Март. Ночь. Тишина.

Вы опять возвращаетесь слишком поздно. Что вообще можно делать на улице в два часа ночи? В такое время там место только пьяницам, и не то чтобы ты не был из их числа, но сейчас у тебя кое-как получается сохранять трезвость. Возможно, это из-за того, кто везде с тобой ходит в последние несколько дней. Поначалу тебя это немного смутило: ты бы и сам со всем справился — несмотря на отшибленную память, ты чувствовал полицейское чутье, не покинувшее тебя. Твоя голова, хоть и была как чистый лист, но все еще работала, черт побери! А потом, обнаружив себя в одном ботинке и, прости господи, без штанов на первом этаже «Танцев в тряпье», ты решил, что кто-то тебе все же нужен. Кто-то, кто поможет тебе не свихнуться окончательно, не потеряться в пучине мыслей, не утонуть в желании исчезнуть. Все это ждет тебя наверху, в холодной комнате, на пропитанном бухлом и другими жидкостями диване. Среди груды бутылок, тряпья и обломков вещей, что ты в пьяном угаре лишил всякого права на существование, хотя это тебе бы стоило перестать существовать. Ты очень сильно не хочешь подниматься. За комнату кое-как ты заплатил, но даже желание оправдать траты не заставляет тебя приблизиться к лестнице ни на шаг. Ты поглядываешь на лейтенанта: он стойко выносит усталость, и об ужасной утомленности ничто в нем не говорит. Ким превосходно держит себя. На мгновение тебе кажется, что в его взгляде, обычно ровном и проницательным, промелькнула отрешенность и особая задумчивость. Она, возможно, даже не относится к делу, но ты не уверен. Тебе всегда было интересно, что творится в голове твоего напарника, но Ким бы не ответил, выпытывай ты у него хоть миллион раз — разве что поднял бы бровь, отбив у тебя весь пыл задавать вопросы. Остается только вглядываться в его лицо, что ты и делаешь сейчас. Уже долго. Возможно слишком. Ты замечаешь, что лейтенант теперь намеренно не меняет направление взгляда. — Вы хотели узнать здесь что-то еще? — спрашивает Китсураги. Его мягкий голос возвращает тебя в реальность. Он успокваивает твой воспаленный разум и приводит в чувства. — Я… Да… То есть нет… я… — ну вот, ты снова мнешься. Жалкий, жалкий-жалкий коп. С похмельем не ушел твой несчастный характер и нерешительность. Сам не знаешь, чего хочешь сейчас. Зато точно уверен в том, чего не хочешь: идти наверх. Давай, скажи об этом. В конце-концов, Ким — взрослый мальчик и может уйти один, если ему не захочется дальше возиться с тобой. А у тебя просто нет сил выдумывать что-то из-за катастрофической нехватки сна. — Мы можем побыть здесь? — ты поднимаешь взгляд на Кима. Он смотрел на тебя все это время. Снова. Снова в его глазах ты не можешь прочесть ничего кроме усталости, и то — скрытой за безупречно натренированной выдержкой. А он читает тебя насквозь, и тебе становится неловко. Ну и пусть. Ты снова решаешь пустить все на самотек. Сейчас твой мозг действительно неспособен на выдумки, так что пусть Ким лучше сам догадается, почему тебе не хочется возвращаться туда. — Хорошо. — с легким вздохом он отходит к ближайшей стойке и садится на стул, подпирая рукой подбородок. В позе Кима ты замечаешь впервые за день усталость и расслабленность, вместе с тем — спокойное ожидание. Тебя успокаивает один его вид, и, не задумываясь, ты садишься рядом. Вы смотрите в окно какое-то время. Молчание легко и непринужденно — его нарушает лишь тихая музыка, играющая здесь каждый вечер. Сколько с ней связано воспоминаний! Например, когда ты пьяный убил повторно несчастную птицу, лежащую сейчас за барной стойкой в ожидании Гарта. Он тебе все время про нее напоминает, когда ты приносишь оплату за очередную ночь. Мысль эта вселяет в тебя ужас о том, сколько еще он потребует за причиненный ущерб. Вспышка тревоги забирает остаток сил, лишая тебя контроля над телом. Ноги сами несут тебя к барной стойке, но ты вовремя останавливаешься, только спустившись со стула: за стойкой — никого, а рядом — Ким. Стоит держать себя в руках несмотря ни на что, пока еще больше не опозорился. Лейтенант с любопытством смотрит за тобой. Зачем ты слез со стула? Вы идете спать? Уже? Как же ты непоследователен. Вместо паники на тебя рушится отчаяние — тупое и тяжелое. Что ж, молодчина, ты сам себя загнал в угол — в таком раздрае тебя еще никто не видел. Все давит на тебя, каждая клеточка тела рыдает от боли, и ком подкатывает к горлу. Ты не будешь плакать, Гарри. Да, не будешь. Ты слишком устал даже для этого. — Вы в порядке? — аккуратно спрашивает Ким, тоже спускаясь на пол и делая шаг к тебе, слегка наклонив голову и приподняв руку. Он как будто останавливает ее движение на полпути, замирая и сам. Ждет. Тебя. Ты ничего не отвечаешь. Теперь остается смотреть только в пол, потому что по сторонам — воспоминания, позор, перед тобой — Ким, а ему в глаза после того, как он узнал о твоих похождениях, смотреть невыносимо стыдно. В попытке успокоиться ты обнимаешь себя руками за плечи, опуская голову еще ниже. Сейчас бы собраться так в комочек и укатиться в темный угол, где про тебя все забудут, где тебя не будут трогать и ты никому ничего плохого не сделаешь, никого не предашь и не разочаруешь. Достаточно равноценный обмен с обществом, думаешь ты. Размышления сейчас утомляют тебя, как никогда. Ноги подкашиваются: сделаешь шаг и упадешь. А ты все стоишь и пытаешься понять, остаться ли тебе в уютном мире самобичевания или вернуться в злосчастных холл с караоке, а потом наверх, где обрела материальное воплощение твоя жалкая суть. Ты понимаешь в один момент, что тебе уже не так холодно стоять у огромного мутного окна. Брезент твоего плаща глухо шуршит, когда чужие руки осторожно скользят по нему. Теплая наполненность разливается по телу глубоко изнутри, и ты не хочешь расставаться с этим ощущением, зарываешься головой в оранжевую куртку. Нерешительно ты разжимаешь свои руки и опускаешь их, проводя под его. Он чуть не отстраняется, но ты притягиваешь его ближе, и он держит тебя плотнее в ответ. Ты дышишь ему в воротник, прильнув щекой к рыжему нейлону, и надеешься, что не слишком тяжел, потому что ты вот-вот упадешь от усталости — последней ее капли, которая обычно встречает тебя, когда ложишься в кровать после трудного дня. Сейчас же с тобой происходит что-то приятнее кровати, особенно той, что наверху, и ты не хочешь, чтобы это заканчивалось. — Я… Надеюсь, я не лезу в ваши личные дела, но… Вы можете переночевать у меня, офицер. Если хотите… — его голос еще никогда не звучал так мягко, — Эти дни были непростыми, и вы усердно работали, — его рука плывет вверх, — я пойму, если вам не хочется видеть напоминания о прошлой неделе. Что ты можешь ответить? Ты киваешь еле заметно, не отстраняясь, сильнее прижимаясь лбом к его шее. Он поглаживает тебя по спине и стоит, не шелохнувшись, а затем опускает голову, и ты ощущаешь его размеренное дыхание у самого уха. Ты не помнишь, как долго вы так простояли. В какой-то момент он медленно разорвал объятия и, не поднимая взгляда, порывался сказать что-то, но так и оставил лишь невесомую мысль в воздухе. Он повел тебя наверх, и, поднимаясь, ты думал, что сегодня, возможно, действительно выспишься впервые за много лет.