Дракон удовлетворённо заурчал, вторя его голосу: – Нам некуда спешить, Ризли. Так что – сколько угодно.