Воробьиный рай.

«Твой отец умирает от голода. Поторопись и возьми немного риса, если можешь.» Эти слова изменили жизнь китайского мальчика Ян Цзишена.

Не слышно лая собак, не видно домашнего скота. Повсюду царила лишь разруха и пепел, было так тихо, что можно было лишь слышать дуновение слабого ветерка, ласкающего плечи полуобнаженных детишек и женщин. Пепел в первую очередь разлетался по всей округе, навевая о смерти и о том, что сена толком-то и не осталось. Да даже грамма хлеба, за которого боролись многие в эти года. Деревья были голыми, без листьев и коры, а корни были выкорчеваны. Три голодных года, так ли прозвали это событие? Когда китайцы пытались сбежать с собственной страны в британскую колонию - Гонконг, но многие оказались застреленными от рук полиции коммунистической партии Шенженя. Когда люди тяжело работали и умирали, чтобы известный Мао Цзэдун смог доказать все преимущества китайской экономики над миром. Да. Тот самый основатель Китайской Народной Республики, который хотел, чтобы именно главной социалистической страной был Китай, а не СССР. Может быть, если бы его программа "Большого Скачка" не подразумевала бы работа от рассвета до затемнения, если бы крестьяне в коммунах не работали так и на поле, так и выплавляли бы железо - то все было бы иначе? Если бы мужчинам и женщинам было бы позволено проводить время вместе, даже не смотря на свою работу, то все было бы хорошо? Никто этого не знал. Но программа "Большого Скачка" обещала обеспечить стране резкий подъем в экономике, а не падение. Она не обещала массового голода, но все привело к этому. Все из-за указа, который был совершен 12 февраля 1958 года - истребление "четырех вредителей". А к ним были перечислены крысы, комары, мухи и воробьи. Последние были вовсе обвинены в том, что из-за них Китай не дополучал зерно, которым можно было прокормить более 30 миллионов человек. Они были идиотами. Четыре вредителя звучат так, словно они были четырьмя всадниками апокалипсиса, хотя воробьи наоборот не давали насекомым-вредителям съедать остатки урожая. Да, в первое время когда воробьи были совершенно истреблены - был хороший урожай. Но из-за того что насекомые-вредители расплодились - урожай начал падать ещё сильнее. Одному из всадников Апокалипсиса это было все известно. Он видел все своими очами, которые сверкали и наливались силой с каждым разом. Голод забирал остатки силы у людей, которые были обречены умереть в поле или в воде от рук полиции. Этому событию было суждено случиться из принципа идеологии самого председателя Мао Цзэдуна. Все это - из-за одного человека. Иногда Голоду казалось, что пятым всадником всегда были люди. Они в первую очередь давали почву для появления остальных всадников, а когда те приходили - люди умирали либо мучительной и долгой смертью, либо же быстрой и незаметной. Причем умирали все подряд - даже невинные души, которые не успели познать этот черствый мир с самого начала. И это были дети. Однажды всадник стоял посреди всей разрухи. Его влияние было слишком сильным, казалось, что он с каждым днем становился все могущественнее и могущественнее. Его глаза не были обычными, они теперь покрылись черной дымкой, похожими на дно колодца. Только это дно засасывает, не отпускает. Они навевают мелодию боли и разочарования, а потом самое страшное - опустошение. Хотя, в нынешние реалии - опустошение казалось раем в глазах китайцев. Одиночество завораживало, пугало и отталкивало, но оно было недолгим. Всадник почувствовал чье-то присутствие, слабая аура окутывала его тело, показывая, что он тут явно не один. Мрак в его очах блеснул, и Голод тут же развернулся. Его влияние окутывала всех поблизости, так почему же кто-то из людей посмел оказаться рядом с ним? Неужто их истощение заставило свести разум концы с концами? А ведь он видел то, как какой-то мужчина доедал женщину. Скорее всего, доедал свою возлюбленную. Впрочем, он явно не ожидал увидеть маленького ребенка. Такого беззащитного и на вид нелепого. Каждая косточка была видна на его теле, а ребра были выставлены на показ, кричащие о том, что ребенок явно долго не ел. Он был напуганным, его глаза широко были распахнуты, а коленки подрагивали. Да он даже стоять толком-то и не мог. Всадник же казался более плотным, нежели чадо неподалеку от него. Голод был полураздет, его обнаженный и бледный торс был виден, а серебряные цепи на сосках лишь звенели изредка. Но Всадника зацепило лишь одно. На плечах ребенка был накинут черный плащ, явно великоватый для его размеров. Может быть, его отец отдал на прощание, дабы тот не забывал о своем дорогом родственнике? Плащ выглядел не потрепанным, а наоборот - новеньким, словно его недавно сшили и выставили на продажу. Видимо, дорого берегли и не отдавали до последнего. Губы ребенка разомкнулись, а хриплый и тихий писк раздался по всей улице. Никого не было рядом, лишь одна детская душонка и существо, которое пережило не один век на плечах. Кто бы услышал этого бедного мальчишку, который даже вскрикнуть не мог при присутствии самого всадника апокалипсиса? Только вот одно "но" - ребенок даже не видел его истинного обличия. Не видел его длинных черных волос, развивающихся при легком ветерке, вовсе нет. Он видел обычного мужчину. Послышался резкий и оглушительный свист. Голод даже и позабыл о том, что они находились рядом с водой, через которую обычно проплывали беженцы. Только вот многих ловили и казнили, а выживало лишь самое малое меньшинство. И это неудивительно, так как бегство равняется предательством в данной родине, а за это должны сурово и строго наказывать. Тело ребенка замертво упало. Пуля прошлась прямо в его лоб, а кровь искусно размазалась по всему асфальту. Пред всем хаосом был слышен стук черепа об дорогу, а потом уже началась стрельба. Полицейские заметили то, что нашлись некоторые смельчаки в воде, пытавшиеся проплыть до самого Гонконга. Видимо, они посчитали, что ребенок был с теми людьми заодно, раз уж так был близок с водой. Всадник стоял с горьким молчанием, не обращая внимания на выстрелы. Он понимал, что полицейские если и обратят на него внимания - то навряд-ли убьют его. Пистолет его не страшил, да и что могло напугать столь величественное существо? Хрипы истощенных детей? Или исхудалые женские тела? Голод остановился возле трупа ребенка. Глаза его уже покрывались серой дымкой, а кровь растекалась лужицей. Хоть какой-то цвет скрашивал этот никчемный, серый асфальт. Всадник стоял несколько минут, разглядывая тело, которое было живо и, скорее всего, хотело что-то у него спросить после своего жалкого писка. Этот писк был похожим на писк самого котенка. Присев на корточки, Голод осторожно снял с ребенка пальто. Оно ему все равно не было нужно, так как мертвые не должны одеваться потеплее. Их ждало небытие, а там уж было без разницы - тепло или холодно. Про крайне мере души оттуда даже словом не молвили, а если бы и жаловались - их никто не слушал бы. Черное пальто было теплым, сохраняя себе в остатки жизни уже поныне мертвого чада. Всадник встал, держа в своей руке атрибут одежды. Зачем оно ему нужно было? Он не знал. Но за черной пеленой в его глазах таилась уязвимость и тоска. Он устал забирать силы. Устал быть попросту тем, кто нес повсюду почву для своего старшего брата - Смерти. Но это была его роль. Роль, которая давала ему менять обличия и притворяться тем, кем он и не являлся. Его даже не принимала его родная семья, раз уж на то пошло. Но скучающее выражение лица уже настолько прижилось, что снять было его невозможно. Оно уже вместе с ним воедино, и оторвать это безразличие нельзя. Может быть, именно поэтому Матерь Жизни сделала его таким. Чтобы он наблюдал за происходящим вокруг с тоской внутри, чтобы он всегда мог видеть шоу, представляющее из собой тощих людей и бессильных детей. Он накинул на себя пальто. Его глаза прикрылись, а Голод принял задумчиво-напряженный вид. Теперь его шаги не были спокойными и безразличными, а скорее, полными раздражения. Он не мог испытывать скорбь по отношению к человечеству, ведь он был Всадником Апокалипсиса. У него не было "дефектов" как у первых детей Матери Жизни, но он и не был пустой оболочкой. Он был в первую очередь одним из конечностей Матери, а это означает, что он должен беспрекословно слушаться её. Туман и пепел скрыли его уже темную фигуру. Плащ еле-еле развивался по ветру, словно застывав. Теперь уж его ожидала некая беседа с Матерью, которая обязательно упомянет об произошедшем и скажет о том, что средний всадник справился на отлично, и что Чуме стоит брать с него пример. Он уже представлял лицо младшей сестры. Но на деле ему было все равно. Ему не нужна была любовь от сестры и братьев, ему не нужна была любовь от Матери Жизни. Ему хотелось лишь одного: чтобы поскорее все это закончилось. В его глазах теперь всегда будет стоять труп ребенка, который просто хотел согреться в черном плаще.