Семья

Кип хотел бы забыть о том, что ему пришлось пережить. Сначала родители причиняли ему боль, потом его не могло принять общество, затем его вообще забрали в тюрьму. Его! Ребёнка! Но там было лучше, чем с родителями. Порой страшно, но иногда даже весело. Какой ребёнок не мечтал стрелять в зомби? Когда Кипа из тюрьмы освободил Лололошка, мальчик пошёл искать свою бабушку, ту единственную, которая всегда была за него, которая спасала от родителей. Но она уже умерла. К сожалению, мироходцы живут дольше людей… И вот, его снова вернули в Междумирье. Потому что так безопаснее, потому что им нужно пройти терапию, социализироваться и ещё кучу умных взрослых и непонятных слов. Кип просто хотел к бабушке. К единственному человеку, который считал его хорошим мальчиком. В Междумирье не ощущается температура, но всё равно было чувство, словно холод пробирался под кожу. Отсутствие солнца пугало, куча незнакомых мироходцев и дасков тоже. Постепенно это стало так давить на Кипа, что он устроил истерику и чуть не убил какого-то погасшего… Почему это происходит с ним? Он же просто ребёнок, который желает любви. Хочет быть хорошим хоть для кого-то…

***

Джонни сразу понял, что работать с преступниками и дасками будет сложно, но всю серьёзность и ответственность он ощутил только при первых проблемах. Повезло, что это были просто разногласия между «прокажёнными» погасшими и испуганными, озлобленными мироходцами, потому что если бы истерика Кипа была первой проблемой, то Джонни мог и не справиться. Со временем он стал неким наставником для их маленькой деревеньки, вождём, который решал все проблемы и которого все слушались. И благодаря опыту, общей поддержке и сеансам терапии, он смог утихомирить даже истерику маленького преступника, который просто хотел быть любимым. После ужина Джонни зашёл в комнату Кипа с бумагой и карандашами. Он молча положил их на небольшой столик и сел на свободный стул. — Устроим сеанс арт терапии? — он наконец-то заговорил, своим спокойным мягким голосом, после чего тепло улыбнулся. Кип, немного смущаясь, сел напротив наставника, беря в руки первый попавшийся карандаш. Коричневый. — Рисуй всё, что тебе нравится, чего не хватает, а я буду пытаться угадать, что это. Потом ты будешь гадать мои каракули, — Джонни, не глядя, тоже взял карандаш, но простого серого цвета. Кипленд кивнул на слова наставника, а затем завис, глядя в лист. Он не знал, что ему рисовать, идеи совсем не шли в голову. У Джонни же, наоборот, всё шло полным ходом. Он что-то чиркал, уверенно проводил длинные линии, где-то стирал, где-то снова рисовал. В общем, был поглощён процессом. Вернее, так думал Кип. Джонни, заметив на себе взгляд, посмотрел на ребёнка, который тут же стыдливо уткнулся в лист. Почему же он смутился? Потому что недавно закатил жуткую истерику, угрожал людям, а потом разревелся перед всеми. Конечно, его простили, потому что нередко кто-то выкидывал что-то такое, но к счастью, сейчас таких приступов стало меньше — терапия работает. Кипленд наконец начал рисовать, чтобы сделать вид, что он вообще не смотрел на Джонни. Он выводил непонятные для себя линии, пока они не превратились в плюшевого медвежонка. Игрушек у Кипа никогда не было, даже бабушка ему их не дарила, потому что денег у неё было не так много. Но он уверен, что если бы попросил, то бабушка бы точно достала ему то, что он хочет, ведь она всегда так делала. Нижняя губа мальчика задрожала, а глаза наполнились слезами. Он снова наугад взял карандаш, на этот раз жёлтый, как глаза тех отбросов… Этим цветом блондин нарисовал солнце: обычный кругляш с лучиками-капельками вокруг. Дальше он брал и брал карандаши, что-то рисуя, не понимая, что и почему. Он больше не смотрел на Джонни, лишь водил грифелем по бумаге и изредка ронял пару слезинок на тыльную сторону ладони или поверхность стола. Джонни же в это время закончил свой кривой рисунок (он писатель, а не художник, так что не обсуждайте его) и даже успел положить на край стола небольшую книгу со сказкой из какого-то мира. Сам он не рисковал писать что-то такое, так как был одарён только в статьях и боялся сделать из детского рассказа про победу добра очередную газету или интервью. Наконец Кипленд положил карандаш, и вытер слёзы рукавом рубашки. Он шмыгнул носом и глянул на Джонни, который продолжал успокаивающе улыбаться. Мужчина кивнул, как бы призывая мальчика показать рисунок, и уже через секунду разглядывал интересную картину. — А ты хорошо рисуешь, Кип, — он одобрительно кивнул, подмечая явный талант ребёнка. — Я так понимаю, что тут ты нарисовал себя и своих родителей? Джонни даже не успел повернуть листок, чтобы указать на три нарисованные фигуры, как бы объясняя, что он имеет в виду, как Кипленд резко выкрикнул отрицательный ответ. Мальчик даже ударил по столу ладонями и встал, смотря на наставника с гневом. — Я ненавижу родителей! — он снова заплакал и начал вытирать слёзы рукавами рубашки. — Тише, Кип, тише. Я понимаю твои чувства и мне жаль за то, что я заставил тебя снова вспомнить об этом. Расскажи, кого ты здесь нарисовал? — Джонни говорил тихо, с какой-то еле заметной болью в голосе, но он совсем не скрывал её и даже показывал в выражении своего лица. Именно это заставляет Кипа каждый раз доверяться и открываться голубоглазому всё больше и больше. Именно из-за этой боли и честности он снова садится на стул, обнимает колени и начинает говорить, хотя совсем не хочет, потому что боится, что его могут оттолкнуть. Но он всё равно верит, надеется, что Джонни другой. — Ты-ты сказал нари-рисовать то, чт-то мне нравит-вится… — мальчик заикался из-за душащих его слёз, которые, впрочем, постепенно отпускали его из своих тисков. — Именно так, Кип, — мужчина кивает, снова улыбается, но в изгибе его бровей и отблеске бирюзовых глаз видны отголоски печали, а сама улыбка выходит какой-то грустной, но всё равно успокаивающей. — И я нарисовал, — не этот раз без запинок, потому что кивок и улыбка придали некой уверенности, которая, тем не менее, уже испарилась, оставляя Кипленда со страхом стать плохим для того, кто недавно протянул ему руку. — Бабушку. Она… У неё глаза были… зе-зелёными, — он снова делает запинки и паузы, его глаза слезятся, но он смахивает капли рукавами, которые уже впору выжимать. Далее малыш замолкает, а Джонни смотрит на рисунок. Силуэты: зелёным — женщина, бирюзовым — мужчина и коричневым — мальчик, который держит взрослых за руки. Как сказал Кип, женщина — его бабушка, а зелёная она, потому что у неё был такой цвет глаз. Если следовать этой логике, то мальчик — сам Кипленд, у которого карие глаза. А мужчина… Неужто Джонни? Да быть не может! Наверно, у дедушки Кипа были бирюзовые глаза… Но мужчина быстро понял, что быть может и ещё как, потому что дедушку мальчик никогда не упоминал, а единственный взрослый из его близкого, если так можно сказать, — а если догадка верна, то действительно можно — окружения, с бирюзовыми глазами, — именно Джонни. Это факт заставил расплыться в улыбке. Джонни быстро встал со своего места и подлетел к ребёнку, обнимая его и прижимая к своей груди. Этим жестом он хотел показать, что понял значение рисунка и что он совсем не против быть частью семьи Кипа. Они ведь и так уже семья. Как ещё назвать людей, которые живут в одном месте, вместе едят, поддерживают, помогают и выращивают еду друг для друга? Кип сначала растерялся, потом даже испугался, хотя знал, что уж Джонни точно его не ударит, а потом он несмело обнял наставника в ответ и заплакал. Кажется, сегодня день слёз, потому что Джонни тоже не стал сдерживать эмоции, переживая вместе с ребёнком его чувства. — Я очень рад, Кип, — он поделился своими ощущениями, чтобы и малыш не держал всё в себе. — Правда рад. Ты замечательный. Кипленд обнял мужчину крепче, начиная ещё сильнее плакать, потому что никто, кроме бабушки, не был ему рад. Никто, кроме бабушки не обнимал его так бережно, с такой теплотой и любовью. Сейчас Кип ощущал себя, словно во сне. Он был настолько счастлив, что плакал. Он чувствовал тепло, любовь и защищённость. Он не знал, так ли должны ощущать себя дети, когда их обнимают отцы, но ему казалось, что именно так, и он был несказанно рад, что смог почувствовать это хоть раз в своей жизни. Но это был не один раз. Джонни больше не позволит Кипу, да и любому другому мироходцу или даску, за которых он теперь ответственен, быть одному в этой мультивселенной. Они все одна большая семья. Странная, разношёрстная, пережившая много боли и страданий, тёплая, ранимая, искренняя и чувственная семья. Они обнимались очень долго, настолько, что в один момент свалились на кровать, потому что ноги уже не держали. Через некоторое время ребёнок вылез из тёплых объятий и принёс рисунок Джонни. В это время мужчина уже сел на матрасе, освобождая место на краю для Кипленда. Получив рисунок в руки, он лукаво улыбнулся, ожидая догадок мальчика. — Джонни, прости, но… — он замялся, уставился на свои ноги, но потом всё-таки посмотрел прямо в бирюзовые глаза. — На рисунке вообще ничего не понятно! Это же просто серые каракули! Мужчина рассмеялся, из-за чего ребёнок сначала обиженно надулся, но потом улыбнулся, облегчённо выдыхая. Кип боялся обидеть того, кто стал ему, словно вторая бабушка, но и врать не мог, потому что Джонни сам всегда был честен с подопечными. Мироходец, который поверил в Кипленда и верит до сих пор. Тот, кто протянул руку помощи, поддержал в нужный момент и не оттолкнул желание блондина быть семьёй. — Я нарисовал нашу деревеньку, где все счастливы, — наконец отсмеявшись, сказал мужчина, вытирая капли слёз в уголках глаз. Таким уж был нынешний Джонни. Всё для людей, всё, чтобы искупить грехи, всё, чтобы загладить вину и успокоить совесть. Кип молчал. Он ощущал себя эгоистом, потому что думал о себе, а не о семье. Всё-таки теперь он не один и должен думать о других тоже. На его голову опустилась тёплая ладонь, от чего он сначала застыл в испуге, вспоминая, как отец таскал его за волосы по дому и бил об стены головой. Ощущая, как пальцы зарываются в волосы, не сжимая до боли с желанием оторвать скальп или утопить в унитазе, а с нежностью перебирая пряди, блондин стал вспоминать, как бабушка когда-то тоже гладила его по макушке. — Ты ребёнок и для тебя нормально мечтать об игрушках, любящей семье и прогулках под солнцем. Даже если бы ты не был ребёнком, это всё равно нормально. Но запомни, что ты можешь и даже должен желать себе счастья, но не должен забирать его у других, — увидев внимательный взгляд и активные кивки, Джонни снова рассмеялся, после чего потрепал мальчугана по волосам. — Если два месяца будешь вести себя хорошо, то я свожу тебя на могилу к бабушке, — он обеспокоенно посмотрел в лицо Кипленда, не зная, как он воспримет эту информацию. — Она бы хотела, чтобы я был счастлив, правда? Это то, что волновало ребёнка в первую очередь. Может ли он быть счастливым, когда бабушка так и не дождалась его? Когда он не смог показать ей, что он тоже может быть хорошим… — Кип, малыш, кто может сильнее желать тебе счастья, чем твоя бабушка? Она же любила тебя, так что это естественно, поэтому ты должен обязательно стать счастливым ради неё, а потом прийти на её могилу и рассказать о том, что ты в порядке и ей можно больше не волноваться за тебя. — Можно ли мне… — к горлу Кипа подступил ком, который, впрочем, не помешал ему начать каким-то сиплым голосом. — Я очень хочу… — мысль не получалось выразить словами, но блондин продолжил пытаться, пока у него не вышло. — Папа… — он прошептал это слово на грани слышимости. — Я хочу звать тебя папой… И Джонни услышал. Он не ожидал такого от Кипа, но как он мог отказать? По сути он и так был тут отцом и нянькой для всех, присматривая, помогая и поддерживая, а сейчас просто это станет официальным обращением. — Тогда я буду звать тебя сыном, что думаешь? — мужчина совсем беззаботно улыбался, словно не было Видомнии, словно не было преступлений, словно не было боли, страха и наказаний. Кип снова заплакал, хотя казалось, что всё слёзы уже закончились. И Джонни тоже снова не сдержался, потому что они и так много лет копили в себе эмоции. И вот, спустя какое-то время они снова успокаиваются, смеются над красными лицами друг друга, а потом уже Джонни подходит к столу, но почти сразу возвращается, но не с листом бумаги, а с книгой. — Давай я почитаю тебе сказку? Кипленд соглашается, после чего они оба умываются, а потом ложатся в кровать и Джонни начинает читать сказку. Кип, честно, не хотел рано засыпать, потому что боялся, что это сон и потому что хотел подольше насладиться заботой и вниманием. Так давно никто не читал ему сказки. Но у него ничего не вышло и вскоре он сладко заснул, а Джонни пошёл в свой кабинет, что бы заняться работой. Всё-таки дела есть дела и он нужен и другим своим «детям».