Грязь

      Петя смутно помнил, как оказался на пороге Диминого дома. Смутно помнил, как потасовка у бара вообще переехала «в гости». Да и причина этой потасовки… все вертелась на кончике языка и незримой дымкой в памяти. Казалась она и вовсе неважной. А затем эта Причина пыталась зажать Петю в лифте, и глаза у Причины сверкали так, как сверкают глаза у маньяка, и все встало на свои места. Они ехали в такси молча и, как думал Петя, по своим адресам, пока Димон не начал выталкивать его из тачки хрен пойми где. А дальше Петя как ведомая кукла следовал до квартиры, ведь «Просто, епта, отоспишься», да и думалось, что пьяные Димины приставания кончатся на пороге. Наивный. Петя не знал, как на это реагировать. Точнее, он уже перепробовал все и получил в щи. Самой тупой была все-таки взаимность. Но Петя закончил с этим дерьмом еще в юности и женился. Поэтому сейчас он грубо толкнул Диму в закрытые двери лифта и огрызнулся. Не стоило.       Димон — он же ДимЮрич — он же лицемерный гандон (для друзей) — выразил на лице такое удивление, подкрепленное легкой ухмылкой, что пробежал по спине холод. Они были знакомы уж пару лет, и каждая его потасовка кончалась кровью, преимущественно, оппонента. Этот фанатик «Бойцовского клуба» так любил закрепить хороший вечер дракой, что друзья перестали ему мешать, поэтому Петя закусил и без того разбитую с бара губу и смирился.       Дима выволок его на этаже за шиворот, бросил к ближайшей стене и заковырялся ключом в замок. Напряжение росло, а вся Петина уверенность — напротив — перешла куда-то под ребра крутить брейк зарождающегося страха. Он начал трезветь. Дерьмо.       — Заходи, — Дима грубо приказывает, кивнув головой на дверь.       — Пошел нахер, — ну, стоило попытаться.       Петя либо идиот, либо самоубийца. Дима скорым замахом бьет ему в скулу и смотрит горящими глазами, как Петя терпит.       Терпит.       Зря. Димон расплывается в улыбке. Бьет еще раз туда же, под дых. Петя скручивается и заходится в кашле. Как удачно ложится лицом прямо на Димино колено. Он тащит в квартиру это жалкое подобие человека. Замахивается еще. И еще. Выпрямляет того в спине и смотрит прямо в глаза. Вот так близко-близко. Петя кривит и кусает губы. Утирает рукавом — скорее, размазывает по щеке, — кровь из носа. А глазенки-то красные блестят как два стеклышка. Диме казалось, что Петя не такой. Что Петя так же парирует в физической стычке, как и в словесной. Диме хочется отпинать эту жалкую псину на полу. Хочется огреть еще пару раз и вышвырнуть из квартиры. Но еще больше хочется протолкнуться членом в этот влажный кривой рот, и чтобы глазенки слезливые смотрели на него снизу вверх виновато. Твою мать. Дима и сам кусает губу от этих мыслей, лишь сейчас замечая то, что что-то в Пете сломалось. Морально. Он грубо целует, слизывает чужую кровь. Вбивает в стену глубже, с силой хватает за шею, снова за шиворот.       — Поработаешь ртом, — впервые шепчет на ухо так страстно, что у Пети прокатывает волна возбуждения. — И свободен.       Дима не дожидается никакого ответного сигнала, давит на плечи, заставляя опуститься перед ним. Петя думает, поработает ртом — и свободен. Петя думает, что завтра скажет жене? Смотрит пустым взглядом в никуда. Думает, только что разрушил пять лет счастливого брака, пока поддается вперед и насаживается на член. Думает, она такого ублюдка не заслужила, пока старательно прячет зубы за губами. Он чувствует чужую руку на затылке и то, как катятся к ушам слезы. Он послушный щенок, а не верный и любящий муж. Ничтожество.       Дима смотрит вниз: на лице Жалкого-Подобия-Человека слезы, слюни и кровь. Мерзкое зрелище. Но Дима был слишком пьян. Он вынимает член из чужого рта, проводит над губой и с ухмылкой толкается обратно.       Петя чувствовал вкус собственной крови. Чувствовал жжение в глазах от соли и желание сдохнуть, зародившееся где-то меж ребер. Но самое гадкое, что он мог чувствовать — возбуждение и дикий страх. Дима сжимает в кулак чужие волосы на затылке и закрывает глаза. Петя ломается снова. Он тянется к собственной ширинке, глотает глубже и давится.       Дима кончает с глубоким толчком, задерживая член внутри, чтобы Петя точно проглотил. Шлепает ладонью по щеке, мол, «Молодец», и уходит по коридору.       — Ванную сам найдешь.       То, что Пете казалось, что он выглядит жалко, пока сосет, оказалось полной ерундой по сравнению с тем, что он сидел на коленях в чужом коридоре, надрачивал и получал удовольствие.       Жалкое-Подобие-Человека кончило, утерло чистым рукавом слезы, приняло душ и улеглось спать в одну постель с Димой. В этот момент надломился последний прутик к стокгольмскому синдрому и юношеской девчачьей влюбленности тупого наивного Пети. И самым мерзким тут было лишь то, что на развод никто подавать не собирался.