***
Это началось, когда они узнали, что он мёртв. Если Ганси в их компании «Мальчик, который выжил», то Ноа — «Мальчик, который умер». Поначалу, смотря на свою смятую голову посреди листвы, ему казалось, что быть живым лучше, чем мёртвым. После знакомства с Ганси и Ронаном смерть стала интересней. «Держись подальше от моей комнаты». Живым или мёртвым. Изображая плоть и кровь, не проявишься в комнате, пока из наушников доносится скрежет электроники. «Не вздумай проходить через стену, если не хочешь умереть во второй раз». Черни больше боялся застрять в этой самой стене. Запах Ронан — свежий, кусачий, морозный — осел на спутанных проводах в углу, на комке одежды на стуле, на клетке Бензопилы. Солёный-солёный. Если взять на кончик языка, то захочется пить? Ноа трясёт, он мигает, словно задыхающаяся лампочка. Смерть периодически вскрывает его, как консервную банку, срезает кожицу с ладоней вместе с возможностью чувствовать ручку двери, притворяться, что его притягивает к земле, а не в неё. — Ронан… Голос, пустой, без оболочки, путается в тишине, как жвачка в волосах. Линч сдёргивает стихшие наушники, рявкает: — Какого хрена? Вон из моей комнаты. Ноа на фоне окна прозрачный, как дымка на плескающейся ночи. — Ронан… Я не, я не-е… Мне как-то нехорошо. — Эй, не исчезай. Что происходит? — Холодно. Очень холодно, и я-я не могу дышать. Пульс слабеет, сердце замедляется, если бы мысли не сворачивались в комок ниток, Ноа бы посмеялся: «Ха-ха, разве можно умереть дважды?» Кожа ледяная, бескровная, конечности почти не сгибаются, будто он снова перетренировался с трюками на доске. — Ро-ро-о… н-анн… ка-я-не-могу… Язык тычется в нёбо, в нижний ряд зубов. Звуки вязкие и тяжёлые. Сон оттягивает голову назад. Ронан тормошит за плечи, хватает ладони. — Ноа, возьму мою энергию. Эй, придурок, ты меня слышишь? Из горла проталкивается хлипкий стон. Ноа кажется, что спина утопает в рыхлом снегу. Голос Ронана проплывает мимо щёк, плутает в сонном пульсе. — Черни, мать твою, слушай меня. Язык тяжелеет, Ноа хрипит. Ладони обхватывают его лицо — полупрозрачное, словно калька. Поцелуй на ощупь, как бумага, тонкий. Ноа жадно вдыхает, обрастает плотью. Ронан держит его дрожь обеими руками. Горло склеивается, сипит: — Ч-что… Зачем ты? Линч чуть взвинченный, смущённый ровно на одно движение кадыка: — У тебя была паника, поэтому ты ни хера не слышал и я не мог тебе помочь. Один из способов успокоиться — задержать дыхание. Поэтому… когда я тебя поцеловал, ты задержал дыхание. Без веса чужих рук ладони пустеют. — Спасибо. Похоже, ты спас меня от смерти, ну, от второй смерти, — Черни улыбается поджатыми губами. — Обращайся. Ронан накидывает на него одеяло, в пухлых объятиях Ноа напоминает скелет. — Можешь пока посидеть здесь.***
Он выпадает из пустоты. Выкатывается, будто рухнул со скейта, скользя по перилам, — от удара рёбра шевельнулись, пульс вдолбился в виски, пополз по всему телу, дыхание плевками поднимало пыль с асфальта. Выступившие слёзы стёр летний воздух. Тёплый, пахнущий пыльцой. Велк надрывно крикнул: «Да умри уже наконец!» Пальцы сплетаются с чужими крепко, как морской узел. Ноа поднимает голову. Ронан — внимательный, взволнованный — смотрит прямо на него. Ноа впитывает тепло, оно течёт по венам, горячее, живое, будто в жилы запустили свежую кровь. Лицо напротив — такое родное, такое красивое в приглушённом свете лампы — белеет, с губ схлынивает краска. Черни тянет из Ронана силы, словно упырь. Согрей меня. Согрей. Лоб касается плеча, Бензопила тревожно воркует: — Керяу… Ладони вскарабкиваются к локтям, в нос бьёт запах железа и пыльный салон «Кабана». У Линча на шее проступают мурашки. — Ого! Ты бы хоть спросил сначала, придурок, — Ронан говорит достаточно тихо, чтобы Ганси не услышал. Черни вздрагивает, глотку скребёт, будто у него разыгралась ангина. — Что это было? — Ронан наклоняется к его уху. Ноа не может пошевелиться, будто один из бедолаг, насмотревшихся в глаза Медузе Горгоне. Язык бесполезно болтается во рту, пока Ганси прощается с Адамом, умасливает недовольного продавца, а Бензопила хохлится в испуганный чёрный комок. Отмирает, когда слышится шёпот Ганси: — Так, что здесь происходит? Ноа моргает, свитер Ронана расплывается на мыльные пятна краски, будто линза без объектива. Линч говорит серьёзно: — У Ноа отгул. — Я потерял… — он запинается, — не было воздуха. Она пропала. Линия… — Он всё ещё держит Ронан за руку, где не сидит Бензопила. — Силовая линия? — Ганси хмурится. Ноа пьяно кивает, одновременно пожав плечами. Тело трясёт, будто его затащили с мороза, как выброшенного котёнка. — Ничего… для меня не осталось. Выпустив локоть из хватки, Ноа встряхивает кистями. Ронан ворчит: — Всегда пожалуйста. Вечером на вопрос о том, как он себя чувствует, он скажет, что не мог согнуть пальцы на ногах до самой Монмутской фабрики. «Это просто правда, а не претензия. Поэтому не вздумай об этом париться, усёк, Черни?» — Спасибо. Я не хотел… Ты был рядом. Всегда был рядом. Ноа отступает от разбитого уродского снежного шара: — О! Блеск. — Да. — Ронан сердито тычет кусок стекла ботинком. — Блеск. Ганси подбирает осколки, возвращается с кассы, держа чек и бумажные полотенца. Рассказывает, что Адам видел призрак женщины у себя в комнате, что силовая линия дала скачок. Они тянутся к выходу, Ноа дёргает Ронана за рукав: — Я знаю, почему ты злишься. Линч издевательски ухмыляется, хотя Ноа точно знает — прощупал все искры в его пульсе, даже не касаясь, — сердце у него заколотилось. — Ну объясни мне, пророк. Ноа отпускает рукав: — Не моё дело рассказывать чужие секреты.***
Ноа проявляется на подоконнике, полу, стуле, около двери, возле кровати. Всегда в приступе «призрачной гипотермии». Всегда, когда Ронан не спит. «Тебе надо что-то делать со своей бессонницей, чувак». «Если я усну, то кто тебя будет откачивать, придурок?» Ганси. Третий полуночник Монмутской фабрики, третий король ночи — тот, кто и привёл Ноа сюда когда-то. Он бы бросил все свои книги, чтобы не дать Ноа заледенеть. Если бы Адам и Блу жили с ними, то тоже бы спохватились. Но комната Ронана была прямо за стенкой. — Ноа, ты здесь, эй? Он падает на угол кровати, прижимая колени к груди, словно младенец в утробе. Мёртвый. — Х-х-хх-олодно-о… Ронан подтаскивает ближе, затылок зависает над его коленями. «Я даже не могу разогнуть шею, боже, я даже не могу…» Он обнимает обеими руками. Ноа сегодня и правда младенец — беззащитный свёрток. Брось, и разлетится, как кубик льда. — Ну же, Черни, включай свою вампирскую способность вытягивать тепло. От живота к горлу скручивает «не могу», наружу выливается кряхтение. — Чтоб тебя. Рука — тёплая, как вечер, когда Ноа ловил светлячков с сестрой, — ложится на щёку, задевает кромку тёмного пятна. Жизнь потухла, вспыхнула, разгорелась от плотно прижавшихся губ, скрюченных кончиков пальцев. Ноги разогнулись, затылок лёг на колени. «Знаешь, иногда, ну, когда я к тебе прикасаюсь, меня будто жарят на вертеле». «Это ты так назвал меня “горячим”, Черни?» Ноа тогда рассмеялся. Сейчас ладонями скользнул к щекам, подался всем телом, наконец в силах прихватить нижнюю губу, толкнуться — осторожно, на пробу — кончиком языка, поймать чужой выдох. Оказаться прижатым к кровати. Тело крепнет, надувается жизнью, когда Ронан задирает свитер, целует живот, едва задевая, словно Ноа растворится от нажима. Черни думает, что исчезнет сейчас, только если его убьют второй раз, а кости развеют по ветру в пяти разных частях света. Нога ползёт по бедру к пояснице. Ронан отстраняется, когда член крепко прижимается к ширинке. — Стой-стой, призрачный донжуан. Ноа мотает головой, не зная, куда деть руки: — Прости, это я виноват, я не… я не должен был… Лезть к тебе в рот с языком? — Просто у меня… никогда не было секса… И когда ты, ну, знаешь, мне снесло крышу. Просто такого чувства не было никогда, даже когда Блу подключала меня к её вечному двигателю энергии. — Ноа падает на подушку, надеясь испариться, не коснувшись её. Ронан молчит до того момента, пока Черни не отважится сесть напротив. — Ты хочешь попробовать переспать со мной? Голос серьёзный, будто они обсуждают контракт на владение всей Генриеттой. Ноа кажется, что его головой окунули в кипяток. — Линч, если ты шутишь… — Не шучу. Только дай мне несколько дней, хочу перечитать статью о том, как заниматься сексом с призраками.***
— Ты уверен? Луна — прожектор, протаптывает дорожку от спутанных проводов стереосистемы до их ног. Ноа подтягивает свои на кровать. — Да, всё хорошо. Снимает с Ронана майку. Посмеивается, сбрасывая свои штаны на пол: — Ну-с, мы выяснили, что с меня можно снять одежду, это уже хорошо. Линч помогает выпутаться из свитера, подмечая с вьющийся ухмылкой: — Ты говорил, что дрочить у тебя тоже получалось. — Да, чувство было почти таким же, как при жизни, но без… Ну ты понял. Ухмылка расползлась шире: — Понял. Получается, в тебе ни крови, ни слёз, ни спермы, ты типа тофу, если бы он был человеком. — Да пошёл ты, — Черни пихает его в плечо, посмеиваясь. — Эй, это моя фраза. Ноа оседает головой на подушку, приподнимается на локтях, когда Ронан достаёт бутылёк из распластавшихся по полу джинсов. — Клубничная? — Обычная. Химозная клубника ужасная на вкус. — На… вкус? Если бы Черни был жив, у него запылали бы мочки ушей. — Ну да, вдруг я решу тебя попробовать, — Ронан подмигивает. Ноа падает навзничь. — Первое: Линч, ты ужасен. Второе: давай уже начнём, пока я не сдох со стыда. Ронан сдерживает шутки про «смерть от оргазма», а Ноа ворчит: «Почему ты мрачно молчишь, когда не надо? А когда надо, тебя невозможно заткнуть?» Ронан в ответ кидает, что он из мужчин, предпочитающих издавать звуки во время секса. Наконец замолкает, касаясь живота одним дыханием, пуская мелкие мурашки вдоль боков. Прямо как у живых. Голова замирает над пахом, бритая макушка серебрится лунной пылью. Язык касается робко, одним долгим движением. Ронан утыкается взглядом Ноа под подбородок: — Ты не против? — Д-да, да, продолжай. Потолок приближается, когда Ронан двигает головой, вбирает в рот. Ноа скользит пятками по простыне, вспоминает, как закрывался в комнате, дожидаясь, пока родители и сестра затихнут. Искал порно минут тридцать, всё посматривая на дверь до тех пор, пока член не тяжелел в ладони, а Ноа не откидывался на подушку под тихое хлюпанье и стоны парня или девушки, чаще парня. В ушах шумит, будто он слышит море, плещущееся в ракушке, ладонь вспархивает ко рту — чужие пальцы обхватывают у основания, жмут, греют. Ниже пупка натягивается спазм, словно Черни снова в своей комнате и завтра опоздает на первый урок. Губы и язык целуют контур головки, уздечку. Ронан слизывает свою же слюну. Ноа вздрагивает в такт — плавно, медленно. Кричать хочется так же громко, как в порно. Он жмурится, закусывая запястье от ласково скользящей ладони. Бёдра нетерпеливо вздрагивают, Ноа стонет, комкая уголок подушки. Выдыхает, закусывая нижнюю губу, когда внизу давит, и-и… — Ронан, — взгляд бегает по потолку. — Я очень стрёмно себя чувствую. Линч усмехается, прижимаясь к внутренней стороне бедра: — Это называется быть мёртвым. — Такие шутки смешны только для живых. — Ноа выдыхает, зарываясь пальцами в одеяло. — Тебе больно? — Н-нет, не знаю, странное чувство…продолжай. Ноа думает, что мог бы сейчас увидеть, как выглядят пальцы, продавливающиеся внутрь, вживую, а не только на экране. — Если больно, говори. — Рука лёгкая и шершавая, нежно ерошит волоски на внешней стороне бедра. — Мхм… Ага. Внутри тепло и вязко. Колено сгибается, жмётся к обнажённому боку. Если Ронан ляжет сверху, то Ноа сможет ощупывать его татуировку. Боже-боже-боже. При жизни нужно было больше времени уделять вопросу веры, может, тогда было бы легче «упокоиться с миром» и поясница бы не выгибалась над кроватью, когда пальцы внутри сгибаются. Тогда бы он не высасывал из Ронана энергию, чтобы накормить худеющее ничто. «При жизни я был больше». — Ронан. Я готов. — Уверен? — Смотрит внимательно, прикрыв белую коленку ладонью. Ноа сглатывает. Ещё немного, и покроется красными пятнами до самой шеи. — Честное призрачное. Потолок сново приближается, трещины — проведи линии, и будут созвездия — клубятся темнотой. Ноа не видит, как резинка облепляет член, как Ронан сжимает его в руке, медленно подаётся вперёд. Ноа задушенно всхлипывает, заслышав тихое: «Бля-я, вот чёрт…» Нащупывает напряжённый пресс. Вспоминает перешёптывания с Блу о том, что Ронан сложен, как какой-нибудь кельтский бог. «Видимо, следующей фразой должно быть, как сильно ты бы хотел увидеть его без футболки». Ты была абсолютно права, Сарджент. — О-опиши, какой я на ощупь. — Ноа ведёт по натянувшимся мышцам. — Мягкий, не знаю, наверное, это сложно объяснить… Когда накуриваешься, то появляется ощущение лёгкости, которая звенит. Хреновое описание, но что-то такое. — Ронан кладёт руки ему на бока, то ли хватает, то ли гладит. Ноа касается костяшек: — Тебе приятно? Ронан усмехается тем резким глухим звуком, который часто издавал, когда Черни шутил. — Честно? У меня ноги дрожат, если я нечаянно раздавлю тебя, не обижайся. — О, не обижусь, просто мой злобный дух будет преследовать тебя до конца жизни. — То есть ничего не изменится. Ничего не изменится. От этого легче сжать за плечо. Тяжелее не кричать, когда низ живота пульсирует и Ноа чувствует — чувствует настоящей плотью — Ронана внутри. Тяжелее не зажмуриться, метнув подбородок к плечу. — Тебе больно? Эй. Ноа слышит, как сердце барабанит под горлом. — Блин, Черни, ответь мне. В ответ он дёргает на себя. К себе. Раздвигает ноги чуть шире. От Ронана пахнет орешником, перьями, разреженным воздухом. Запах ластится между ними, словно кошка, Ноа тянется к нему губами. Линч — молния. Тоже сможет воскресить его, как монстра Франкенштейна. — Ноа, эй, посмотри на меня. Жар его груди обжигает ладони — Черни, ты буквально завис над костром — не сильнее взгляда. Ронан шепчет: — Ты… красивый. Ноа проглатывает «Только для тебя. Хотя бы сейчас только для тебя», запрокидывая голову, оголяя шею под язык. Для тебя. Восторженный, болтливый для Блу. Восторженный, остранённый, болтливый, молчаливый, дикий, несуразный, распылённый для Ронана. Для Ронана мёртвый, для Ронана живой. Иногда, воплощаясь в своей комнате, Черни думал: что, если бы Ронан родился чуть раньше? Учился бы с ним в «Агленби»? Они бы подружились. Сначала бы ненавидели друг друга, а потом поладили, встретившись на криминализированныой вечеринке прототипа Кавински. Ноа бы дал Ронану прокатить свой красный «Мустанг», а Ронан разрешал бы списывать латынь, когда снисходил до того, чтобы сделать её. Ронан бы поцеловал — пылко, неумело — его, подвозя до фамильного особняка Черни. Они бы держались за руки, слоняясь по школьным коридорам, Ноа бы показывал Ронану выученные трюки на скейтборде. Про них бы шепталась вся «Агленби»: «Фу, педики». «Фу, Линч с вечно угрюмой мордой». «Фу, Черни-придурок». Но им бы было — Ноа перебирает в воздухе лады — абсолютно вс-ё ра-вн-о. Ноа бы не умер на силовой линии от удара своей же любимой доской. Он бы сидел у Линча на коленях, борясь с желанием раздеть его прямо здесь, на водительском сиденье «БМВ». Ноа вылизывает привкус арбузной жвачки со слюной. Быть придавленным к кровати, ощущать, как прогибаются пружины, встряхивает почти так же сильно, как тяжёлое дыхание в мочку и плавное скольжение внутри. — Не кричи, Ганси не спит. Как и всегда, пьёт апельсиновый сок, собирая Генриетту по частям. С тем отличием, что в другие ночи Ноа всегда слышал, как он выходит из комнаты, а в эту впивался в Ронана до звона в ушах. Скрёб ногтями кельтские узлы татуировки, крюки, когти и клювы. Раскрывался навстречу. — Ох, Ронан. В их компании считалось тем же самым, что «о боже». Ноа топит вскрик в тепле его рта. Жизнь растёт, как деревце, — сначала тонкая и хрупкая, затем крепкая и ветвистая. Я живой. Живой. И Линч тоже это чувствует. Зажимая себе рот и вздрагивая всем телом, пока слабый укус прихватывает кожу на плече.***
Дом номер триста на Фокс-вей — пристанище для потерянных, разбуженных и мёртвых. Проходи, воронёнок, располагайся. Калла ощупывает его продавленный череп, кровь, заливающуюся в горло, судороги. То, как он приткнулся к Монмутской фабрике, словно бездомный к тёплому огоньку. Касался губ Блу, мягких и осторожных. Кожа Сарджент, как кофейная гуща, маленькие руки на его щеках, заколки-россыпь фантиков в волосах, перекатывающиеся по запястью браслеты. Калла задерживает дыхание. Образ обостряется, будто сквозь кожу Блу прорезались лезвия, запах бензина щиплет кончик носа, словно змеиный язык. Губы шершавые, целуют медленно и напористо, спускаются по шее, руки — мужские, исцелованные шрамами до локтей — лезут под пояс штанов. Каллу пробирает дрожь, когда влажный язык слизывает могильный холод с груди, а пальцы робко скребут шею с окантовкой татуировки. «Рона-а-ан, пожалуйста, согрей меня…» Она смахивает причмокивание, смешки, влагу на торсе, словно вуаль, — её белёсый пар укрывает улыбку без плоти, чёрные воронки черепа вместо глаз, трухлявую грудную клетку. Ноа бы отпрянул, если бы Калла не шарилась в его голове, словно в коробке с нитками. Твою, мальчик, мойры, уже давно обрезали. «Она же не скажет ему?» Больше своей одержимости демоном, пещер и стрёмных новых способностей Адама он боялся, что Ронан увидит то, что от него осталась на самом деле. Разложившееся, обглоданное ничто. Нечто, что он на самом деле целовал. Калла отпрянула. — Добро пожаловать домой. Оставайся сколько захочешь. Сколько ему осталось до блестящей на солнце пыли? — Спасибо. За всё. Он пятится, готовый проявиться на заднем дворе или раствориться в тени лестницы. Калла окликает, всматриваясь в пятно на скуле. Взгляд у неё зоркий, как у египетской кошки. — Эй, Ноа, скажи ему. Скажи ему правду. Тьма пружинит о спину, выталкивает лицо и уголок плеча на свет. — Я не могу… Я… Боюсь. — Он не разозлится. Ему, возможно, понадобится время всё переварить, но он не разозлится. Её голос мягчает, как бывало у мамы, когда она видела, как сын опускает голову, только бы не смотреть ей в глаза. «Когда ты такой потерянный, я не могу на тебя кричать». — Я постараюсь. Темнота укрывает его, как плотное одеяло.***
Ноа знал, почему Ронан злился. Из-за смерти отца, из-за дома, в который он не мог вернуться, из-за Диклана, из-за секретов, из-за того, что злость для нового Ронана с бритой головой и воронёнком в клетке стала основной эмоцией. Что там говорила семья Ганси о злости? «В этой булочке есть немного гнева, не так ли? Да, кажется, самую малость…» Можно было сократить до девяти букв и трёх слогов: Ронан Линч. Который почти всегда сбавлял агрессию до минимума, когда Ноа был рядом. — Такими темпами ты превратишь меня в Ледяного Джека. Который всегда забирался под одеяло после секса. Они ютятся в узкой кровати, Ронан ухмыляется, пряча мёрзлую дрожь вместе с тем, как тяжело на самом размыкать челюсти. Ноа выпивает из него жизнь с каждым неумелым засосом на шее, исчезающим раньше, чем приходит утро. Вот тебе настоящий «поцелуй дементора», Джо. — Прости, у меня не получается это контролировать, будто… Такова моя природа, как в притче про скорпиона и лягушку. — Не парься. Я крепкий, но… Улыбка растекается — довольная и косая, словно из него не выкачивали жизнь при каждом прикосновении. — Но кто бы знал, что ты тихоня днём, а ночью укатаешь кого угодно. Ноа морщится, будто в глотку разом залили весь лимонный сок в мире. — Ф-у-у, не-ет, замолчи, это ужасно. Смех Ронана обнимает теплее одеяла. Когда лето закончится, Ноа будет бояться не услышать его сильнее, чем стонов. — Если я внезапно отрублюсь, то не бесись, просто ты буквально затрахал меня. — Линч, если ты не заткнёшься, то я придушу тебя. Сонные глаза Ронана блестят. — Сев мне на… — Нет! — Ноа выдёргивает подушку из-под головы, шлёпает Ронана по лицу. Тот закрывается руками, гаденько подмечая, что он теперь не просто в сексуальном рабстве, его ещё и бьют. В конце учебного года, после одержимости демоном, умирающего леса, Каллы. Прямо перед выпускным Ноа найдёт его собирающим вещи. «Прощай, “Агленби”. Я сваливаю отсюда. Сейчас самое время поговорить, Черни». Ноа сядет на кровать, вдохнёт запах орешника с ворота его куртки — он пахнет, как Амбары. Он возвращается домой. Скажи ему. Скажи ему правду. Опустит голову, будто на плечи обрушился снег, — он теперь неказистая фигурка в стеклянном шаре. Подбирая слова и запинаясь, Ноа будет думать только о том, как Ронан смеялся, завернувшись в одеяло.