***
А как прекрасно начинался этот вечер! Бальная зала была украшена роскошно, но подстать теме просто: мебель казалась грубой, а вместо пионов и роз благоухали ромашки и подсолнухи, поддерживая общую атмосферу. Люди прибывали неспешно, как и подобает бомонду. Удивляли лишь их одежды: они были нарочито скромны, как и декорация залы. Но из толпы выделялся человек, пришедший последним — его полностью черный костюм и такого же цвета (кавалер не желал им быть?) кожаные перчатки выглядели неуместно на этом празднике идеализированной простоты. Двери закрылись… Мужчина огляделся, будто вспоминая давно забытое, и усмехнулся. Хозяева уже ушли, не удосужившись встретить визитера. К его счастью, он и без сопровождения был прекрасно осведомлен, куда следует и не следует идти. И путь его лежал совсем не в бальную залу, он, простукивая костяшками стены, шел в спальные комнаты, но не задержался там долго — осмотр шкафов и тайников не занял много времени, и вскоре мужчина спустился вниз, пройдя через скрытый ход к комнате, предназначенной для подглядывания. Зала постепенно пустела — вечер подходил к концу. Хозяева раскланивались с последними гостями. А мужчина — не гость — но и не хозяин? — наконец вышел на свет, который был так обманчиво ласков, сильно контрастируя с атмосферой. Леди обомлела, когда увидела мрачного человека, который жонглировал огоньками, уперев взгляд в ее мужа. — Это ты? — с яростью крикнул он. «С огнем играют только черти!» — пронеслись у всех троих давние слова супруга.***
Отвергнут был тогда их сын. Он спас всех — легким мановением руки затушил огонь, превратив разгорающееся, в природно-диком дьявольском безумии, пламя в множество угольков. И с бесовской (иль так казалось?) улыбкой играл с ними. Конечно, праведного отца мальчика, это, к сожалению, не до смерти, но напугало. Страха хватило для того, чтобы запереть сына в тайную каморку и пригласить священника из соседнего села, читать молитвы во имя изгнания дьявола. Счастье, что как только дворец погрузился во тьму ночи, сердце матери полное истинного благочестия увидело способ спасти, пусть не обычного, но сына — родную кровь, но душу ли? Она разрушила круг из четверговой соли и освободила малолетнего сына из освященных цепей. Он следовал за ней к выходу и выглядел измотанным, но поразительно спокойным, и перед тем, как залезть в побитую судьбой повозку, сказал ей: «Мама, спасибо вам, за это вы будете благословлены. В знак признательности, я дарю вам эту фигурку, — он вручил ей чумазыми руками угольную куколку, — не печальтесь сильно, мы еще встретимся, и тогда я оживлю ее для вас. Прощайте».***
— Здравствуйте, отец, мама. За вашу жестокость к ребенку, я волею богов, должен сжечь вас прямо на месте, — ровным голосом сказал мужчина. — Волею Богов? Каких еще? У нас только один Бог, ты чертей своих опять попутал? — завизжал отец, подходя поближе к стойке с мечами. Но не успел. Облако огня окутало в свои жаркие объятия грешника и веры, и закона, и морали, прихватив с собой ромашки, в то время как подсолнухи, будучи детьми солнца, не поддались пламени. Супруга бросилась к нему, но было уже поздно. Она подняла заплаканные глаза на сына, но без страха подошла к нему и обняла. Мама нехотя отодвинулась и достала фигурку. Ту самую. Сын поцеловал ее в лоб, поставил на мраморный пол и сделал легкий пасс рукой. Куколка загорелась, но это не сгубило ее, как отца, лишь распалило, и подобно фениксу рождался вновь аспидской красоты парень. — Это мой супруг, божественного происхождения, правда не православной веры — Арджуна, — представил его сын, с подобающим восхищением глядя на новоявленного. Он был не столько его идеалом, сколько символом.