Когда мне было восемнадцать...

      Мне было восемнадцать, когда зимним январским днем мой дядя Стенфорд Пайнс вернулся из долгого путешествия в Гравити Фолз. Я ждал его возвращения больше всех на свете: больше Мейбл, больше дяди Стена, и больше тети из местного кафе, которая постоянно путала близнецов и сама не знала, на кого она положила глаз.       К вечеру всей семьей мы успели накрыть небольшой стол на кухне: незамысловатые салаты, вкусный картофельный гарнир, и виски для дядь, которые никогда не были против пригубить немного алкоголя. Мейбл, собственно, тоже никогда не отказывалась. Стен просто не знал, что детям до двадцати одного не желательно принимать спиртное, поэтому, когда моей сестре исполнилось шестнадцать, дядя Стен решил что выгоднее найти собутыльника в семье, нежели искать его где-то в пределах городка.       Двухгодичное отсутствие дяди Форда в Хижине Чудес никого сильно не волновало, но я не был в их числе. Еще когда мне было двенадцать, появление этого мужчины имело сильное влияние на мою жизнь в целом. Он стал тем, кому мне хотелось открыться в первую очередь после Мейбл. И в тот день перед Странногедоном, когда мы спустились с дядей Фордом в инопланетный корабль и я решился стать его учеником, все стало совсем по другому. Расстроенная и недовольная Мейбл уехала домой, в Калифорнию, без меня. Некоторое время она горделиво не писала мне и игнорировала мои попытки наладить с ней контакт. Но когда сестренка почувствовала горькое одиночество, она решила, что лучше будет иметь хоть какую-то связь со мной, нежели не иметь её вообще. Со временем у нас с ней все наладилось.       Но вот моё личное отношение к дяде Стенфорду поменялось. В прочем, когда мне исполнилось восемнадцать, это перестало быть важным. Но тогда, спустя некоторое время после уезда Форда, я начал заниматься кое-чем особенным для меня. Селфхармом.Я резал себя, и об этом никто не знал, никто этого не видел и навряд ли даже слышал о том, что это такое. И для меня было это только на руку. Ведь не очень хочется рассказывать родным о том, что их стеснительный и неуклюжий Диппер режет свое тело для облегчения морального состояния. Все начиналось с тонких порезов кухонным ножом, ведь не смотря на большое желание облегчить душевную боль, я откровенно боялся причинить себе чрезмерный вред. Но со временем мне уже не помогали даже более глубокие порезы лезвием, и моя шрамированная левая рука по немногу переставала чувствовать физическую боль.       Да, я душевно болел. Чем? Любовью к родному дяде Форду. Лишь со временем я понял, что не простые чувства испытываю к нему, и что с этим нужно что-то срочно делать. Я не знал как мне быть, к кому обращаться и как решать эту проблему. И лишь когда прошло еще шесть месяцев, до меня впервые дошло, что это вовсе и не проблема. Любить мужчин было нормально, я принял это, пускай и многое пришлось пройти в одиночку(в этот секрет я не посвящал даже Мейбл, лишь когда принял себя, признался ей, что я такой). Но любовь к дяде Форду все еще оставалась проблемной, ведь он для меня родной.       Я не знал как мне быть. На протяжении двух лет я уезжал в Калифорнию и через небольшое время обратно возвращался в Гравити Фолз. Без него мне нигде не было места. Общение мы не поддерживали, поскольку дядя Стенфорд постоянно путешествовал, и никто из наших не знал когда и где он окажется. Его новые изучения были секретны и опасны, но он обещал, что когда вернется обратно, обязательно расскажет мне о всех деталях, и мы продолжим вместе раскрывать тайны похожих мест на Гравити Фолз.       И хоть на дворе уже был 20ХХ год, дядя Форд заверил, что отсылать бумажные письма в конвертах будет надежнее. Возможно, такой способ общения на расстоянии был для него просто более обычным, и он решил это красиво скрыть, но так или иначе, никто не хотел ему возражать. Дядя Стенфорд ученый, и он знает о чем говорит. Раз в месяц таким образом мы получали от него весточку, что помогало нам удостоверится в его состоянии и прохождении дел. Только Стенли иногда любил поворчать на него, но со слов дяди можно было понять, что он лишь притворяется, и не меньше нашего с Мейбл, переживает за дядю Форда. – Вот бездельник, вернулся домой, и снова поперся на край света! Пусть ему черт задницу надерет, ведь нахрен я тогда старался! – и мы с сестрой всегда смеялись, ведь знали, что Стенли говорил не всерьез.       Со временем я свыкся с тем, что никогда не получу взаимности, ведь мои чувства были больным несуразным бредом. Я даже не пытался себя утешить, ведь подобное называется инцестом, и это не только противозаконно, а и противоречит всем моральным принципам. Спустя шесть месяцев я перестал резать себя, но открыться кому-то о своих проблемах я не мог, не хотел. Мне попросту было стыдно.       И сегодня, когда мне все еще восемнадцать, вместе с кропотливым дядей Стеном и уже немного под шафе Мейбл, мы все дружно ждали нашего любимого дядю Форда. Особенно мной любимого.       И вот, из прихожей донесся звук открывающейся тяжелой деревянной двери. Мы, сидевшие все за столом быстро переглянулись встревоженными взглядами, и убедившись, что нам всем не послышалось, рванулись к двери. Еще никогда в жизни мне не хотелось быть таким быстрым.       Дядю Форда я узнал сразу, и почти все в нем осталось неизменным. Но появление новых шрамов на его лице не прошло мимо моих глаз. Я хотел спросить о них прямо сейчас, но вовремя подумал о том, что сейчас это не подходяще. Дядя Стэн и Мейбл кинулись в его объятия сразу же, что-то громко говоря. Но я не слышал. Только и мог стоять на месте и смотреть на дядю Форда, и в ответ видеть его же взгляд родных карих глаз. Мы скучали друг за другом, и возможно, скучали одинаково, не как племянник за дядей, и не как дядя за своим кровным племянником. Не знаю даже, с чего я это взял. Я хотел читать его глаза до последнего, не отрываясь, но вот уже и Мейбл не обнимает дядю, и Стен быстро удалился на кухню, поэтому я поспешно кинулся в объятия того, кого ждал все эти два года.       Я таял в этих руках, хотелось прижаться и никогда не отпускать, хотелось чувствовать себя маленьким любимым мальчиком за большой каменной стеной. Мысли в моей голове были так банальны, но я ничего не мог поделать с этими мурашками по коже и нарастающей тревогой в сердце. – Ты сильно вырос, Диппер Пайнс. Я надеюсь ты не забыл прочесть те учебники, что я оставил тебе?       Я мягко отстранился и посмотрел немного вверх, так видеть дядю Форда было лучше. Он негромко засмеялся, как будто хотел чтобы сказанное им услышал лишь я один. Большая тёплая рука встряхнула мои вьющиеся каштановые волосы, и я не хотя того, засмущался.       Не хотелось, чтобы дядя продолжал стоять в одежде, поэтому я помог снять ему тяжелое зимнее пальто. Снег на улице был настолько сильным, что нельзя было даже разобрать какого цвета верхняя одежда дяди Форда. Но все таки, удивляться здесь нечему: зимы в Гравити Фолз всегда были богаты на лютый мороз и большой снегопад. Не редко здесь бывали и снежные бури, но это лишь дарило красивую и уютную атмосферу. При условии если ты конечно сидишь в теплом доме и под одеялом, а не пытаешься бороться в центре города с непоколебимой стихией.       Пока Мейбл со Стеном о чем-то спорили на кухне, мы с дядей Фордом молча смотрели друг на друга, как будто изучали. – Ты изменился, Диппер. Сильно. Не думал, что вернусь, а ты будешь уже таким... юношей.       Алый румянец на моих щеках никуда не исчез, и что ответить я вовсе не знал. Почесав затылок, решил сказать уже хоть что-то, чтобы не казаться странным или же отстраненным. Мне не хотелось, чтобы дядя Форд ощущал, что что-то изменилось. – Ну, мне уже восемнадцать. А восемнадцать, это уже не шестнадцать, верно же, хе-хе... – я нервно засмеялся и сам понял, что сказал какую-то откровенную фигню. Дядя Форд лишь улыбнулся, и мы оба сунулись на кухню.       Давно я не ощущал такого стыда, поэтому как можно быстрее я решил что нужно брать себя в руки. И посмотрев, как Стенли уже разливает виски, я подставил рюмку и для себя. Незаметно провел глазами по всем, и не увидев удивленных взглядов на мне, успокоился. Все таки, особенно от сестры я ожидал что-то по типу «Диппер, а-а, тебе ещё нельзя». Но слава богу Мейбл выросла не только для того чтобы иногда веселить себя алкоголем, а повзрослела еще и в характере.       Мы все дружно сидели за столом, и говорили обо всем на свете. В первую очередь, конечно же, слушали дядю Форда, узнали откуда у него шрамы на лице, и сколько новых видов монстров он нашел. Показал образцы в банке какого-то сосисочно-пукающего гнома(пукает запахом сосисок) на что услышал недовольное девчачье «Фу, дядя, ну не за столом же!», и объяснил, что работы еще предстоит много. Меня же он порадовал своим решением писать Четвертый дневник вместе со мной, за что дядя Стен не обдумывая налил еще по чарке.       Я немного выпил и мне было достаточно. Опьянения я не чувствовал, и это мне нравилось, потому что с нетрезвой головой мне ходить еще не приходилось. Особенно хорошо было Стену, поэтому после семейного ужина мы решили разойтись каждый по своим комнатам дабы отдохнуть. И хоть как я не уговаривал Мейбл помочь ей с делами на кухне, сестра меня все же убедила не напрягаться.       Резко по телу пробежалась дрожь, когда стоявший сзади дядя Форд легонько коснулся моей руки, выводя меня из кухни: – Я бы хотел с тобой поговорить, ты не против сейчас выйти прогуляться? Не хочу чтобы с Хижины кто-то услышал нас.       Мое сердце начало биться быстрее, а тревожность как будто закрыла все дыхательные пути. Я чувствовал, как лицо наливается алым румянцем, и от этого я потупил взгляд и заметно начал теребить рукав своего красного зимнего свитера. – Да, дядя Форд, сейчас, я только соберусь.       Голова сразу же заполнилась десятками мыслей: «О чем он хочет поговорить?». «Что хочет сказать?». «Почему не в Хижине Чудес?». «Не хочет чтобы кто-то слышал. Почему?».       Мысли накладывались одна на другую, но я поспешил успокоить себя. О чем может говорить дядя Форд со мной вне дома? Да о новых сверхъестественных явлениях! О чем же еще! Вот дурак, а я уже было подумал...       Я решил не тянуть время, ведь уже сгорал от интереса о предстоящем разговоре. Быстро натянув на себя теплую меховую шапку, курточку и ботинки я выбежал на улицу. В глаза резко ударил белый-белый свет. Пушистые снежинки тихо садились мне на лицо, и посмотрев на дядю Форда, что по правую сторону от меня так же любовался видом снежного леса, я улыбнулся. Молча мы вышли с крыльца Хижины и неспеша двинулись по расчищенной тропинке прямиком в густую тайгу.       Я немного вздрогнул, когда дядя Форд нарушил уютную тишину нашей прогулки. – Диппер, мне сложно начинать разговор об этом, но ты уже взрослый. Не пойми меня не правильно, но... – дядя Форд прервался и нервно поправил очки. Он на секунду зарылся лицом в шарф и продолжил, но я все еще оставался в недоумении о чем же дядя Стенфорд хочет со мной поговорить. – Диппер, этот разговор очень важен для меня, поэтому хочу чтобы ты говорил то, что чувствуешь.       Дядя Форд остановился и посмотрел на меня. В этот момент он выглядел очень мило, ведь теплая одежда только больше придавала его виду некого ощущения уюта. Дядя пригласил меня рукой присесть ненадолго возле большой сосны, так было легче сосредоточиться на разговоре для нас обоих. – Дядя Стенфорд, мне не зачем лгать тебе о своих чувствах или же мыслях. Ты знаешь это. – я не стыдясь посмотрел в его глаза, все еще ожидая конкретности от дяди. Волнение в его движениях и голосе было очень заметным, но я не хотел давить на него, требовать чего-то заранее. – Понимаешь, Диппер... – дядя аккуратно взял меня за руку и перевел беглый взгляд на мое лицо, больше не отворачиваясь. Я же немного смущаясь отвел глаза на наши руки, что отогревались в ярких вязанных Мейбл варежках. – когда мы впервые встретились, ты был еще ребенком. И как все дети, со временем ты рос, и с маленького мальчика превращался в юношу, мужчину. И толи от того, что я тебя не растил и не знал о тебе в принципе, то ли от того, что я так и не ощутил к тебе родительской любви, я увидел в тебе мужчину... полюбил как мужчину... если ты конечно понимаешь о чем я.       Не контролируя своих движений, я поздно понял что от встревоженности сильно сжал руку дяди Форда. Тело все горело, и находясь в теплом пуховике, хотелось раздеться чуть ли не до футболки. Я не знал, что и подумать, что ответить и в каком течении мне дальше строить свои догадки. – Э-эм, дядя, я не знаю насколько правильно могу тебя понимать. – Не называй меня больше дядей, прошу, это мне только рвет сердце. Я не хочу осознавать нашу кровность, Диппер. – Я тоже. – так резко я выпалил эти слова, что даже не понял какой черт меня на это надоумил! Я прикрыл рот рукой и снова потупил взгляд, но... дядя Форд нежно прикасаясь ко мне, повернул мое лицо к себе. – Могу ли я воспринимать твои слова как о взаимности нашей... драгоценной и не понятной для других любви? Я просто хочу знать, что ты чувствуешь ко мне, и не заблуждаюсь ли я, Диппер.       Я не верил, и никогда бы не поверил в происходящее! Я был готов проснуться, ведь никак не верил в реальность слов Стенфорда, но даже если это и сон, то нет, я ни за что не пропущу этот момент! Пока не проснулся, пока еще зимнее раннее солнце не начало щекотать мне лицо, быстрее, быстрее нужно поцеловать дядю, иначе никогда не прощу себе этого!       И не колеблясь больше ни секунды, я прильнул к нему, держал его холодные щеки в своих руках и нежно целовал, облизывал языком губы и боялся проснуться. А когда почувствовал ответные действия, влажность и теплоту поцелуя, то был искренне рад, что в мои восемнадцать первый поцелуй я отдал тому, кому отдать его, казалось, было невозможным. – И... это был не сон? – спросил я то ли себя, то ли дядю Форда. Но ответом на мой вопрос послужили теплые объятия родного для меня мужчины.       Всё, что было только что со мной, было самым настоящим! Во взаимную любовь с Фордом мне было тяжело поверить, но все же иногда чудеса случаются!       Неспешный пушистый снег был одним из свидетелей нашего красивого «преступления». В белоснежном танце снежинки отдавались в крепкие объятия зимнего ветра, а нам с Фордом оставалось лишь чувствовать их одну за одной на своих разгоряченных губах. Снежинки таяли, и наши со Стенфордом сердца тоже, давая волю только что раскрытым чувствам.       И в свои восемнадцать, больше стараясь не стесняться откровенности, я прилег на колени дяди Форда и с улыбкой любовался высокими заснеженными соснами. В надвигающейся темноте, мы закрепили наши чувства еще одним искренним поцелуем в вечернем снегопаде.