Genshin Impact 18+

— Ах, Тома, да! Да! О, как хорошо! А! А! А! — выкрикивала Аяка, впиваясь ногтями в спину Томы. Ее ноги крепко сцепились на размашисто двигающемся тазе юноши. Молодая госпожа Камисато была так возбуждена, что вовсе не контролировала ни громкость своего голоса, ни силу своих объятий. Рождавшийся во влажных звуках и стонах оргазм полностью овладевал и ей, и ее любовником. — А... Аяка... — тяжело дыша от напряжения и удовольствия, произнес Тома. — Я сейчас... — Да, я тоже... Ах... А... А-а-а-а! Девушка выгнулась, напрягшись всем телом и оставив длинные розовые следы на спине юноши. Тот накрыл своими губами ее губы, упиваясь ее протяжным криком, и, мелко задрожав, кончил почти одновременно со своей госпожой. Некоторое время оба они еще пытались прийти в себя, завороженно слушая сердцебиение и дыхание друг друга и ощущая, как их половые органы продолжают пульсировать после продолжительного и бурного секса. Аяка ласково погладила Тому по спине, плечам и золотым волосам, а затем прошептала: — Я люблю тебя. Тома приподнялся на локтях и посмотрел своими ярко-зелеными, как весенняя листва, глазами в серо-голубые ледяные озера ее глаз. Затем улыбнулся обворожительной и счастливой улыбкой и ответил: — И я люблю тебя, Аяка. Больше всего на свете. Девушка просияла и нежно поцеловала его. Это все, что она хотела слышать и знать. Ее верный слуга и единственный друг теперь стал и ее любовником. Он не задавал лишних вопросов и не сомневался в ее чувствах к нему. И это делало ее поистине счастливой. Одно только омрачало ее мысли... — С завтрашнего дня нам придется прекратить это делать, — грустно произнесла она, проводя рукой по губам любовавшегося ею Томы. — Но ведь это временно, да? — подбадривающе спросил ее тот. — Да, однако... я не знаю, как долго это может продолжаться. — Ты же сама хотела держать все это в тайне, разве нет? — Угу, — задумчиво промычала Аяка, глядя на то, как Тома стаскивает с себя мондштатскую новинку, позволявшую безопасно заниматься сексом. — Да, так будет лучше. Все-таки вы с Аято друзья, и ты наш работник, я не хочу, чтобы из-за меня у тебя были проблемы... — Не волнуйся, я не пропаду, — усмехнулся Тома и вновь поцеловал Аяку. — И я знаю, что рано или поздно, когда ты будешь готова, я попрошу у него твоей руки. А до тех пор я готов ждать и поступать так, как ты хочешь, моя госпожа. Девушка растаяла от умиления, когда он приложил ее пальцы к своим губам. Она считала, что не заслуживает такого замечательного парня с таким золотым сердцем, но одна мысль о том, что им суждено быть вместе, грело ее душу. Однако для этого нужно было время, как минимум для того, чтобы подготовить старшего брата к новости о том, что она больше не его маленькая девочка, которую нужно защищать от других мужчин. Может быть, не в этот раз, но в следующий она точно скажет ему... А может быть, и через раз... Но точно до конца этого года. * * * Это была их традиция. По вечерам, когда Аято или Аяка возвращались после своих деловых поездок по островам, они приходили друг другу и ужинали вместе, обмениваясь новостями. В этот раз брат выглядел более раздраженным и уставшим, чем обычно. Он убрал светло-голубые, как у его сестры, волосы наверх и вперил взгляд в стол, слушая, как Аяка щебечет что-то про домашние заботы, отчего казалось, будто его и без того темно-фиолетовые глаза стали еще темнее. Тонкие губы с маленькой черной родинкой под нижней были задумчиво поджаты. — Братик? — окликнула его наконец Аяка. — О чем задумался? Молодой господин Камисато мотнул головой и улыбнулся натянуто: — Да так, ни о чем. Просто разговоры о делах столь утомительны... Почему бы нам не поиграть во что-нибудь? — Хочешь, я принесу шахматы? — Нет-нет, сейчас уже поздно, все спят, лучше не греметь коробками. Как насчет правды или действия? Аяка опустила длинные ресницы и спросила смущенно: — Ты... хочешь поиграть в эту игру? — А почему бы и нет? — усмехнулся повеселевший Аято. — Помнишь, как в детстве? Нам всегда было так весело! Да, в детстве... Аяка вспомнила тот день, когда Аято впервые предложил сыграть в эту игру. Стоял жаркий солнечный день. Родители, как всегда, были заняты делами клана, и дети были предоставлены сами себе. Впрочем, ничего нового — во всей округе не проживало никого из их сверстников, с кем бы они могли подружиться и поиграть. Поэтому ближе друг друга у них никого не было. Аято уже исполнилось 17, его голос стал низким и глубоким, а сам он вытянулся и стал красив, как их отец. Аяке тогда было 12, и на днях у нее закончились первые в жизни месячные, которых она страшно испугалась и из-за которых целую неделю не могла ходить на пляж. Но теперь, легко одевшись, и взяв с собой сладких фиолетовых дынь, буханку свежего хлеба и пресной воды, подростки спустились к берегу за поместьем Ясиро. Солнечные лучи искрились в морских волнах, легкий бриз приносил запах соли и водорослей. Брат с сестрой купались, загорали, ели и строили песчаный замок. Они и не заметили, как солнце начало клониться к горизонту, окрашивая воду в палево-рыжий цвет осеннего клена. Идти домой совершенно не хотелось: в поместье было душно и тоскливо. И тогда Аято предложил поиграть в правду или действие. «А как это?» — спросила Аяка. «Все просто, — объяснил Аято. — Например, я спрашиваю у тебя: «Правда или действие?», ты выбираешь что-то одно и, если ты выбрала правду, я задаю тебе вопрос, на который ты обязана ответить честно, а если действие, то ты делаешь то, что я тебе скажу. Потом мы меняемся. Это как проверка на смелость. Кто первый спасует, тот проиграл. Понимаешь?» «Ага, — кивнула Аяка, тряхнув длинной мокрой челкой. — Только чур я первая загадываю!» «Ну давай», — просиял брат. «Правда или действие?» «Действие». «Покажи, как ты ходишь на руках! До воды и обратно!» Аято с радостью выполнил поручение сестренки, вызвав ее восторженный смех. Тяжело выдохнув, он плюхнулся на прежнее место и, отряхнув руки, спросил: «Правда или действие?» «Правда!» — выкрикнула Аяка. «Хм... — брат, который, видимо, тоже хотел заставить сестру показать какой-нибудь трюк, пришлось ненадолго задуматься, но затем он вспомнил об одном недавнем инцеденте и спросил. — Это же ты взяла книгу из отцовского кабинета с изображениями голых людей?» Аяка засмущалась, но призналась: «Да, но... я думала, это сборник сумерских сказок! У них обложки очень похожи!» «Ну да, ну да, конечно, — рассмеялся Аято. — Ладно, твоя очередь. Правда или действие?» «Действие!» С каждым разом действия, которые загадывали друг другу подростки, становились все сложнее. Аято начал с того, что изображал экономку Фуруту, доводя сестру до истерического смеха, а закончил длительным заплывом в открытое море. Аяка сначала осторожно выбирала говорить правду, в отличие от скрытного брата, который усердно твердил: «Действие», но и ее он заставил станцевать и спеть для себя. Став поувереннее в том, что задания брат ей дает посильные, она в очередной раз выбрала действие, и тут Аято сказал: «Мне кажется, у тебя начала появляться грудь. Покажешь ее мне?» Аяка опешила и сначала ответила резким отказом, но брат принялся дразнить ее поражением. Та, хоть и сочла это мерзким приемчиком, все же не собиралась проигрывать. Густо краснея, она взялась за мокрый верх своего купального костюма, быстро его опустила вниз, проворчав: «Вот, доволен?» — и тут же, не дав юноше рассмотреть как следует, задрала его обратно. Аято с довольной улыбкой признал ее победу в этот раз, и Аяка предложила ему сделать свой выбор. Когда он в очередной раз выбрал действовать, она мстительно сощурила глаза и произнесла: «Раз уж ты меня заставил показать грудь, покажи тоже то, что ты там прячешь». Ее пальчик указал на набедренную повязку Аято. Ухмылка брата стала еще шире: «Ты правда хочешь увидеть?» Аяка не была уверена, но, тем не менее, спросила бойко: «А ты что, струсил?» Аято мотнул головой, спустил ткань и откинулся на локти. Девочка, впервые увидев мужской член не на пикантной картинке в отцовской книге, а вживую, тут же смущенно отвернулась, но любопытство брало свое, и она, хихикая, принялась разглядывать его сквозь пальцы. У Аято был пусть и не очень большой, но ей тогда казавшийся длинным пенис и поросшие светлыми кудрявыми волосками яйца, в которых поблескивали золотые песчинки. Он был твердым и лежал на животе Аято в полный рост. В отличие от сестры, брат не спешил вновь облачаться, а вместо этого спросил у нее: «Правда или действие?» Аяка хотела выбрать то же, что и Аято, но застеснялась и выбрала сказать правду. Нисколь не растерявшийся юноша задал второй вопрос: «Тебе нравится то, что ты видишь?» «Я... я не знаю...» «Если не нравится, то я уберу...» — смутился Аято, но сестра его остановила: «Нет, все в порядке. Просто... Я пока правда не могу понять, нравится ли мне смотреть на него или нет. Но это интересно. Я никогда такого прежде не видела... В общем, я пока не знаю, честно. Теперь твоя очередь отвечать!» «Ты разве не привыкла еще, что я всегда буду выбирать действие?» — усмехнулся Аято. «Хорошо, я... я хочу, чтобы ты...» — Аяка засмущалась еще больше прежнего. Перед ее глазами возникли непристойные картинки из той книги. А еще — куда более милые из ее книг, где принц всегда дарил принцессе поцелуй. Ей всегда было интересно узнать, каково это. И раз уж они зашли на эту территорию... «Да?» — подбодрил ее Аято. «Я хочу, чтобы ты меня поцеловал», — выпалила Аяка. Брат, смущенно краснея, сел и подался вперед. Их губы соприкоснулись, а сердца застучали, как сумасшедшие. Аято чуть потянул Аяку на себя. Та, покачнувшись, не удержалась и оперлась рукой о его бедро. Только через мгновение она поняла, что ее ладонь лежит на отвердевшем от возбуждения члене брата. Но Аяка никогда не была робкого десятка. Наслаждаясь поцелуем, она подбадривала Аято легкими поглаживаниями. Тот застонал от удовольствия. Однако момент наслаждения длился недолго: издали послышался зов экономки. Как пойманные воры, подростки быстро привели себя в порядок, собрали вещи и помчались обратно в дом. Разумеется, они не обсуждали то, что позволяли себе делать на пляже, а только ждали следующего удобного момента, чтобы продолжить свою игру. Вспоминая об этом, Аяка могла сказать, что в целом эта игра всегда была весьма невинной. Самое интимное, что они делали друг с другом — это целовались, терлись и трогали генеталии друг друга. Они делали это без какой-либо задней мысли, им это было приятно, да и кто бы посмел их осудить, если они за все это время никому не попались. Но потом все изменилось, когда умер сначала отец, а почти следом за ним и мать. На Аято, как на наследника клана, свалилось слишком много, и брату с сестрой стало не до игр, тем более таких. Они поняли, что заняли место взрослых, им было страшно и горько, и Аяка отказывалась спать в одиночестве и приходила под бок к брату. Он не смел трогать ее, хоть и прижимался к ней ближе, чем это мог бы позволить себе родственник. Ему было очень тяжело — Аяке казалось, что в разы тяжелее, чем ей. Однажды он вернулся после встречи с представителями других кланов и расплакался, как маленький, упав в ноги сестры. «Я так больше не могу, Аяка, — глотая слезы, произносил он. — Они все насмехаются надо мной из-за моего возраста и неопытности... Я этого больше не вынесу!» Аяка принялась утешать его, и незаметно ее забота переросла в ласку. Аято начал целовать ее, благодарно и отчаянно, как утопающий человек, жадно хватающий ртом воздух. И тогда все и произошло. «Только будь со мной понежнее», — лишь успела попросить Аяка перед тем, как Аято медленно и ласково вошел в нее и забрал ее девственность. И вот тогда игры кончились. Началось что-то иное, поначалу желанное, но с годами, когда круг общения брата и сестры расширялся и приходило осознание того, что то, что они делают, неправильно, становящееся все более постыдным и отвратительным. Потом появился Тома, и Аяке стало еще тяжелее держать ее с Аято отношения в тайне. Ей хотелось свободы, но брат... Он был таким слабым без нее. Одна мысль о том, как он вновь может расплакаться у нее на коленях, когда она скажет, что оставляет его навсегда, разбивало ей сердце. В конце концов, он — ее единственная семья. — Хорошо, — произнесла Аяка. — Если это поднимет тебе настроение. Давай сыграем... — Хорошо, я начну, — даже не дав ей договорить, произнес Аято и поднял на нее тяжелый взгляд. — Правда или действие? — Правда. — Ты трахаешься с Томой? Сердце Аяки упало. Мысли в панике заметались в голове, пытаясь найти хоть одну деталь, которая могла бы ее выдать. Но она не была бы Камисато, если бы не умение сохранять невозмутимость даже в таких ситуациях. — Нет, — усмехнулась она, мастерски изобразив негодование на лице. — С чего ты взял? Аято смерил ее взглядом и совершенно ровно ответил: — Да так, интуиция. Она меня редко подводит. Но если ты говоришь, что такова ПРАВДА... Твоя очередь. — Хорошо, правда или действие? — Действие. — Улыбнись мне, — постаралась смягчить его Аяка. — А то ты слишком серьезный. Аято улыбнулся, но улыбка у него получилась неестественной, как будто нарисованной на маске синоби, и даже очаровательная родинка под губой придавала ей какую-то угрозу. Затем он вновь спросил: — Правда или действие? — на сей раз Аяка выбрала действие. — Раздевайся. Его тон прозвучал так властно, что девушка засомневалась, не стоит ли ей вовсе прекратить эту игру. Но, тем не менее, она еще не до конца понимала план брата, а потому решила подыграть. Она встала, развязала пояс и сняла с себя кимоно, а затем и все, что было под ним, оставшись в нижнем белье и носочках. — Полностью, — пояснил свое желание Аято, и та, помедлив, сняла с себя остатки одежды, а затем спросила: — Правда или действие? — Правда. Аяка вскинула бровь, удивленная неожиданному выбору брата. Ее так и подмывало спросить по поводу его подозрений, но она, напротив, надеялась отвлечь его от этого разговора, а потому захлопала длинными ресницами и спросила игриво: — Чего бы тебе хотелось сейчас больше всего? — Чтобы ты сказала мне, трахаешься ли ты с Томой, — настаивал на своем Аято. Аяка продолжила изображать замешательство: — Я же тебе уже сказала... — А я уже спрашивал. Но правила игры не запрещают задавать одни и те же вопросы. Кто знает, может быть, в следующий раз ответ будет другим. У Аяки по спине пробежали мурашки — то ли от прохлады осеннего вечера, то ли от грозного тона брата, который он никогда прежде не позволял себе в ее адрес. — Правда или действие? — спросил, внимательно следя за реакциями сестры, Аято. — Действие, — откликнулась Аяка. — Отсоси мне. Это было уже куда более привычное желание. Аято поднялся, высвободил из-под ткани свой пенис и протянул его сестре. Та, наоборот, опустилась перед ним на колени и принялась ласкать его набухший половой орган. Аяка старалась быть как можно более чувственной и ласковой. Сначала она, как кошка, старательно вылизала каждый сантиметр его генеталий. Затем принялась поочередно посасывать член и яйца, опытно меняя интенсивность и скорость и чувствуя, как член брата становится все жестче и все чаще пульсирует от напряжения. — М-да, вот так, сестренка, — простонал вдруг Аято. — Пососи мой член так же, как сосешь этому негодяю Томе... Аяка хотела хотела возмутиться, что он уже надоел ей своими беспочвенными обвинениями, но Аято запустил пятерню ей в волосы и, не давая возможности отдышаться, принялся двигаться ей навстречу, полностью занимая ее рот своим членом. Та уперлась ладонями в его быстро двигающиеся бедра, но бесполезно: брат буквально атаковал ее, доставая до дальней части глотки. Глаза Аяки заслезились, она застонала, умоляя его остановиться, и он отпустил ее, пускай и не сразу. Юная госпожа Камисато закашлялась и услышала над собой невозмутимый голос брата: — Твоя очередь задавать мне вопрос. — Я... я не думаю, что хочу продолжать, — ответила Аяка хрипловато. — О? Почему это? — Ты очень грубый сегодня, братик... — Ах, ну прости, я немного заигрался. Постараюсь быть осторожнее. Так что давай продолжим. Мне и правда это поднимает настроение. Аяка не узнавала брата. Ей стало страшно, но она все же спросила: — Правда или действие? — Правда, — выбрал он. — Почему ты продолжаешь задавать мне вопросы о Томе? — набравшись смелости, спросила Аяка. — Потому что у меня есть основания полагать, что между вами что-то было, пока я был в отъезде. И что это происходит не в первый раз. И вы оба водите меня за нос, не признаваясь ни в чем. Я решил поинтересоваться у тебя прежде, чем допытываться правды у Томы. Решить вопрос по-семейному, так сказать. Но ты продолжаешь упорно все отрицать... — Потому что твои обвинения бездоказательны! — воскликнула Аяка. — Кто тебе сказал, что они бездоказательны, сестренка? То, что я пока их тебе не предъявил, не значит, что их нет, — тонкие губы Аято вновь расплылись в угрожающей усмешке. — Правда или действие? Аяка сжала зубы и процедила: — Правда. — Уверена? Я ведь задам тот же самый вопрос. А ты опять ответишь мне ложью. — Я отвечу тебе, что у нас с Томой ничего не было. — И это будет ложью. — Я не хочу больше играть в эту игру! — Нет, ты все же должна выбрать. Правда или действие? — Хорошо, тогда действие. — Ляг на кровать и раздвинь ноги. Как бы Аяке ни хотелось сейчас же послать его в Бездну и сбежать как можно дальше, она подчинилась. Аято сел рядом, мягко, как хищник. Придерживая сестру одной рукой, облизнул вторую и, увлажнив промежность девушки, принялся по-хозяйски орудовать пальцами. — Если хочешь спросить меня, как я догадался, я могу рассказать. Это не секрет, знаешь ли, — заговорил он ледяным голосом. — Во-первых, хотя ты отлично умеешь притворяться, Тома, к сожалению, не обладает такими выдающимися способностями. Я заметил несколько месяцев назад после того, как вернулся из поездки на остров Рито, что что-то изменилось в том, как он смотрит на тебя. Кажется, это был июнь — тогда, я полагаю, между вами все и началось. Его пальцы начали набирать скорость, и Аяка, хотя и была напугана словами Аято, ощутила, что становится мокрее от его ласки. — Во-вторых, от других слуг я узнал, что Тома стал более растерянным и мечтательным. Также старуха Фурута проговорилась, что ты почти не расстанешься с ним во время моих отлучек, и когда вы вместе, ты буквально сияешь от радости. Конечно, она списала это на то, что Тома усердно выполняет свой долг, не давая тебе заскучать в мое отсутствие. Но мы-то оба знаем, что это не так. — М-м-м, — тихонько простонала Аяка, когда Аято вытащил мокрые пальцы и принялся массировать ее клитор. — Наконец, в-третьих, я решил проверить твою кровать. Угадай, что я в ней нашел? Конечно, парочку длинных золотых волос. Во всей Инадзуме не найдется больше человека с такими волосами, как у нашего мондштатского слуги. Но, конечно, он мог бы оставить их, когда пробирался в твоей комнате. Однако, порыскав в его вещах, я также обнаружил твою серьгу. Помнишь, я отдал ее тогда тебе за завтраком и сказал, что она лежала в углу коридора? Так вот, я солгал. Она была в спальне Томы. Прямо под его кроватью. Аято резко подался вперед и навис над сестрой, вновь вогнав пальцы в ее влагалище. Его губы зашептали над ухом сестры, обдавая жаром дыхания: — Как видишь, моя дорогая сестренка, мои подозрения вовсе не беспочвенны. И знаешь, я расстроен даже не тем, что ты трахаешься с моим лучшим другом. Я расстроен тем, что ты врешь мне, что не делаешь этого. Аяка ощутила, как зубы Аято впились в ее шею, и вскрикнула. Затем брат поцеловал место укуса, ущипнул губами мочку ее уха и вновь зашептал, яростно орудуя рукой между ее ногами: — Я люблю тебя, Аяка. И я убью каждого, кто к тебе притронется. Но ты очень, очень меня разочаровала... — Аято... — только и могла в мольбе пролепетать Аяка, но он жадно впился в ее губы, не давая договорить. Щеки девушки горели от стыда и возбуждения, сердце готово было вырваться из груди. Она застонала, но звук был больше похож на жалобный скулеж. Аяка была не в состоянии больше противостоять напору брата... * * * Томе не спалось в этот вечер. Несмотря на обещание, которое он дал Аяке, на душе его было тяжело. Стоило ему увидеть вернувшегося из своего путешествия на Сангономию Аято, как язык едва предательски не выпалил: «Мой господин, я люблю Вашу сестру и прошу у Вас ее руки!» Но он вынужден был остановить себя, хотя все внутри протестовало против подобного обмана. Да, Тома прослыл ловкачом в Инадзуме, но на самом деле секреты и лукавство были ему не по душе. По крайней мере, когда это касалось людей, к которым он питал любовь и уважение. Проворочившись пару часов, он решил подышать свежим воздухом. Он накинул на себя халат и, стараясь не шуметь, прошел по коридору. В комнате господина еще горел приглушенный свет, и Тома подивился, что Аято даже после столь изнурительного путешествия все еще не спит. Тома заключил, что он наверняка работает, и решил заглянуть, чтобы уговорить его отдохнуть, как нередко делал, заботясь о здоровье господина Камисато. Однако, когда юноша подошел к двери, его слуха коснулись тихие звуки, которые невозможно было спутать ни с чем иным... Тома в замешательстве прислушался, и не успел он осознать, кому принадлежит голос, как дверь распахнулась, и перед Томой предстал Аято. На нем был накинут домашний халат, но его волосы были взъерошены, а щеки и глаза горели. — А вот и ты, Тома. Я как раз вспоминал о тебе. Зайди-ка. Тома сделал шаг в комнату и тут же замер. Его сердце пропустило удар, когда он видел, что на кровати его господина лежит обнаженная, тяжело дышащая Аяка. Весь мир рухнул для него, губы безвольно прошептали имя возлюбленной, когда его взгляд встретил ее полные слез и стыда глаза. Позади него что-то лязгнуло, и Тома тут же ощутил на своей шее холод острого лезвия. — Аято, нет! — вскричала Аяка, вскакивая, но ее брат протянул с упоением безумца: — Тш-ш-ш, не надо так волноваться, вы оба. Спокойно. Давайте поговорим спокойно, — он будто бы уговаривал самого себя, но от этого распалялся еще больше. — Вот что, Тома, я знаю про вас с Аякой. Она мне все рассказала. Но, видишь ли, точно так же, как она обманывала меня, она обманывала и тебя. Ты ведь не знал, что мы с ней уже давным-давно любим друг друга, причем совсем не как родственники? Архонты, если бы не введенный прямо перед нашим рождением закон о том, что братьям и сестрам на Инадзуме нельзя жениться, она бы уже давно была моей женой. Но, увы, судьба распорядилась иначе. Острие кинжала укололо шею Томы, но тот, дрожа от шока и ужаса, не знал, что на это ответить. Аято тем временем продолжал: — Я понимаю, что ты не знал об этом — никто не знал. Поэтому я не могу винить тебя. К тому же, ты мой друг, и я дорожу этим. Поэтому я благословлю вас, если только вы докажете, что действительно любите друг друга. Я хочу это увидеть. — Что? — в замешательстве выдохнул Тома, но Аято неожиданно убрал клинок и толкнул его вперед. Парень настолько этого не ожидал, что, пролетев до кровати, споткнулся и упал рядом со вскрикнувшей Аякой. Аято прошел к креслу, что стояло у стены недалеко от постели, вальяжно расселся в нем, подпер щеку рукой и ухмыльнулся: — Ну давайте. Покажите, как вы это делаете в мое отсутствие. Аяка, едва не плача, сжалась на кровати и потупила взгляд. Тома, все еще в недоумении глядя на ее брата, пролепетал: — Я... я не понимаю, чего ты хочешь... — Я разве заикаюсь? — ответил строже тот. — Я хочу увидеть, как вы любите друг друга. Покажите мне, и, может быть, в таком случае я дам вам свое благословение. До ошарашенного слуги только теперь дошел смысл всего происходящего. Он взвился от захлестнувших его эмоций: ярости за обиженную возлюбленную, отвращения от открывшейся мерзкой тайны семьи Камисато, боли от осознания того, что ему лгали два самых близких человека. — Ах ты извращенец! — выкрикнул он. — Я считал тебя своим другом, а ты так поступил со своей сестрой... Внезапно мягкая ладошка Аяки легла на его руку, заставив замолчать. Тома бросил взгляд на девушку, и та произнесла, все еще стыдясь встретить его взгляд: — Не надо, Тома. Мы правда виноваты. И мы должны сделать так, как хочет мой брат. — Но Аяка... — пролепетал Тома в шоке, и тут она притянула его к себе, быстро прошептав на ухо: — Это моя единственная возможность освободиться от этого и вновь стать честной девушкой. Начать все сначала — с тобой. Он сдержит свое слово, я это знаю... Поэтому давай сделаем это... Пока она говорила, ее рука скользнула под его халат и принялась ласкать его член. Тома тяжело вздохнул и закрыл глаза, пытаясь представить, что Аято здесь нет. Но он спиной ощущал направленный на него, словно острие меча, взгляд своего господина. И хотя Аяка очень старалась, целуя его, раздевая и играя с ним, что обычно действовало безотказно, он никак не мог сосредоточиться на приятном. Ему было больно, страшно и мерзко от всего происходящего, и в голове крутилась мысль: «О, Архонт, хоть бы это оказалось страшным сном! Прошу, позволь мне пробудиться!» Но это было взаправду. И это было ужасно. Аяка, без слов понимая своего любимого, в отчаянии опустилась вниз и принялась ублажать его орально. Физическое, животное удовольствие в итоге взяло верх над душевными терзаниями, и Тома застонал, закинув голову назад. Довольная результатом, Аяка легла на спину и раздвинула ножки. Юноша решил, что будет смотреть только на нее, в ее бездонные серые глаза, полные тоски и любви. Он вошел в нее, стараясь не думать о причине, по которой ее влагалище было таким мокрым. Конечно, он должен был заподозрить неладное еще в их первую ночь, когда она проявила не свойственную девственницам сноровку, а он не обнаружил ни капли крови на простынях ее постели. Тома очень хорошо знал Аяку и все ее прошлое, и ни разу она не упоминала мужчину, что научил ее искусству любви. Теперь все встало на места. Горечь сменилась обидой, и, отдаваясь этому чувству, Тома задвигался жестко и быстро. Он надеялся, что чем быстрее они с Аякой кончат, тем быстрее закончится и этот кошмар. — А-а-х, — застонала девушка, заметавшись под ним от прилива удовольствия. Она содрогалась каждый раз, когда его бедра ударялись о ее. Тома хотел бы раствориться в этих хлопках, во влажном чмоканье и в стонах своей любимой, как вдруг... — Ну-ну, не спеши, Тома, — раздался рядом голос Аято. — Любовь не любит спешки. Пальцы господина скользнула по бедру слуги, замедляя его. Затем он сам повелительно задал ритм, который позволил Аяке отдышаться. — Ей больше нравится вот так... Глубоко и чувственно... Я думал, ты это знаешь... В голосе Аято сквозила холодная издевка. Его руки направляли бедра Томы, и у того не было никакого выбора, кроме как подчиняться. Он уговаривал себя, что если это позволит освободить Аяку от человека, который оказался столь ужасным чудовищем, он сделает все, что в его силах. Руки Аято соскользнули с бедер Томы так же внезапно, как схватил его. Он перешел на другую сторону кровати, туда, где покоилась голова его сестры, и требовательно ткнулся концом своего члена в ее губы. Аяка послушно открыла ротик и позволила ему войти. Томе вновь стало мерзко, но Аято продолжал изголяться: — О, простите, забыл спросить: вы же не против, что я присоединяюсь? Ваша любовь столь прекрасна, не могу удержаться от желания приобщиться к ней. Тома не хотел даже визуализировать, как его друг трахает собственную сестру, но вот это начало происходить прямо у него на глазах. Что самое отвратительное, так это то, насколько та привычно сосала его член и даже прикрывала глаза и постанывала от удовольствия. Парень отвернулся, однако тут же вновь услышал голос своего господина: — Почему ты отводишь взгляд, Тома? Мы ведь всегда все делали втроем. И нам было хорошо втроем. Мне вот сейчас очень хорошо. Аяке тоже. А тебе? Юноша не знал, как на это ответить. Его телу действительно было очень хорошо, но разум рушился под напором ужасной реальности. — Посмотри на меня, Тома. Тот поднял взгляд и загнанным волчонком поглядел на своего господина, который повторил свой вопрос с холодной улыбкой: — Тебе хорошо? Краем глаза юноша заметил, что Аяка глядит на него искоса, продолжая сосать член Аято. В ее глазах читалась мольба: «Не останавливайся. Продолжай играть ту роль, которую тебе дали. Продолжай наслаждаться моим телом, он почувствует фальшь, он узнает, и тогда все будет кончено». — Да... — ответил Тома. Аято протянул руку и, как послушному псу, взъерошил ему волосы, а затем схватил за хвост и дернул вниз, так, что голова юноши откинулась назад. — Вот и славно. А теперь давай-ка поменяемся местами. Тома уже окончательно запутался в той игре, которую вел его господин. Он неохотно перешел на другую сторону кровати, а затем Аято скомандовал сестре: «Поворачивайся», и та послушно встала перед ним раком. — Продолжайте, продолжайте, — подначивал Аято, входя в нее сзади. — Дайте мне полюбоваться вами как следует. Аяка вновь взяла влажный член Томы в рот и принялась глухо стонать, когда Аято набрал скорость, задавая ритм и ей тоже. Казалось, что она стала его естественным продолжением и, трахая ее, он будто трахал и своего слугу одновременно. Они втроем стали едины, как во всем, что они делали в часы отдыха. Это новое странное ощущение неожиданно показалось Томе возбуждающим. Его мозг вдруг выключился, перестав крутить мысль об ужасе происходящего, и в голове не осталось ничего, кроме взрыва удовольствия. Бедра юноши сами собой задвигались навстречу глотке Аяки. Девушка громко стонала, ощущая в себе сразу два члена, и если бы ее рот не был занят, она бы своими криками разбудила всю комиссию Ясиро. Аято виртуозно довел ее до оргазма несколькими завершающими резкими движениями, и Тома уже готов был сам кончить, как его господин вновь предложил сменить позу. На этот раз он уложил сестру на Тому и едва ли не сам вставил член своего слуги в ее блестящее и набухшее от вожделения влагалище. Сам он склонился над ними и прошипел, обращаясь к Аяке: — Ну как, сестренка, нравится чувствовать в себе два члена одновременно? — Угу, — простонала та. Аято схватил ее за волосы так же, как до этого хватал Тому и, жадно поцеловав ее в губы, тихо рассмеялся: — Ты всегда была такой ненасытной... Обожаю тебя за это... Затем он взгромоздился сверху и медленно вошел в ее попку. Аяка вскрикнула, ощутив, как ее распирают изнутри сразу два пениса. Когда же Аято задвигался, вновь задавая всем троим ритм, она, чтобы не разбудить весь дом, впилась губами в губы Томы. Тот, прижатый телами обоих Камисато, тоже задвигался, но не так свободно, как его господин — тот вновь был хозяином положения. Парень тоже в некотором смысле ощущал его член, который терся о стенки заднего прохода Аяки. Яйца Аято тоже то и дело касались его собственных яиц, и Тома с удивлением обнаружил, что не испытывает к этому отвращения. Им всем втроем сейчас было невероятно хорошо, особенно Аяке, которая, оторвавшись от поцелуя, возбужденно простонала, приближаясь к очередному оргазму: — Ах, как хорошо... Вы оба во мне... Как же хорошо... Ее вагина пульсировала вокруг члена Томы, приближая к пику удовольствия и его тоже. Он чувствовал, что ему все сложнее сдерживаться. — Аяка... Я сейчас... — Да, я тоже... — Но я тогда кончу в тебя... Аяка пришла в чувство и, обернувшись, хотела обратиться к брату, но тот уже сам вышел из нее и скомандовал принять новую позу. Он уложил Аяку набок, тем самым освободив Тому, и вернулся к своему занятию. Тома же лег вверх ногами, подставил свой член рту девушки, а сам, оказавшись лицом ближе к ее промежности, вставил два пальца в ее влагалище и принялся двигать ими с тем же неистовством, с которым двигался в ее анале молодой господин Камисато. Все трое кончили практически одновременно: сначала Аяка, затем Аято и, наконец, Тома. Юноша, позволив возлюбленной проглотить все, что он в нее выплеснул, изнеможденно передвинулся, чтобы вновь оказаться лицом к лицу с ней. Ее взгляд еще был затуманен от множественных оргазмов, которые юноши подарили ей этой ночью. Внезапно Аяка ощутила прикосновение мокрой щеки к своей лопатке. Она обернулась на брата и увидела, что он плачет. Ее сердце сжалось. — Аято? — позвала она его мягко. — Простите, — надломленным голосом проговорил тот, продолжая обнимать сестру, словно он был утопающим, а она — последней соломенкой, которая удерживала его от неминуемой гибели. — Простите... Тома приподнялся на локте и посмотрел на своего господина. Как бы он ни был зол на него, сейчас тот показался ему столь жалким, что сердиться на него было невозможно. Аято поднял на него взгляд, и Тома удивился, сколько всего в нем отразилось — от холодной глади невозмутимости не осталось и следа, она разошлась, обнажив острые скалы боли, страха, отчаяния и одиночества. — Прошу... Пожалуйста, не бросайте меня... Вы — все, что у меня есть... Аяка повернулась к брату лицом, и перед ней будто бы вновь предстал тот напуганный мальчишка, для которого мир был разрушен и у которого осталась лишь любимая сестра. Она почувствовала, как в горле встал горький ком, и прижала брата к своей груди. Тома тоже безмолвно обнял ее сзади, и его рука легла на плечо плачущего, как ребенок, господина. Некоторое время все трое лежали молча, пока Аято не взял себя в руки. — Вы — самые близкие мне люди, — наконец произнес он. — И я желаю вам только счастья. Даже если оно означает, что меня в нем не будет. Простите, что подверг вас этому унижению. Я сам себе противен... — И ты прости меня, Аято, — ответила сквозь слезы Аяка. — Я должна была поговорить с тобой прямо, а не изменять тебе... Ты тоже прости меня, Тома, что не рассказала о нас с Аято... Я боялась, что ты возненавидишь нас... — Нет, сестренка, ты заслуживаешь настоящей любви, — проговорил Аято. — Ты должна сама определять свою судьбу... — Моя судьба не будет полной, если в ней не будет тебя, братик, — Аяка поцеловала его в лоб. — Я по-прежнему буду любить тебя, ведь ты — моя семья. — А я... — подал голос Тома, — я по-прежнему буду твоим другом. Что бы ни случилось, ты не будешь один. Аято посмотрел на них обоих, и на его лице наконец-то появилась по-настоящему счастливая улыбка: — Спасибо, — затем помолчал и добавил. — Я благословляю вашу любовь именем клана Камисато... И также безраздельно отдаю вам свою любовь. Тома, Аяка и Аято еще долго лежали в тишине. Их тела были переплетены, как и их души, в которых навеки сохранится их общий большой секрет.