Шесть ушек и ладони.

      Пробегающиеся нежнейшими дорожками пальцы, грубоватой огранкой своей, смягчали мордочку в щеках, с её торчащими шерстинками. Прикосновения к ушам особо будоражили, вскидывали грудь в томящемся дыхании и переминали появляющейся улыбкой губы. Немного суховатые, принимали поцелуй за поцелуем, носик на это излишне смешно и непонятно сонно фыркал, образуя складку у бархатного треугольничка. То, как со временем битв подстершиеся подушечки пальцев, уласкивали в своей хватке его голову, добровольно и мягко спавшую в ладони, - очаровывало безмерно расслабившимся телом, облегченными плечами. Это очередной затяжной раз, когда рыжий (льющийся через улыбку и глаза своей ясной хорошенькой теплой мягкостью) обезьян принимал в руки темную шерстку, заходя на слишком нежные на постоянные касания места. И вздыбливал так участки кисточковой грубости, на некую печаль и стыд ушей, стаскивая этими лапками голосок невольный, что так осторожно поднимался из горла, перед этим образовавшийся в расслабленной грудине. С губ скатывался этот звук, плечи размякло приподнимались и он ослабленно урчал, покрываясь мурашками по спине, вызывая вставшей шерсткой багровеющие пятна на щеках.       С особенностью в своих привычно бурных и резких, шумно-энергичных действиях, рядом с ним Укун мягчел, движения из обрывистых растапливались в осторожные, останавливаясь в своей зияющей очень громкой для его слуха активности и замедляясь. Каждое действие начинало топиться в их данной вечности, а голос стихал и в очень(излишне) приятной манере перебирал слова через шепоток над одной из пар ушей. Дрожание, пробирающее пестрые ушки, что он раскинул для любования по аккуратной просьбе, сжало веер в приятном спазме и только после опустил к ладоням. Они касались их так ласково, что скатывало с губ выдох, перед этим задерживавшись ненадолго очередным в груди. Сам с возгораемыми щеками, поддаваясь тому, как он улыбался ему - влюбленно до ушей, затонувши мягко, томными проглядывающими глазами - поглощало и его, стягивая губы обаятельной довольностью. И Макаку это нравилось, он млел от этой улыбки.       Раньше это было непривычно и будоражило, покалывало мыслями, как и утренние осторожные касания носик к носику. Бархатная кожица прямого, аккуратного носика касалась его, с перемычкой почти у густых бровей - лучистые дополнения каждого их совместного утра. Это стало ожидаемым и любимым, привитой заново такой приятной привычкой - не открывать сразу, иногда в томящем ожидании, глаза, и поддаваться на любые ласки в ладонях, зная уже каждый изгиб, по которым проведут его пальцы. И как Укуну нравится слышать потом его смех по ощутимой счастливой улыбке, как раскатисто он отдается из горла, притишиваясь немножко краем губ, расслабленно оседая в выдохе и поднявшемся кадыке. Он любит это; поцелуи и легкие касания к мордочке такой шершавой у шрама, ловить характерные взгляды на себя и поднимать от этого в смехе брови. Эти чмоки немного могли щекотать: и рыжий обезьян тоже засмеялся, видно было его очаровыванные черты, трепавшиеся в этом очень ярком смехе кудри, всю довольность, что выражали губы определенной полосочкой. Их касание к открытой ямке кожи через бровь и правый глаз, легшее на закрытое веко, влажными губами к сухой и чувствительной коже. От радости брало легкое головокружение, наливая щеки новой искренностью вместе с выглянувшими зубками отражено-солнечной улыбки; именно этот поцелуй давался Укуну до смешного сложно, он беспокоился все еще, а мордочка светлая уже сама тянулась, не упускала больше отданного доверия, гладили пальцы в обезболивающем движении по убранным шерстяным локонам. Макак дорожил этим слишком, как и в первый такой момент: протянулись удивленные ладошки, он положил на них свою голову и прикрыл глаза, давая заполнить ушки одним его дыханием и сердцебиением для начала, а потом - новому. Без слов дать шумному дыханию опалить свою шерстку чуть нахмуренной мордочки и опуститься губам прямо на страшную молнию по среди кожи, припасть к выдающим его дрожью ресницам и неподвижному телу глаза.       Касания Укуна были измененными, старыми с другим взглядом, смягчившимися огненными глазами, в которые он заново смог влюбиться, коснуться ладоней и переплести хвосты. Он горел также ярко, настоящим Солнцем, с бескрайней энергией внутри, как и стал теплыми лучами по всей шерстке, давая наконец и его глазам прикоснуться к себе без ожога, остаться его Луной рядом.