Тогда была осень

Небо пылает — Йошинори видит это, когда наконец опускает кисть и выглядывает из-за холста. Солнце начинает садиться за горизонт, все краски стягиваются именно к нему, к ослепляющему шару, сейчас кажущемуся таким огромным. Много времени прошло — вечер уже кочует в ночь. Лучи касаются светлых волос, откликаются бликами на очках, и Йошинори жмурится, возвращается к картине. Закончена. Ушло две недели, четырнадцать вечеров, проведенных на террасе, один на один с закатами и морем. С расстояния в пару шагов выглядит лучше, чем сблизи, так детали замечать проще. Йошинори доволен. Плеск моря стал настолько привычным, что иногда Йошинори перестает его слышать. И восклики чаек больше не раздражают. Дожди здесь нечастые, целыми днями греешься на солнце, впитываешь тепло, которого раньше был лишен. Вечером свежее, из-за моря в особенности. Йошинори снимает очки, трет глаза, надевает очки обратно и устремляет взгляд вдаль. Здесь редко ходят корабли. Но если ходят — пристань все равно с другой стороны острова. Йошинори вдыхает морской запах, к которому привык, смотрит влево, на пальмы, которые видны из окна их спальни, затем скользит взглядом по ярко-персиковому небу. Все закаты здесь невообразимые, ради них нежалко было бы продать душу. И взгляд возвращается к картине. Она словно фотография. Йошинори удовлетворенно вздыхает, берет обычную дощечку, что служит палитрой, кисти, масляные краски и, оставляя картину сохнуть, уходит с террасы. Внутри уже темновато. Йошинори покидает палитру и кисти на подоконнике, осматривается — надо же, коварные масляные краски не оставили следов ни на руках, ни на белом халате. Тогда — в гостиную. За обеденным столом, не меняя положения, работает тот, из-за кого они здесь. Нет — благодаря которому они здесь. Йошинори счастлив так скоро закончить картину, и он хочет показать ее ему, пока она не продана в местную галерею. Минутка размышлений — и Йошинори так же тихо, как всегда, подходит к столу и присаживается на мягкую табуретку рядом. — Там такой красивый закат… — пробует начать разговор. Скоро догорит — закат то есть. Нежный ветерок качает тюль, закрывающую проход на террасу. — Я еще не закончил, — механически отвечают Йошинори. Йошинори подавляет готовый вырваться тяжелый вздох. В последнее время он теряет ощущение жизни. Он боится почувствовать абсолютную пустоту внутри, боится вдруг осознать, что вновь все потерял. — Джихун, — с этими словами он накрывает его руку своей ладонью и смотрит с мольбой. В руке Джихуна — компьютерная мышь, глаза не отрываются от экрана ноутбука. Звук нажатия на клавиатуру и клацание мыши слышатся практически беспрерывно. Эти две недели он только работает. Йошинори предпочитает не докучать, держится подальше, сильно не настаивает, даже когда Джихуна невозможно отвлечь, а желание провести с ним время настолько велико, что хочется выть. Он рядом, он близко, но это не то же самое. — Я же говорю, что занят, — слегка раздраженно бросает Джихун. Он даже не удостаивает Йошинори взглядом. И Йошинори в шаге от того, чтобы заплакать, ведь обидно. Он не злится на Джихуна — он не умеет это делать. И ему страшно подумать, что так они и начинают отдаляться, что хорошему все-таки приходит конец, что все будет утеряно навсегда. Его так легко расстроить. Так легко одной неверной фразой испугать, заставить ворох мыслей бесчинствовать в голове, а потом загнаться в угол и дрожать от страха. Остаться одному — никогда, ни за что. — Пожалуйста… — тихо говорит Йошинори и немножко сжимает руку Джихуна. Но этого «немножко» достаточно, чтобы все полетело к чертям. Чистый от удаленных строк экран пялится на Джихуна в ответ. Весь ужас ситуации осознается им мгновенно. — Черт… — И он не верит, что две недели оказались потрачены впустую. Джихун случайно нажал кнопку «Удалить», а когда хотел выбрать «Отмена», курсор промахнулся и в этот момент Йошинори сжал его руку. «Удалить навсегда». Джихун смотрит на Йошинори — тот закусывает нижнюю губу с внутренней стороны. Джихун кидает еще один взгляд на экран, которому словно стыдно быть белым листом. Брови падают и хмурятся. — Я работал над этим две недели. — Прости, — вполголоса говорит Йошинори, и до него доходит, что надо убрать руку. — Йошинори, — через стиснутые зубы произносит Джихун и медленно выдыхает, на секунду закрывая глаза, — ты понимаешь, что работаю я ради нас обоих? — Нельзя так засиживаться, без перерывов. Я же по себе знаю… Я хотел, чтобы ты передохнул. Прости… — У меня есть сроки, в которые нужно уложиться. Какой тут отдых?! — вспылил Джихун, и от его повышенного тона Йошинори хочется засесть в уголок и переждать эту бурю негодования. — Мне просто нужен покой. Это сложно устроить? Так сложно набраться терпения? Ты постоянно требуешь внимания. Что я должен делать? Ты же видишь: я занят! Он замолкает, но ненадолго. Йошинори держит взгляд на своих руках. В груди — мешанина из обиды и стыда. — Чего тебе не хватает? Я ведь никуда не ухожу, я всегда рядом. Этого мало?! — Да, мало, — шепчет Йошинори. Как будто не услышав его ответ, Джихун продолжает: — Я даже поработать не могу без того, чтобы меня не дергали. Войди в мое положение наконец! — Он захлопывает ноутбук, выходит из-за стола и — собирается ли замять этот спор? Похоже, что нет. — Это тебе хорошо: зарабатываешь любимым делом. А мне — сиди по двенадцать часов да горбись над тем, что ненавидишь! Ты не понимаешь, что у меня не хватает времени? Господи, все ты понимаешь! — Конечно, я просто… — Йошинори встает следом, но его перебивают: — Тогда какого черта ты хочешь от меня так много?! — Уже и руки жестикулируют — такова злость, которая обрушивается на Йошинори. — Ну хватит… — растерянно просит Йошинори и замечает, что губы дрожат, а глаза печет. Сердце захлебывается в горечи. — А что — хватит? Я и так делаю все, что могу, но ты все равно требуешь больше. Ты такой эгоцентрик, Йошинори! И хоть бы раз подумал: может, сейчас неподходящее время? Я повторяю: какого черты ты хочешь от меня так много?! Оранжевые лучи падают на левую сторону его лица. Глаза — огоньки, маленькие, но опасные, смотрят на Йошинори так, будто он в общем-то недостоин его внимания. Джихун никогда прежде не повышал голос. Йошинори боится дотронуться — обожжется ли? Сейчас, затравленный, уперся взглядом в пол и осторожно произносит: — Ты же знаешь. Ты все прекрасно знаешь, я просто не… Он не слышит уточняющего вопроса после того, как смолк, потому глаза находят Джихуна, обнаруживают его все еще с суровым выражением лица. Голова — вниз, Йошинори медленно приближается к нему и, почувствовав на щеке первую слезу, утыкается лбом в плечо. — Я не хочу, чтобы все повторялось, — шепотом говорит он. Джихун чувствует это отчаяние, как чувствовал всегда. Дыхание перехватывает, мрак в голове рассеивается. Йошинори — на ладони, его уязвимостью можно играть, но Джихун этого не делает и не сделал бы никогда. Подбородка касаются чужие светлые волосы, резко контрастирующие с его темными, и он кладет одну руку на затылок Йошинори, а другой —обнимает. Идет переосмысление сказанных в порыве гнева слов. Не стоило этого говорить. Не стоило спрашивать о том, на что он и так знает ответ. Не стоило заставлять его ронять слезы — и без того Йошинори слишком много их пролил. Джихун был магистрантом, когда заметил Йошинори среди толпы четверокурсников. Сначала он выделился для него тем, что был единственным, на лице которого никогда не удавалось увидеть улыбку, единственным, кто стоял особняком и не вникал в то, что происходило вокруг. Его не замечали. Он был никому не нужен. Джихун не знал, что такое бывает, — к концу учебы у всех так или иначе заводятся друзья или на крайний случай находятся знакомые. Много времени Джихун проводил в стенах университета. Он был активистом в том, что касалось научной деятельности, рад был участвовать во всяческих мероприятиях и организовывать их. Ему нравились преподаватели, а он нравился им. Желание достичь целей мотивировало на новые свершения, а любовь к учебе помогала в этом, тем более, что ничего не могло помешать: повезло Джихуну жить в обеспеченной семье. Проходя мимо той или другой аудитории, Джихун ненароком цеплялся за блондина, сидевшего на дальнем ряду у окна и целиком погруженного в свои мысли. Иногда он дремал, сняв очки. И лицо у него всегда было печальным. Изредка, минуя скамейки для ожидания или скамейки на территории корпуса, Джихун видел, как он что-то зарисовывал. Было в этом нечто волнующее. Джихун считал его недоступным, закрытым для посторонних угрюмым юношей, который романтизирует жизнь, представляет себя главным героем с трагической судьбой, холодно относится к окружающим во имя поддержания статуса таинственного одиночки с кучей психологических травм, которые обнажаются, лишь когда он позволяет сердцу открыться перед избранным. Но что оказалось единственной правдой середь этого — наличие психологических травм. Однажды Джихун очутился в деканате по просьбе самого декана. Декана он застал в задумчивом и озадаченном состоянии. Тот держался за лоб, смотря в какую-то папку, и вздохнул, едва магистрант вошел в кабинет. — Извините?.. — деликатно оторвал его от занятия Джихун. — Присаживайся, присаживайся, — махнул тот рукой, — я тут разбираюсь кое с чем. Ума не приложу, что и делать… Папка — это было досье, и видимо, на одного из студентов. Поначалу Джихун счел наглостью лезть не в свое дело, но все же поинтересовался: — В чем дело? — Да вот, есть у нас такой Канемото Йошинори, посещаемость у него хромает, а успеваемость приемлемой даже язык не поворачивается назвать. На парах отсиживается, а не учится. И вроде как — отчислять, да? Но… Джихун наклонил голову, ожидая продолжения. — …Но жизнь у него и так по наклонной. Куда его выгонишь? — А что у него случилось? — Возьми, почитай… Йошинори рос в обычной семье — родители, старший брат, — но лишь до определенного момента. Они проживали в съемной захудалой квартирке на втором этаже потрескавшегося дома в довольно опасном и неблагоприятном районе. Можно сделать вывод: с деньгами не ладилось. Родители захотели подзаработать, но нечестным путем — связались с криминалом — благо, что детей не впутали. Однако набрались одних неразрешимых проблем и долгов вопреки слепым надеждам. Йошинори было четырнадцать, брату — восемнадцать, когда, вернувшись со школы и включив свет в квартире, они увидели безвольно покачивающиеся на жгутах тела родителей. Дело быстро закрыли: судить покойников не было смысла. Те решили избавиться от проблем путем совершения двойного самоубийства — пускай себе, не стали заморачиваться. А братья продолжили жить там же — других вариантов не было. С похоронами помогали соседи и социальная помощь, но с остальным пришлось справляться самим. Старший к тому времени окончил школу, сразу пошел работать, а Йошинори учился. Опеку над братьями попросили взять соседей снизу, но это было лишь формальностью. Многодетной семье не нужны были еще голодные рты. Так что в действительности братья жили одни и управлялись с делами тоже одни. В каких бы долгах ни оказались братья, они не прибегали к крайним мерам, дав себе слово не совершать ошибок родителей. Старший был смекалистый и изобретал самые разные способы заработка, а младший помогал чем мог, но и учебу не забрасывал. Родственников, готовых протянуть руку помощи, либо не было, либо они молчали. Йошинори казалось, что он ходил по шаткому мосту, ведь лишился необходимой поддержки родителей. На брата возложилась полная ответственность практически за все, но стать независимыми и самостоятельными пришлось обоим. Йошинори поступил в университет на условиях стипендии для сирот, однако она не покрывала всю стоимость обучения, поэтому нужно было брать кредит. Но Йошинори это не остановило, он получил место в общежитии, брат продолжил сводить концы с концами дома, и все вроде бы устаканилось. Когда Йошинори перешел на второй курс, его брата не стало. Арендодатель возмущался неуплатой за квартиру, пришел на порог дома, открыл дверь и столкнулся с повесившимся парнем прямо в коридоре. Как оказалось, тот был совсем беден и не справился с этим давлением. Почему он не писал брату? Наверное, не то что на телефонную связь, но даже на отправку письма денег просто-напросто не хватало. А просить взаймы было стыдно, да и не у кого. С тех пор Йошинори остался один. У него не было пристанища, у него не было близких. Его выкинуло в этот бескрайний мир и завертело вихрем. Оторвало от единственного островка безопасности и швырнуло на затопленную транспортом проезжую часть. Испугавшись, он оградился от всего и всех и не смел подать голос из тени. Джихун прочитал просто перечисленные сухие факты в досье, а остальное додумывал сам. Но теперь, по крайней мере, стало ясней. Он вернул папку декану и сказал: — Не отчисляйте. У него столько случилось, а это… это добьет его. — Понятное дело, — все еще колеблясь, вздохнул мужчина, — но он же не один такой. Всем им не повезло по жизни. Ничего ему диплом не даст, если продолжит в том же духе учиться. Тишина воцарилась в кабинете. Декан откинулся на спинку кресла, сложил руки в замок и подпер подбородок, окунувшись в раздумия. Для Джихуна же было все очевидно, и он настоял на своем: — Не отчисляйте. Может, я смогу что-то сделать. В любом случае, постараюсь. — Вы знакомы? — удивленно спросил мужчина. — Ох, было бы здорово, если бы ты направил его на верный путь, Джихун! Джихун впервые в жизни сталкивался с таким. Видеть сломленнных персонажей в фильмах и сериалах — одно, а встречаться с такими людьми в реальности — абсолютно другое. И Джихуну хотелось помочь. Казалось, что рано или поздно Йошинори совсем разочаруется в жизни и повторит судьбу брата, а Джихун не мог дать этому случиться. Как только Джихун откопал расписание пар его группы, так отправился на поиски Йошинори. Когда он увидел его, запнулся и не сразу сообразил, с чего начать. Йошинори с закрытыми глазами сидел на широком подоконнике, прислонившись к стене, и вместе с несколькими студентами ждал преподавателя у запертой двери аудитории. Джихун оглянулся: одногруппники четверокурсника переговаривались между собой, не оставляя в сторонке никого, помимо Йошинори. Тот вновь оказался отщепенцем. Джихун остановился перед ним и выжидательно взглянул на него — Йошинори ведь должен был услышать шаги или почувствовать чье-то присутствие так близко. Но — ничего. И глаза не приоткрыл. Тогда Джихун понял: он спит. Не теряя времени, которое у него тоже было не резиновое, потряс Йошинори за руку — и наконец. Джихун подождал, пока растерявшийся Йошинори придет в себя и слезет с подоконника, и начал: — Прошу прощения, что отвлекаю. Ты ведь Канемото Йошинори, верно? Дело в том, что… — и Джихун резко передумал: не хотел заблаговременно омрачать мысли Йошинори. — Нет, давай так: можем ли мы встретиться сегодня после занятий? Нужно кое-что обсудить. Йошинори посмотрел по сторонам, словно искал у кого-то спасения, и молча кивнул. Он и представить не мог, что от него понадобилось кому-то незнакомому, притом такому представительному, как Пак Джихун. — Значит, встречу тебя на первом этаже, у выхода. Не волнуйся, просто есть разговор, — улыбнулся Джихун, поклонился и ушел. Ближе к вечеру поднялся ветер и нахлынул мелкий дождь. Спускаясь по лестнице, Йошинори с унынием думал о том, что ни зонта, ни теплой верхней одежды у него нет. Утепленная худи, джинсы и кроссовки — набор не очень для середины холодного сентября. Джихун, в свою очередь, держал зонт наготове и, завидев Йошинори, озарился улыбкой. Они направились в кофейню, что была недалеко от корпуса, и сели там за самый дальний столик — у Джихуна было предчувствие, что так Йошинори будет спокойнее. — Я плачу́, — сообщил Джихун. — Спасибо, но не стоит, — отодвинул меню Йошинори. Джихун подмечал, что каждый раз, как Йошинори приходил в столовую, то шел за обычной водой и никогда не ел столько, сколько другие проголодавшиеся студенты. Такое отношение к еде тревожило Джихуна. — Не стесняйся, — сказал он. В тот момент, когда все-таки по настоянию Джихуна чашки с чаем и блюдца с десертами появились на столе, Джихун решил подступиться к теме разговора: — Я понимаю, что не имею к этому никакого отношения, но декан обеспокоен твоим рейтингом и… Прошу, угощайся. — Йошинори неуверенно обхватил чашку и отхлебнул горячего чая; язык и горло приятно обожгло; он оставил ладони греться на чашке. — Это ведь последний рывок, правда? Четвертый курс, дипломная работа, защита — и все. Не думаю, что сейчас самое время прогуливать занятия. Йошинори наконец-то поднял взгляд на Джихуна: тот слегка поджал губы, отчего щеки округлились, и пару раз хлопнул глазами, то ли ожидая от Йошинори каких-то слов, то ли думая над продолжением своих. — Твои оценки быстро катятся, — упомянул Джихун, — в лучшем случае придется распрощаться со стипендией, а в худшем тебя… отчислят. Йошинори понаблюдал за двигающимися листьями чая на дне чашки и выдохнул. Сведенные брови ни на миг не расслаблялись, и создавалось ощущение, что он напряжен каждую секунду своей жизни. — Из-за работы я очень много пропускаю, — тихо сказал он, — и сил нет… учиться. Он покачал чашку — парок подернулся и вновь устремился вверх. Йошинори ни в какую не хотел смотреть на Джихуна и не шел на контакт, но Джихун уже поставил цель и не собирался от нее отказываться. — Я понимаю. — Он не понимал: проблем с деньгами у него никогда не было. — Не каждому под силу это совмещать. Ты молодец, что пытаешься. И, в общем… я хотел предложить свою помощь. В конце концов они встретились глазами. Джихун помешивал ложечкой чай и расслабленно смотрел на четверокурсника. Йошинори чувствовал себя очень глупо: было невдомек, зачем эта помощь Джихуну вообще сдалась. — Я не буду уговаривать, если откажешься, но еще не поздно вытянуть рейтинг, — подбадривающе произнес Джихун. Он надеялся, что не давит на Йошинори. — Ну… допустим, — качнув головой, сказал Йошинори. — И чем вы… или… а как мне к вам обращаться? — Ох, прости, я даже не представился! — воскликнул Джихун и тотчас поклонился. — Пак Джихун. Обращайся ко мне как к другу, если удобно. Уши Йошинори покраснели — и отнюдь не от холода. — Ты уже выбрал тему для диплома? — Даже не читал. К своему изумлению, Йошинори услышал тихий смешок, а не вздох разочарования. — Ничего, есть еще целая неделя, чтобы решить. — Джихун замолчал; считаные секунды они смотрели друг другу точно в глаза. В конечном счете Джихун прокашлялся и заговорил: — Йошинори… если нужен будет совет, я всегда рядом. Я знаю, что наше знакомство очень внезапное, ты не ожидал, и я, наверное, смущаю… — Смущался не один Йошинори, по секрету сказать. — Но не отказывайся от помощи, если она правда тебе нужна. — Зачем тебе это? Большие глаза Йошинори либо следили за Джихуном не отрываясь, либо где-то прятались. У него всегда были глаза большие и потерянные, словно его удивляло все. А Джихун и сам не знал ответа на его вопрос. Он часто видел то, насколько разбит был Йошинори. Он боялся однажды прийти и узнать, что один из студентов покончил с собой. Ему постоянно казалось, будто он что-то упускает, но что конкретно и почему это «конкретно» наталкивало на мысль о Йошинори, не до конца понимал. Джихун выдохнул и ответил: — Ты неплохо учился вначале. Насколько я помню, твоя научная работа даже выиграла в одном конкурсе. Ты не проблемный, и преподаватели знают, что неглупый. Я спрашивал, можешь мне верить. Поэтому… у тебя еще есть шанс. Йошинори думал немало. Он стеснялся впускать в свою жизнь нового человека, хотя был уверен, что он пробудет в ней недолго. Стеснялся и не был готов, но кивнул. Кивнул, поскольку очень хотел помощи хоть от кого-то. Они оставили блюдца и чашки пустыми, договорились через пару дней встретиться в библиотеке и распрощались. Йошинори шел в общежитие обескураженным… но и заинтригованным. То, что на него кто-то обратил внимание, было совсем новым. Йошинори догадывался, что Джихун поступил так по просьбе преподавателей, но с другой стороны — почему попросили именно его? Почему думали, что согласится? Ведь и своих забот у него наверняка достаточно. А Йошинори так неловко перед ним, так неловко отнимать его время. Но если бы Джихун не предупредил о том, что его грозятся отчислить, то было бы хуже. Йошинори уже сомневался, что сможет жить лучше. Пока университет давал общежитие, все еще куда ни шло, но о том, что будет после выпуска, Йошинори не имел понятия. Скопленных денег не хватало бы на съемную квартиру, только если на комнату или квартиру без удобств. Бедность пугала. Есть ли оттуда выход? Есть ли способ обойти ее? Не покинула ли Йошинори удача? Может, в жизни случилось бы чудо, и… А разве оно не случилось? В библиотеке они выбрали тему для диплома, разобрались с ее структурой, а также обсудили, как можно максимально подробно и колоритно раскрыть тему. Джихуну приходилось вытягивать из Йошинори его же мысли, потому что тот боялся делиться ими. Йошинори — это тот человек, который предпочтет не сделать, чем сделать и потерпеть неудачу. Но Джихун ясно дал понять, что это не вариант. Мысли — главное средство, поэтому необходимо было учить Йошинори без страха высказывать свое мнение. Правда в том, что мнение Йошинори было копеечным. У него всё отбирали, а он не мог противиться, не мог ничего поделать. «Жизнь явно не для бедных», — услышал он на похоронах брата. Ничего в этом мире ему не принадлежало. У одних есть друзья, у других —семья, у третьих — спокойная жизнь, в которой не надо себя ограничивать и постоянно беспокоиться о мелочах. Йошинори же терпел лишения, которым, казалось, не было конца. В тот день была дождливая погода. Джихун спросил насчет встречи на выходных, и Йошинори кивнул, думая, как же ему совмещать работу, учебу и в придачу эти встречи. Он захотел остаться в библиотеке подольше — желания возвращаться в общежитие никакого не было — и собирался как можно медленнее, смотрел в окно, по которому барабанили капли. — Йошинори, — позвал Джихун, заметив это, — у тебя все получится. Не только с дипломом. Йошинори опустил голову, щекам стало тепло. Вдруг Джихун тронул его за рукав и качнул головой в сторону выхода, предложив уже идти. Йошинори не отказался, и они вышли из университета под зонтом Джихуна. И Джихун проводил Йошинори до общежития. Мерзостная осень… Йошинори ненавидит ее. Ненавидел и тогда, особенно тогда. Смерти близких людей пришлись на осень — со смертями она поэтому и ассоциировалась. Осень пахла депрессией. Осенью хотелось уснуть и больше не проснуться. Сердце оплетало тоской, жизнь будто замедлялась, теряла значение и ценность, а Йошинори нечем было дорожить. Дни тянулись вереницей одинаковых кадров, и как бы ни стремился Йошинори что-то изменить, ничего не выходило. Он не знал, ради чего ему жить и стоит ли это стараний. Он — это иголка в стоге сена, причем в самом обычном смысле. Он затерялся и потерял самое важное в жизни. Ноги подкосились, потому что опора под ними затрещала и проломалась, но!.. …Но руки еще хватались за уцелевшие доски моста. Йошинори жил с надеждой, что однажды станет лучше, что однажды уже не будет так тяжело. Если бы только кто-то сказал, что это не конец, что все получится… И тот день, когда Джихун и произнес именно это, перевернул жизнь Йошинори вновь, только теперь с головы на ноги обратно. Спустя пару подобных встреч Йошинори понемногу начал вливаться в процесс. Джихун не думал, что это будет так медленно, однако не смел торопить. Времени было достаточно. На самом деле он бы твердо сказал, что Йошинори — самый сильный человек, которого он когда-либо встречал. С пониманием того, что ему нужно много времени, Джихун продолжал ждать. Иногда встречи срывались — Йошинори уведомляли с работы, что есть возможность взять дополнительные смены, и тот без раздумий их брал. Он работал на полную ставку, но не пять дней в неделю, что позволяло иногда появляться в университете. Джихун удивлялся: как же такое может быть, что Йошинори вынужден идти на это? Неужели ему как обычному студенту не хвататало бы денег со стипендии и с какой-нибудь подработки? А потом он понял, что все это ради будущего — ради такого будущего, где жизнь — это путь, а не попытки выжить. Йошинори все время гадал: окажется ли эта осень его последней? Обычно сентябрь без особых волнений пережить удавалось, с началом октября уже начинались проблемы, а ноябрь… ноябрь становился настоящим испытанием. Серое небо, бесконечные дожди и наготу без единого зеленого листочка уже было невмоготу видеть при выходе на улицу. Противная морось раздражала, повышенная влажность делала воздух холоднее, и такая погода обычно вызывала мигрени. Каждый раз Йошинори ко всему чувствовал глубокое отвращение и жил с этим, пока удача хотя бы не промелькнет. Однако этот ноябрь был не такой. Было уже не так одиноко и горько. Нет, все не произошло по щелчку пальцев — наоборот, все происходило в темпе Йошинори, медленно и осторожно. Однако разница ощущалась. И, кажется, тогда-то жизнь начала налаживаться. В конце месяца Йошинори, сделав домашнее задание по случаю освободившейся минутки, посмотрел на унылые бетонки за окном и подумал об очередной встрече с Джихуном. Йошинори ждал этого, и ждал с предвкушением, пусть и не признавался себе в этом. Помощь Джихуна играла весомую роль, и Йошинори допустил мысль, что, может быть, не все в конце концов закончится ужасно. Джихун был деликатен и мягок, терпелив и внимателен, и со временем Йошинори становилось с ним комфортнее. А в конце декабря Джихун неожиданно сказал: — Знаешь, скоро ведь Новый год, и я подумал, может, ты захочешь отпраздновать вместе со мной? — Йошинори продолжал смотреть на него, а Джихуну становилось все более и более неловко. — Почему я? — Ну… — Он опасался, что, сказав прямо о том, что хотел бы продолжить общение и сблизиться, отпугнет Йошинори, поэтому запнулся и не смог придумать ничего лучше, чем: — Мне не с кем праздновать. Йошинори, само собой, не поверил, но раз Джихун приглашал… Они с братом и не отмечали никакие праздники, за редкими исключениями: иногда удавалось найти деньги на парочку украшений для квартиры или хорошую еду. Но когда родители были живы, праздники были настоящими праздниками, и Йошинори помнил, с каким энтузиазмом ходил вместе с ними закупаться по этому поводу, декорировал комнату, дарил подарки. — Ну, что скажешь? — Джихун наклонил голову вбок, с интересом глядя на Йошинори. — Хорошо… — Он робко отвел глаза, до глубины души пораженный тем, что Джихун проявляет подобную инициативу. — Можно просто поужинать, дождаться курантов и пойти гулять, — расплылся в улыбке тот. — Будет здорово, если застанем снегопад. Йошинори представил. Представил, как красивы будут хлопья снега, как будет искриться небо от фейерверков, только оттого что в этот день он будет не один. Джихун увидел, что идея ему явно понравилась. Он хотел сделать для Йошинори что-то особенное, не просто помогать с учебой. Он хотел, чтобы глаза Йошинори вновь зажглись, сердце выпало из спячки, а сам он — расцвел. Подошел канун Нового года. Джихун встретил Йошинори на лестничной клетке, ненавязчиво взял за предплечье и повел в свою квартиру. Она у него была просто, но со вкусом обставлена, светлая. Уюта прибавлял мягкий свет торшеров. Джихун был в домашней одежде, никак особо не пытался выделиться: не хотел, чтобы Йошинори было неудобно. Да и ему он сказал не заморачиваться. Шагнув в гостиную-столовую, Йошинори увидел небольшой стол, а на нем — некоторые традиционные блюда и всего одна бутылка шампанского. — Пьешь? — спросил Джихун, заметив, куда устремлен взгляд Йошинори; тот отрицательно покачал головой. — И я нет, но по случаю праздника лишним ведь не будет, да? Одной хватит. Джихун включил национальный канал, на котором через полчаса должны были бить куранты. Они с Йошинори сели за стол… но беседа все не начиналась. Йошинори не знал, о чем можно говорить, не касаясь учебы, ведь одно лишь это их и связывало. Джихун наблюдал за его мечущимся взглядом и в итоге выдохнул, мягким тоном сказав: — Эй, мы можем просто помолчать, не беспокойся об этом. Или, может, к еде приступим? Если честно, пока я это готовил, одной только слюнкой давился. Йошинори засмотрелся на улыбку. Засмотрелся на то, как щурились глаза, в которых никогда не было осуждения, на губы, которые при каждой улыбке растягивались так привлекательно, что хотелось запечатлеть этот момент навечно. Со стороны Джихун не выглядел уж шибко добродетельным. Нельзя было взглянуть на него и моментально вынести суждение: да, он со всеми приветлив и ко всем добр! Однако поступки говорили сами за себя, а для Йошинори они были очень важны. Он не считал, что заслужил всего того, что делал для него Джихун, да и не знал, чем отплатить. На лице Йошинори появилось выражение легкой удивленности. — Все это приготовил ты?.. — Именно, — энергично кивнул Джихун, — надеюсь, у тебя нет аллергий на то, что есть в этих блюдах, и какое-то из них тебе понравится. Ну… приятного аппетита? — Приятного… — Они принялись накладывать еду на тарелки, пока та еще была горячей. На удивление, Йошинори не хотел молчать, как обычно, поэтому робко, но все-таки спросил: — Любишь готовить? И с этого момента комната ни разу не заполнялась тишиной. Джихун начал с рассказа о том, как еще в детстве увлекся кулинарией, мечтая открыть собственный ресторан или хотя бы бистро. Переключался с темы на тему, потому что видел, что Йошинори интересно слушать. Честно говоря, Йошинори мог бы слушать его часами напролет. Что творят эти энергичные люди? Почему их батарейка не садится? Откуда столько энергии и как они умудряются еще и делиться ею? Джихун был именно таким — игривым, бодрым, темпераментным. Для таких жизнь никогда не останавливается, думал Йошинори. Он умел рассказывать красиво и увлекательно, умел заинтриговать и делал все, чтобы в этот вечер Йошинори было хорошо и весело. Йошинори трудно было вывести на улыбку, но брови вскакивали вверх, а уголки губ приподнимались, когда Джихун говорил о чем-то невероятном. В полночь звонко пробили куранты и полыхнули в небе фейерверки. Их блеск Йошинори отчетливо помнит по сей день. А еще помнит, как Джихун воскликнул: «Снегопад! Мы обязаны прогуляться!». Они взглянули на гигантскую сияющую ель, вокруг которой фотографировались люди, и пошли дальше, мимо по-праздничному украшенных магазинов. Улицы пестрели красками, люди с восторженными лицами разговаривали громко и не стеснялись поздравлять незнакомцев с праздником. Едва ли от шампанского было холодно. Ни о каком холоде, ни о каких других заботах мыслей не было. Они пришли на мостовую, откуда хорошо была видна и ель, и яркий каток, и колорит города по обе стороны от реки. Снег невесомо оседал на макушках. Джихун отнял взгляд от ночного неба и взглянул на Йошинори: его очки то и дело запотевали, мокли от снега, а Йошинори протирал их механическими движениями, пока пристально смотрел на падающие хлопья, и ему это не надоедало. Шея у него оказалась голой, куртка — недостаточно теплой. — Как я сразу не заметил, — пробормотал себе под нос Джихун, и Йошинори, вновь теревший очки, почувствовал, как шею обволокло теплом. Вернув очки на место, он заметил концы шарфа, и тепло от шампанского уступило место теплу, которым с ним поделились от сердца. Он спрятал нос в шарфе, руки — в карманах и ничего не сказал. Джихун потоптался на месте, хотел сказать что-то насчет снега, но не сказал. Молчание не было напряженным. Йошинори взялся за ограждение; ладони окатило волной холода. Он был счастлив. У Джихуна впервые получилось на один день осчастливить того, кто долгое время был убит горем, но он не мнил себя героем и не думал, что его заслуга в этом велика. Но оставалось кое-что еще. Джихун вполголоса позвал Йошинори и, когда тот повернулся, еле оторвавшись от созерцания искрящегося снега, дотронулся губами до его прохладной щеки. Руку, которая успела примерзнуть к ограждению, накрыла чужая теплая ладонь. Йошинори отвернулся и потопил взгляд в заледеневшей реке под мостом. Руки продолжали соприкасаться, пока они не двинулись домой. Они мало о чем разговаривали оставшееся время. Йошинори думал, что ему нужно уходить, хотя не имел понятия, куда ему возвращаться, если общежитие закрыто, однако Джихун и не собирался отпускать его куда-то одного. Они переночевали у него, и наутро… наутро все осталось прежним. …Почти прежним. Нет, вообще-то, все уже было не так, как раньше. Йошинори долго вспоминал об ощущении губ Джихуна и его дыхания на щеке. Джихун долго вспоминал о волшебности момента, о снежинках на ресницах Йошинори, о его зардевшихся — не только от холода — щеках. После нового года для них обоих настали каникулы. Свободного времени появилось навалом, и Джихун не преминул оговорить время и место очередной встречи. Только в этот раз он спросил: «Может, будет лучше встретиться у меня?». Это было рисковым предложением, он понимал это и боялся, что оттолкнет Йошинори. Учитывая то, что в Новый год он и так ворвался в его личное пространство, это было возможно. Однако, насколько бы неловко Йошинори все еще ни было, он не отказался. Он не чувствовал от Джихуна угрозы, не чувствовал, что все это делается от скуки и ради смеха. Разумеется, он мог ошибаться… но Джихун не был чудовищем, которое стало бы потешаться над бедным студентом-сиротой, жившим в постоянных ограничениях и лишениях. Все последущие разы Йошинори приезжал к Джихуну домой. Всякий такой раз Джихун трепетно относился к мелочам и пытался угодить во всем, не уставая от этого. После каникул требовалось уже по-серьезному заняться написанием дипломной работы, а на Джихуне вдобавок была и собственная диссертация. Когда он ненарочно заикнулся об этом, Йошинори взволнованно спросил: — И ты вместо своих дел помогаешь мне? — Я же сам и предложил, — недоуменно ответил Джихун и заверил: — Диссертация для меня не особо важна, магистратуру я закончу уж как-нибудь. А вот для тебя написать хороший диплом важно. Так он ответил. И Йошинори совершенно не понимал, зачем все это, если Джихун знал, что кроме как поблагодарить словесно Йошинори не мог больше ничего для него сделать. Но, между прочим, мог: Джихун стремился к тому, чтобы Йошинори улыбался чаще и шире. Ведь зачастую искренняя улыбка самых разбитых людей может озарить светом все вокруг, до самого темного закоулка. Джихун никогда не притрагивался к личным темам, хотя Йошинори был уверен, что он знал о том, через что ему пришлось пройти. Но также Йошинори был благодарен за то, что Джихун не пытался удовлетворить свое любопытство. Тонкая ниточка, их связывающая, со временем крепла. Однако Йошинори не становился раскованней и разговорчивей — это было не про него. Менялось лишь его отношение к Джихуну. Вскоре поводом для встреч стала не только работа над дипломом, но и простое желание поболтать. Конечно, инициатором всегда был Джихун. Йошинори, может, больше и не чувствовал сильное смущение рядом с ним, но привыкал по-прежнему очень медленно. Чего стоило Йошинори под конец семестра вдруг осознать, что Джихун стал значить для него куда больше. Все-таки та тонкая ниточка между ними превратилась в прочную веревку, прижавшую их друг к другу и обвязавшую туго и без шанса перерезать себя. Йошинори узнавал о Джихуне столько нового и вместе с тем не рассказывал о себе ничего. Джихун не знал, правильно ли он делал, что не допрашивал его. С дипломной работой вскользь, но помогал приставленный к Йошинори научный руководитель. И все же пользы было больше от Джихуна. Крупно повезло, что ранее он учился на том же факультете и поэтому разбирался в предмете, в самой его сути. Вскоре подошло время экзаменов, защиты диплома, защиты диссертации Джихуна… Солнце хотя и висело высоко, но не светило столь ярко, потому что было за облачной пленкой. Переливалась река, небольшие волны подкатывал теплый ветер. Джихун стоял на мосту, который теперь не напоминал ничего больше помимо той новогодней ночи. Людей ходило много, поэтому он не сразу заприметил подошедшего Йошинори. — Ну что? — с нетерпением спросил Джихун, упершись взглядом в студента. — Я смог, — выдохнул Йошинори, и выражение его лица смягчилось. Джихун восторженно захлопал глазами не в силах конкретнее выразить эмоции. Он радовался, как за себя. Он захлебывался этой радостью, его переполняло ею, но он застыл. И тогда Йошинори порывисто обнял его, как не делал никогда прежде. Взял и перешагнул черту своих границ. — Спасибо, — прошептал он на ухо Джихуну и обнял еще крепче. — Да не стоит, — ответил тот. — У меня одного ничего бы не получилось. — Йошинори отстранился, обнаружив, что Джихун поймал его ладонь. — Как твоя диссертация? — Шикарно, теперь я магистр, — горделиво задрал подбородок Джихун. Они обменялись улыбками: Йошинори — стеснительная, Джихуна — широкая и сияющая. — Знаешь, — тихо начал Йошинори, — я думал, после выпуска жизнь кончится. — Что? С чего это? — Я бы не выдержал, наверное. Не удалось бы столько скопить. Плохо бы закончил учебу. А куда без денег и с таким дипломом? Так еще и… — На глаза наворачивались слезы. — …Один. — Но все по-другому. Ты все исправил. — Руки Джихуна расположились на плечах Йошинори, он заглянул в его покрасневшие глаза и убедительно, хотя тоже негромко, сказал: — Тебе больше нечего бояться. Джихун не забудет момент, когда поцеловал Йошинори в губы. Это произошло скорее, чем они оба думали. Тогда они только-только начали жить вдвоем: Джихун предложил съехаться буквально через неделю после окончания учебы. Йошинори обрадовался, но перемены пугали его. И все же Джихун был серьзен, а Йошинори постепенно осознавал, что ни за что не хочет терять его. Джихун не забудет момент, когда, глядя в глаза, смотревшие на него доверчиво, понял, что не имеет ничего против того, чтобы Йошинори забрал его сердце, его любовь, его улыбку, его силы, лишь бы это сделало его счастливее, лишь бы никогда он не думал о прошлом, о смерти, о невозможном будущем. Йошинори не забудет момент, когда, глядя в глаза, смотревшие на него с нежностью, понял, что не просто благодарен Джихуну, а по-настоящему влюблен в него; когда понял, что Джихун, который никогда не прочувствует на себе то же самое горе, какое выпало Йошинори, проделал огромную работу и помог ему сделать шаги на пути к исцелению. Они не забудут момент, когда над головой горело закатное небо, фонарь выхватывал их из сумерек, огни города отражались в реке и Джихун потянулся к Йошинори, грея его руку в своей. Разве когда-либо действия Джихуна пугали, отталкивали Йошинори? Нет, даже вопреки нелюдимости Йошинори, вопреки его страху напороться на это самое, что принесет еще боли. Йошинори стал больше улыбаться, хотя робеть не прекратил. Джихун и представлять не хотел, какой бы Йошинори был без своей стеснительности. Он нравился ему таким, каким и был, со своим характером, страхами, вкусами и мнениями. А Йошинори было достаточно того, что Джихун во всем его поддерживал, — даже этой, казалось бы, мелочи. Джихун никогда бы не узнал, никогда бы не подумал, что в однажды сломленном и поверженном Йошинори столько страсти. Он не возражал против тысяч поцелуев, а ведь Джихуна было не сдержать. Дело было не в том, что он не знал пределов, а Джихун позволял себе слишком многое, а в том, что Йошинори смог ему открыться. Открыться по-своему, может, не полностью, но так, чтобы можно было дотронуться до его сердца и понять, чего он хочет. Блестящие глаза, искренняя улыбка, поначалу боязливые касания отвечали уверенному взгляду, но осторожным, просившим разрешения телодвижениям. Создается впечатление, что все это было недавно, а на самом деле прошло три года. Сбежать на тихий остров было правильным и невероятно нужным для обоих решением. Здесь, в небольшом пляжном домике на берегу моря, среди пальм, теплого ветра, нежного песка и тишины продолжается их история. Что-то здесь имеет начало, что-то — продолжение, а что-то — конец. Джихун прижимает к себе Йошинори и чувствует горечь собственных действий и слов — причину слез Йошинори. И теперь на его собственных глазах появляются слезы и он хочет, чтобы кто-то выбил из него негатив, порождающий такие болезненные для дорогого человека слова и поступки. Но Йошинори никогда не поставит его на место, никогда не станет спорить и нарываться на конфликт. Он просто любит, хотя Джихун сомневается, достоин ли его любви. — Прости меня, — сдавленно проговаривает он, пока слезы уже катятся со щек на халат Йошинори. — Нельзя было мне так говорить… Йошинори не отвечает, а Джихун начинает нервничать, ведь не может допустить, чтобы он стал винить во всем себя. — Эй. — Нетвердый голос Джихуна заставляет Йошинори в удивлении посмотреть на него. — Ты к этому больше не вернешься. Ты ни за что не останешься один. Прости, что заставил в этом усомниться. Я не зол на тебя, ничего подобного. Плевать на этот потерянный файл. Йошинори тихо шмыгает носом и опускает руки, по-прежнему храня молчание. Потом и вовсе уводит взгляд. — Не мог раньше меня послушать?.. — наконец спрашивает он. — Я хотел как лучше. — Отчаяние сквозит в голосе. — Только лучше, Йошинори. — Мне не нужно лучше. И это так; счастье Йошинори — в мелочах. Даже раньше, будучи в стесненных обстоятельствах, он не мечтал разбогатеть, жить в особняке с прислугой, не работать и получать деньги из воздуха. Он мечтал о близком человеке рядом — и мечта ведь сбылась. Йошинори никнет головой — и Джихуну все становится ясно. — Прошлое все-таки не отпускает? — снова обнимая Йошинори, спрашивает он. Иногда, нежась в лучах солнца, ступая по нагретому песку, наблюдая за крикливыми чайками, сидя за мольбертом и спокойно орудуя кистью, прогуливаясь вдоль берега и ощущая, как волны прикатываются к ногам, или просто лежа в объятиях Джихуна, Йошинори вспоминает холодные осени и зимы, когда он вечно ходил простуженным, потому что ноги мокли, куртки были тонкими, а есть хотелось больше, чем ходить в новой одежде и сожалеть о потраченных деньгах, когда все кидали либо сочувствующие, либо презренные взгляды, когда сердце тяготилось тупой тоской и хотелось свести счеты с жизнью от безысходности и печали. Он словно окунается в бездну, непроглядную темень, вязнет в болоте и не может себе помочь. Старается, а не может. И помощи ждать неоткуда. Йошинори кивает и спустя время говорит: — Оно со мной навсегда. Оно сделало меня таким. Я понимаю, что сейчас все по-другому, но я-то остался прежним. — И что в этом плохого? — А что хорошего? Теперь я для тебя слишком назойливый из-за того, что сильно привязывался. — Назойливый? — повторяет Джихун и бережно приподнимает подбородок Йошинори, заглядывая в лицо со сведенными бровями и потускневшими глазами. Он легонько целует его и расцветает улыбкой. — Скорее, любвеобильный. Думаешь, мне это не нравится? Йошинори не отвечает. Джихун вдруг смотрит на картину, где насовсем запечатлен закат, а затем берет Йошинори за руку и они выходят на террасу. Джихун долго рассматривает картину, думая о том, что его жизнь тоже круто поменялась. Большой город стал отталкивать, морозы и длинные сезоны дождей доставляли дискомфорт, Джихун не видел никаких отличных перспектив, а еще понимал, что и Йошинори необходимо сменить обстановку. Они уехали в вечное тепло, беззаботное солнце и спокойное море. Это обычно и изображено на картинах Йошинори. — Никто по-настоящему не может забыть прошлое, — с легкой улыбкой выдает Джихун, все еще держа ладонь Йошинори. — Очевидно, это часть нас. Я своим тоже похвастаться не могу. Оно скучное. Я учился, учился и учился и в итоге работу ненавижу, а на тебе срываюсь. Солнце уже едва выглядывает из-за горизонта. Дорожка от него на воде почти исчезла. Море успокаивается, его шум затекает в уши и расслабляет. Чайки куда-то делись, и листья пальм качаются на еле ощутимом ветру. Они оба рады, что не слышат больше сигналов автомобилей, поездов, не видят толп и грязи, не смотрят в серое, в дыму от заводской трубы, небо, не вдыхают тяжелый воздух. — Я уволюсь и найду что-то полегче, — подает голос Джихун. — На удаленке все едино. Они стоят не двигаясь, неотрывно смотрят на то, что их окружает. Только уже через десяток секунд Джихун вновь заговаривает: — Продашь ее? — и кивает на картину. Йошинори пожимает плечами. — Почему спрашиваешь? Я же все продаю. — А эту оставь. Они дарят друг другу улыбки, и Джихун садится на край террасы и приглашает сесть Йошинори. Ноги по щиколотку уходят под воду, становится еще прохладнее. Вытянувшись, Йошинори кладет голову на колени Джихуна, и тот принимается играть с его обесцвеченными волосами. — А все-таки… — несмело начинает Йошинори, — ты на самом деле знаешь, что с моей семьей? — Я читал только твое досье, больше ничего. Йошинори непонятно почему выдыхает, а Джихун вопросительно смотрит на него. — Многие любят придумывать. На мою семью цепляли столько… Чтобы история звучала еще трагичней. Чтобы я выглядел еще более жалким. — Мне все равно не было дела до слухов. — Хочешь, я обо всем расскажу? — вдруг спрашивает Йошинори. — Если ты готов, — удивленно хлопает глазами Джихун. Йошинори обдумывает что-то несколько минут, прежде чем начинает: — Тогда была осень…