white tulips / memories

— мой ответ «нет».  сончан стоит растерянный посреди школьного коридора, сжимая в двух ладонях стебли белых тюльпанов, что вот-вот норовят сломаться. он, казалось бы, и не загнан в угол в прямом смысле этих слов, однако сбежать, поджав хвост (или же просто взять — и испариться) никак не получится.  он — в своей чуть нелепо сутулой спине и клетчатой жилетке поверх рубашки — один против них всех и того самого — осаки шотаро и всей его свиты популярных подростков, и сончан не соврет, если скажет, что все происходящее сейчас до бешенства напоминает типичную сцену из какого-то подросткового американского сериала. на чона направлено сразу несколько десятков пар глаз и камеры телефонов, но сам он даже и не смотрит в их сторону, дрожа взглядом где-то в ногах. дальше по усредненно клишированному сюжету сончана, по идее, должны ударить этим самым букетом по лицу.  но вместо цветов прилетает нечто потяжелее.  — я никогда не отвечу тебе взаимностью, — подытоживает шотаро, раздраженно хмыкая и выкидывая куда-то за себя очередное письмо с аккуратно выведенной от руки просьбой прийти после большой перемены сюда, в общий коридор на втором этаже. один из парней позади него похрустывает шеей, но сончан не различает, кто конкретно, — сережка-гвоздик в крыле носа осаки сверкает так, что чону хочется прищуриться.  а еще больше ему хочется решить проблему своего личностного (а теперь еще и — после унижения на виду у всей старшей параллели— экзистенциального) кризиса.  самый короткий путь в мыслях сончана на настоящий момент — просто наложить на себя руки.  сончан все же даёт себе надежду.  — это потому.. что я парень?  парень-хрустящая-шея взрывается неприкрытым хохотом, а вслед за ним гул подтягивается с обеих сторон коридора, становясь все громче и громче — или же это сончан глохнет?  — да нет же, — осаки закатывает глаза, переступая с одной ноги на другую; его бедро манерно выпирает тазовой костью сквозь подколотые булавками школьные брюки. — потому что ты скучный. я с такими не вожусь.  шотаро в последний раз одаривает его взглядом — совсем мельком, не с головы до ног — и проходит вглубь коридора в направлении сончана. тот остается неподвижно стоять прямо посередине, игнорируя, как его случайно — или нарочито — толкают плечами уходящие вслед за парнем друзья осаки; кто-то, в самом конце, выбивает подарок из сончановых рук и одним точным киком распинывает цветочную кучу налево, и направо, и чону под ноги.  сончан старается не думать о том, что шотаро, проходя так близко — но абсолютно мимо — казалось, специально развернулся своим корпусом так, чтобы чона плечами не коснуться.  звенит звонок. сончан не боится грязи и слухов, которые — в этом даже не надо сомневаться — польются изо всех чатов, групповых бесед и всевозможных пабликов.  сончан боится, как бы его только что растоптанное сердце смогло далее жизнепригодно функционировать.  *** — сынхан?  — да, привет, я лишь на пару слов. у кого-то из друзей вонбина сегодня день рождения, и он закатывает по этому случаю пьянку.  — и мы приглашены?  смех по ту сторону звонка. шотаро невольно сам немного улыбается.  — разве нас, а точнее тебя когда-то это останавливало?  шотаро смеется в трубку.  — адрес и время кину сообщением.  — увидимся.    два года с окончания школы лишь укрепили дружбу между осаки и его прежними приятелями. сейчас, когда белоснежные воротники не давят на горло — хотя, правды ради, школьную форму никто из них никогда не соблюдал — и университетская жизнь чуть смягчила оковы правил, законов и морали, парни время от времени самолично прорабатывают идиому «жизнь на полную катушку». мелкие хулиганства, пьянки, проказы и одноразовые интрижки разбавляют серые будни и, честно, шотаро не надоедают эти спонтанные вбросы.   шотаро встречается с сынханом и сохи в паре кварталов от места проведения вечеринки. по пути они успевают обсудить последние университетские новости друг друга, подумать, какой скейт следует дарить ынсоку на его предстоящий день рождения — и между делом сынхан успевает поделиться с шотаро парой самокруток. это еще одна их «традиция», своеобразная игра в рулетку: одна из сигарет заправлена табаком, вторая — отменной травкой, после которой в прошлый раз того самого вонбина еле как откачали. какая попадется на этот раз — лишь дело фортуны и возможная кладезь новых воспоминаний.  еще с лестничной клетки начинают доноситься музыкальные басы и точечные крики — так, у парней не остается ни единого шанса ошибиться дверью. они оказываются в действительно большой — это видно даже по прихожей — квартире, и почти прямо с порога на них налетает вонбин под руку с каким-то парнем лет девятнадцати на вид: тот, на удивление, все еще достаточно крепко стоит на ногах, но зато вонбиновы глаза уже стеклянно сверкают в ультрафиолетовом свете. он находит в себе силы почти без запинок провести краткую навигацию для друзей, а затем его рывком утягивают вглубь гостиной, и через мгновение вонбин пропадает из поля зрения шотаро.  осаки проходит внутрь, и легкие наполняются диффузией ароматов электронных и обычных сигарет, крепкого алкоголя и приторных парфюмов; треки, под которые толпа неравномерно двигается, кажутся знакомыми, но из-за сильных басов лирика неразличима. шотаро в руки сынхан пихает стакан с алкогольным нечто, в то время как парень оглядывается по сторонам в поисках немногих друзей, расплывшихся по площадке, или же новых знакомых (хотя бы по постели) на приближающуюся ночь.  диваны по периметру помещения (вроде как, это гостиная) сплошь и рядом заняты людьми: либо играющими в приставки, либо же крайне увлеченными друг другом во многих смыслах этого слова. левее гостиной куда-то вглубь уходит кухня со столом, напоминающим барную стойку, на котором практически все свободное место занимают многочисленные бутылки, жестяные банки, тарелки с пуншем и красные — да-да, те самые — пластиковые стаканчики. там, на кухне, немноголюдно, — скорее туда заходят чисто подливать пойло и, например, случайно застают кого-то, кого застать не должны были, целующимися. от кухни сразу же выход в коридор, где, по классике, растянулись несколько дверей в комнаты, одна из которых заворачивает куда-то за угол. в коридоре практически никого — лишь облако смока, поскольку никто не удосуживается выходить курить на улицу за ненадобностью. а в больших креслах, точечно раставленных в квартире, сидят немногочисленные одиночки — возможно, такие же, как шотаро, высматривающие своих жертв или же просто пытающиеся минимизировать контакт со всей этой незнакомой толпой. осаки в какой-то степени этих ребят понимает и позволяет себе наконец-то полностью расслабиться; тело начинает произвольно понемногу двигаться под шумную музыку, гортань приятно обжигает алкогольная смесь, а столпотворение малознакомых, потных и пьяных тел вдруг оказывается самым приятным местом для времяпровождения.  после очередного трека шотаро хватает сынхана за руку и пробирается сквозь толпу в сторону коридора, однако по пути хона кто-то успевает погладить по бедру (представим, что этот жест — всего лишь привлечение внимания ради), на что младший разворачивается, отпуская чужую ладонь, и лишь одними губами кидает осаки вслед, что он задержится. шотаро кивает, вероятно, сам себе, хлопает пару раз по передним карманам джинсовки, чтобы удостовериться, на месте ли сигареты, и проходит в коридор, медленно, но верно продвигаясь вглубь, прямиком в табачный туман. он обходит двух девушек, что провожают (и возможно облизывают) его взглядом, и опирается на стенку. в одну ладонь он выкладывает оба свертка.  левый или правый?  по пьяной неосторожности, одну из сигарет он роняет на пол, и ему не остается ничего, кроме как зажать вторую губами и рыться по карманам в поисках зажигалки (которую лаконично оставил при себе сынхан). благо, кто-то стоящий рядом протягивает ему руку, поднося пламя к кончику скрутки и ожидая некоторое время, пока шотаро сделает пару вдохов. осаки не говорит никаких слов благодарности — знает, что его очарование само все сгладит — и просто прикрывает глаза, растягивая губы в улыбке и делая большую затяжку — так, что внутренность сигареты вспыхивает кричаще-оранжевыми угольками, отражаясь от страза в носу.  так, что первая затяжка должна была окончательно дать понять, что именно он курит.  он отрывает от губ сигарету, выпуская куда-то вверх густую сероватую дымку, и замечает, что мужская рука с зажигалкой все еще маячит перед ним. он предпринимает попытки уловить хотя бы фигуру человека, а в идеале — увидеть лицо незнакомца. шестеренки в голове шотаро прокручивают возможный идеальный сюжет дальнейшей ночи, где он — или его — с силой вжимают в кровать, туша сигаретные окурки друг другу о спину, и он уже делает шаг вперед, по направлению к неизвестности, как на него так же вышагивает вперед человеческая фигура.  и в этой фигуре шотаро узнает никого иного, как чон сончана.  шотаро молится, чтобы в сигарете все-таки была дурь и он сейчас был до крайней степени обкурен, а не по-настоящему стоял и лицезрел того, кто был робким мальчишкой в клетчатой жилетке из его школы.  шотаро кажется, что он все-таки под дурью, раз ему мерещится главный кошмар его последних школьных лет.  сигарета, вот-вот дотлев, начнет прожигать пальцы осаки, но ее перехватывает чужая рука и подносит фильтр к своим губам, делая пару коротких и резких затяжек. шотаро не находит в себе ничего: ни слов, что бы сказать в такой неожиданной — и фатальной лично для него — встречи, ни сил на то, чтобы как-то функционировать дальше. как на вечеринке, так и по жизни.  особенно громкое интро трека выводит его из эфемерного состояния; чужие глаза все еще пристально следят за каждым его вздохом. шотаро хватает лишь на: — блядство.  чон, замечая прибавляющийся в коридоре народ, хватает осаки за край джинсовки и выволакивает вслед за собой из помещения прямо на улицу. ночной вечер прохладой гладит щеки. на улице пустынно, и шотаро кажется, что сончан как никогда отлично вписывается в ночной пейзаж. чон снова закуривает, стоя прямо рядом с парнем, и смотрит куда-то в сторону.  сончан, он изменился. до неузнаваемости внешне и до незнакомства, кажется, внутренне. в чужих глазах осаки ловит вспышки событий тех дней: разгром комнаты, побег из родительской квартиры, в кровь разбитые костяшки и в гневе покромсанные волосы. теперь сончан пострижен коротко — достаточно, чтобы открыть обзор на красивую шею и несколько проколов в ушах. он — в своей шоколадного цвета олимпийке поверх белой майки-алкоголочки, широких джинсовых карго и с маленьким кулоном в виде белого цветка на шее. шотаро слишком надолго пялится на него; сончан, замечая это, не спешит заправить подвеску под одежду, а лишь наоборот — поудобнее зажимает сигарету в зубах и снимает с себя кулон,  делает пару шагов в упор к шотаро и, не удосужившись что-либо сказать или спросить, защелкивает бижутерию вокруг чужой шеи.   осаки резко выходит из транса. поднимает взгляд: — что все это значит?  чон все еще стоит рядом, достаточно (или даже чересчур?) близко для людей, которые ненавидели друг друга на момент выпуска из школы. изменилось ли что-то сейчас?.. — что конкретно тебя интересует? — чон наклоняет голову набок, все еще открыто не демонстрируя никаких эмоций и лишь наблюдая за непониманием, отпечатавшимся на лице другого парня.  — что ты здесь забыл? почему ты так выглядишь? что, черт возьми, происходит? — шотаро делает попытку махнуть рукой и выбить сигарету из чужого рта, но промахивается, и его тут же перехватывают за предплечье, не давая замахнуться еще раз.  — воу, спокойно, — сончан финально выпускает дым прямо шотаро в лицо, выкидывает сигарету и разжимает ладонь на чужой руке, отпуская, — много времени прошло и многое поменялось. в том числе мой имидж, моя сфера интересов. а тут я, — указывает куда-то в сторону дома, — из-за вонбина, вот и все. надеюсь, ты не думаешь, что я сталкерил тебя и ждал нашей встречи. слишком много чести.   — а это?  шотаро пальцами оттягивает подвеску настолько сильно, что звенья цепочки впечатываются в кожу на шее. сончан даже физически ощущает, в каком осаки бешенстве.  — это, — еще один шаг вперед, медленный и заискивающий, будто в ожидании ответной реакции старшего; и как только реакции не следует — лишь пронзающий взгляд — сончан полноценно подшагивает, беря кулон в руку, — чтобы ты точно никогда не забывал меня.    — ч.. что ты такое несешь.. — признайся, ты же тоже пытался, но не смог, так ведь? — чон заливается смехом, близким к истерике. — что-то тогда в коридоре все-таки пошло не по твоему продуманному плану? что-то глухо падает где-то там, где сердце.  у осаки начинают чесаться кулаки.  — я заставлю тебя осознать это, таро-я. что ты думал обо мне все это время. всегда. с самой первой моей записки — уже тогда ты пропал. и думаешь сейчас, даже не подозревая об этом. пытаешься надурить сам себя, хотя все так очевидно.  — заткнись, чон. ты ничего не знаешь и не имеешь никакого права заявляться вот так в мою жизнь, которая, казалось бы, наладилась в твое отсутствие. так что будь добр, съебись отсюда, а лучше вообще — с вечеринки, и на утро я приму нашу встречу за наркоманский сон.  шотаро выставляет руки в кулаках перед собой, выжидая, что ответит сончан. но тот лишь кивает сам себе, убеждаясь будто, и, выдыхая, отступает шаг назад,  — прости. вероятно, я не должен был.  затем еще шаг, два, пять, и шотаро опускает руки, разжимая кулаки. стоит сончану отвернуться, как он упирается руками в коленки, горбится и начинает истерически вдыхать-выдыхать так, будто кислород вот-вот закончится. лишь краем уха слышит: — знаешь, таро-я, и, даже не дослушав, осаки срывается с места и несется в сторону сончана. нагоняя того, он хватает парня за воротник, встряхивая и разворачивая к себе. чон на мгновение замолкает.   — говори, мудак. сейчас же говори!  — просто хотел напоследок сказать, что ты стал какой-то.. скучный, — парирует сончан, и воочию наблюдает, как хватка пальцев на его олимпийке немеет.  в тембре голоса сончана — донельзя цепляющая простота, а в глазах шотаро — множатся черти.  шотаро дергает парня за воротник прямо на себя, изо всех сил впечатываясь губами в чужие. сончан прикусывает осаки за язык, улыбаясь в поцелуй и окольцовывая его талию, а шотаро все еще пытается мысленно оправдать все происходящее тем, что он накурен.  в руках сончана — белый тюльпан. символ их с шотаро молодости, что был однажды по неосторожности растоптан, почти как их обоюдные надежды на «долго и счастливо».