“Старые привычки”
Один держится в стороне, не желая привлекать к себе чьё-либо внимание. Он тих и неподвижен, словно статуя, а его цепкий взгляд устремлён на противоположную сторону улицы; неустанно снующие туда-сюда люди представляют собой достаточный барьер между ним и его целью. Прижавшись спиной к фасаду исторического здания, скрывшись в тени магазинного навеса, он начинает своё наблюдение. Его единственный глаз быстро улавливает нужную фигуру. Она вызывающе мельтешит в просветах толпы. Чернявый мальчишка, едва приближающийся к подростковой поре, играет на публику. Он, в отличие от Одина, чувствует себя достаточно уверенно и раскрепощённо, чтобы активно жестикулировать и крутиться перед толпами людей подобно шуту. Очевидно, у мальца нет ни малейшего стеснения. Улыбчивый ребёнок делает всё возможное, чтобы привлечь как можно больше прохожих к своему скромному столику; его звонкий голос доносится до ушей Всеотца даже сквозь насыщенный городской шум. За миг, когда в толпе возникает достаточно широкий прогал, Один замечает картонку, прикреплённую к изумрудной скатерти; на ней начертаны кривые чёрные буквы мидгардского языка: “Фокусы за деньги или еду”. Лицо Всеотца неопределённо морщится, но быстро восстанавливает маску равнодушия во благо маскировки. За свою долгую жизнь он видел гораздо более мрачные и постыдные падения людей на общественное дно, но то были чужие люди, и их судьбы мало касались его ближайшего окружения. Даже у Всеотца не было возможности помогать каждому такому упавшему, посему он без угрызений совести оставлял те жизни на волю норн и их самих. В конце концов, люди должны уметь о себе заботиться. Но увидеть Бога в таком положении… Он мог вспомнить лишь несколько старых божеств, что потеряли всё — чаще по собственной вине и абсолютно заслуженно. И тот, кто сидел в личине мальчика, ныне пополнил эту малочисленную группу. Любая промелькнувшая брезгливость, спровоцированная мыслью о подобном унижении переродившегося Бога, сменяется простым разочарованием — всяко это чувство ему более привычно. И всё же разворачивающееся перед ним зрелище едва не побуждает разогнать народ и прекратить сей позор. Он сдерживается: вмешательство в дела мидгардцев означало бы лишние разбирательства и весьма вероятную потерю цели, которая бы вмиг улизнула в общей суматохе. Локи всегда был довольно проворным и ловким, а Один нынче стар и уже вряд ли смог бы угнаться за мальцом. На ветке соседнего дерева, плешивого от наступившей осени, ворон согласно каркает и срывается с места, перелетая поближе к шоу. Один благодарно кивает фамильяру при получении стороннего вида на действия мальчика. Глазами птицы он способен видеть куда больше нюансов. “Обманщик снова обманывает!” — Мунин вещает, и его трещащие от магии слова раздаются в черепе Всеотца. “Маленький божок мухлюет! Позор! Позор!” — подначивает Хугин. Северный ветер вынуждает Одина сильнее запахнуть пальто. Ножны, прикреплённые к поясу, съезжают набок, утопая в ткани. Он хмурится, наблюдая за шоу, и чувствует накатывающее отвращение. В раздумьях он начинает постукивать по кожаному футляру. Некоторое время спустя, приложенные усилия юного фокусника обеспечивают ему внушительную группу зевак и туристов. Детская улыбка становится шире, когда случайная девушка из толпы подходит ближе и обменивается с ним парой слов. Кажется, ребёнку без особого труда удаётся заворожить её, ибо в прозрачной банке, стоящей рядом, появляется крупная купюра. Тонкие пальчики сразу выуживают из-под стола колоду карт и принимаются танцевать удивительный ловкий танец, призванный запутать жертву. От Всеотца не ускользает то, как непринуждённо мальчик подтасовывает карты, заговаривая зрителей сладкими речами; как юрко тот жонглирует колодой и как искусно манипулирует восприятием людей, пряча нужные карточки в самых, казалось бы, очевидных местах. Кто-то искренне охает от зрелища, другие забавляются им, и лишь немногие задумчиво пытаются разгадать секреты фокусника. Один позволяет себе усмешку при виде абсолютно очарованных жертв: смертных всегда было просто обмануть, и мальчик явно был знатоком своего дела. Всеотец, однако, знает, во что может превратиться подобный мухлёж и какой масштаб могут приобрести схемы ребёнка в будущем. В их прошлой жизни он придавал мало значения началу развития таких махинаций — он едва ли мог вспомнить, с чего именно и в какой момент трюки Локи приобрели жестокий оттенок, — но сейчас, обладая тысячелетним опытом и знаниями, Всеотец с опаской отслеживает каждый взмах руки фокусника. Некоторые жесты отдают чем-то болезненно знакомым, что заставляет его плечи дрогнуть. Кажется, что ребёнок сам не осознаёт какие жесты выводит. Будь у него сейчас в доступности магия, мальчик бы необдуманно разрушил половину улицы. Всматриваясь в зеленоватые глаза мальчишки, Всеотец не находит в них былого жара злобы и коварства — пока, по крайней мере, — но всё равно замирает каждый раз, когда улавливает в движениях ребёнка отголоски старого Локи. Он знает, что они никогда полностью не исчезнут, иначе бы перерождение не имело никакого смысла: это было бы совершенно другое существо, с другими повадками, характером, мышлением. Не Локи, а кто-то чужой, лишь отдалённо похожий на него. Но нет. Этот мальчик — Локи, сомнений быть не может. Личины можно менять бесконечно, можно притворяться и юлить, однако сама суть же всегда остаётся одинаковой, чаще всего с минимальными вариациями. Цикл за циклом. Минуют долгие часы. Люди у столика успели смениться десятки раз, и, в конце концов, толпа начинает постепенно рассасываться. Мальчик всё чаще присаживается на бордюр в томном ожидании прохожих, пытаясь бороться со скукой собственными играми. За это время Один уже пересел на лавочку поближе и отослал фамильяров прочь. Он не рассчитывал потратить целый день на дотошное наблюдение, но признаётся себе, что не мог просто уйти, едва изучив повадки мальчика, едва поняв, какую маску ныне надел Локи. Ему нужно было самостоятельно увидеть то, чем стал новорожденный Бог, если Тор намеревается следовать своим желаниям и привести его обратно в Асгард. Несмотря на обстоятельства гибели Локи в прошлом цикле, Одина по-прежнему терзают скептицизм и сомнения. Он уверен, что неожиданное самопожертвование трикстера было частью чего-то большего, какого-то одиозного плана, который ещё только предстоит распутать и понять. Его рука гудит от желания достать клинок и коснуться им шеи мальчика, покончив с потенциальной угрозой на её зачаточной стадии. Фокусы, манеры, фразы: буквально всё кричит о том, что за фасадом невинности в маленьком тельце скрывается всё тот же, ничуть не изменившийся и не поддающийся даже малейшим исправлениям, трикстер, по вине которого неминуемо и регулярно происходят трагедии. Локи — всё ещё Локи, и это именно то, в чём Всеотец боялся себе признаться, отправляясь на разведку к его новой оболочке. Там, у столика, сидит бомба замедленного действия, которая с каждым днём становится только больше. Мальчик растёт. Однажды наступит миг, когда Локи перешагнёт черту детской невинности и примется оправдывать все свои титулы. Если Один приведёт Локи в Асгард, взрыв станет лишь вопросом времени, и у Одина нет ни малейшего рвения вновь встречаться лицом к лицу с многочисленными потерями и разрушениями. Как Всеотец и король, он точно знает, что должен сделать. И плевать, как гнусно будут мстить норны за вмешательство. Тем не менее, жилистая рука предательски дрожит в сантиметрах от спрятанного клинка, и он пытается подавить любые взбунтовавшиеся чувства. Один сглатывает застрявший в горле ком сожалений, вспоминая плачущего младенца с голубой кожей. Он может поклясться, что тот душераздирающий крик отчаявшегося существа, цепляющегося за свою крошечную жалкую жизнь среди руин некогда гордого Царства, всё ещё отдаётся эхом в глубинах его сознания. Это будет преследовать его всегда. Он задаётся вопросом, было бы ему легче оставить младенца, будь у него возможность вернуться назад в тот момент, но быстро отбрасывает возникшие мысли, стыдливо пряча взгляд. Как отец, он не знает, как поступить, а ответ может оказаться дорогостоящим. Ближе к закату мидгардского солнца улица практически пустеет; становится очевидным, что рабочий день можно считать завершённым. Локи в последний раз проверяет местность и устало возвращается к столику, где с довольным лицом рассматривает банку заработанных денег. Только когда в поле зрения не остаётся ни одного смертного, Один решается подойти.***
К вечеру заметно холодает, и Серрюр может чувствовать кусачий ветер осени даже через толстовку, отчего он периодически ёжится и потирает плечи в попытке прогнать мурашки. Возможно, Серрюр бы сейчас так не страдал, если бы в его желудке была хоть крошка хлеба, однако за весь день он не рискнул покинуть своё место даже ради похода в ближайший магазинчик, каждый раз представляя, как вот-вот появится новый зритель. К тому же он подозревал, что местные жулики могли бы воспользоваться его отсутствием в золотые часы и занять ходовое место. Теперь же всё рядом закрыто, и Серрюру, даже имея деньги, остаётся только слушать урчание собственного живота. До круглосуточного магазина идти несколько кварталов. По крайней мере, этот день он считает удачным, поскольку уже без подсчёта выручки Серрюр понимает, что с полученной суммы удастся даже отложить какую-то часть, а не спустить одномоментно лишь на еду и питьё, чтобы выжить. Выступления перед публикой обычно приносили меньше денег, чем быстрые и ловкие карманные кражи, которые он не раз успешно проворачивал, однако за последнее время было слишком много стычек беспризорников с полицией. Ему не хотелось снова рисковать арестом, особенно учитывая, что неделю назад его уже словили по подозрению в краже вместе с подельником. Тогда Серрюру удалось выкрутиться благодаря чуду; подельнику, впрочем, не так повезло, и найденные доказательства погрузили того в пучину судебных разбирательств. По этой причине ему нужно было залечь на дно и найти менее провокационные способы заработка, дабы не оказаться за решёткой, подобно бывшему напарнику. Дурачиться перед толпой и манипулировать предметами показалось достаточно лёгким занятием. К тому же, зная, на какие ниточки дёргать и какого человека выбирать из толпы, можно неплохо развести жертву на добровольные пожертвования. Глядя на прозрачную банку, заполненную монетами и купюрами, он представляет себя в тёплой постели, на мягком-мягком матрасе под воздушным одеялом. Воображает, как смывает с себя всю городскую грязь душистыми гелями и пеной, как надевает чистую одежду, не заштопанную и сидящую по его фигуре. Он даже осмеливается нарисовать в сознании картину того, как он смотрит телевизор или, может, даже играет в видеоигру. Серрюру пока сложно представить, сколько ещё ему придётся показывать фокусы или красть кошельки невнимательных простофиль, чтобы позволить себе новую жизнь, но он чувствует, что постепенно достигнет цели. А до тех пор он готов довольствоваться маленьким шалашом в подворотне и витринными экранами, транслирующими рекламу. Усталость накатывает на него внезапной лавиной, раздражая глаза и делая ноги ватными; Серрюр начинает спешно собирать пожитки — немногочисленный реквизит для выступлений, в основном. Если он хочет дойти до магазина, не рухнув от бессилия по дороге, то ему следует поторопиться. На столе остаётся лишь несколько фокусных наборов, когда периферийное зрение Серрюра замечает направляющуюся к нему фигуру. Что-то внутри маленького тела сжимается от странного предчувствия. На миг он подозревает, что это очередной коп, решивший разобраться с беспризорником. С таким сценарием Серрюр уже сталкивался. Однако силуэт далёк от представителя закона, и после этого мальчика охватывает страх. Ему не нужно говорить о том, что может произойти на опустевшей ночной улице в районе с далеко не нулевым уровнем преступности. Серрюр беззвучно ругается, коря себя за долгую задержку на месте. По мере приближения незнакомца к нему мелкая дрожь перерастает в тряску рук, мешающую нормально складывать вещи в рюкзак, и Серрюр вместо этого тянется во внутренний карман за походным ножом. Он делает вид, будто что-то проверяет в рюкзаке, пока мысленно продумывает пути отступления и вспоминает места, где можно затеряться во время погони. В конце концов, мальчик не выдерживает, и поворачивает голову в сторону потенциальной угрозы. Нож прижат к бедру. Фигура — пожилой мужчина с белой повязкой на правый глаз — появляется на свету уличного фонаря. Он уверенными шагами подходит к столу; его единственный глаз направлен на мальчика, застывшего перед лицом неизвестности. Спустя пару ударов сердца светлый мужчина словно оживает и спрашивает: — Уходишь? А я так надеялся после тяжёлого дня отвлечься интересным представлением. Серрюр выпрямляется, всё ещё скрыто держась за нож. Мягкий старческий голос мужчины пробуждает в нём смутные чувства, которые он едва может разобрать, но, несмотря на окружающую их обстановку, животный страх начинает медленно уступать своё место простой настороженности. Мужчина не делает никаких резких движений и, кажется, что не показывает намерения ограбить Серрюра: напротив, старик стоит недвижимой статуей на безопасном расстоянии от стола; кроткая улыбка кривит лицо. Его отведённые за спину руки, которые вполне могут держать оружие, поначалу напрягают мальчика, но и это подозрение быстро сходит на нет. Во всяком случае, если бы мужчина хотел убить его — за прошлую шалость или обман, — то он бы уже это сделал, пока вокруг нет свидетелей. Но тот терпеливо ждёт ответа. Рука Серрюра всё-таки расслабляется: он точно не хочет, чтобы сверкание его ножа стало причиной конфликта. Успокоившись, мальчик рассматривает дорогой наряд незнакомца: коричневое пальто до колена, чистые выглаженные рубашка и брюки кремовых оттенков, пояс с блестящей бляхой и шляпа, — всё создаёт впечатление зажиточного человека, которому явно не характерно обворовывание мелкого уличного фокусника. Мальчик подозрительно хмурит брови, задумываясь, зачем такому господину в ночь взаимодействовать с кем-то вроде него, низкопробного заморыша. Он не может припомнить случай, когда к его столику подходил бы кто-то, кроме глуповатых туристов или не менее несмышлёных местных жителей. В конце концов, в его голове созревает мысль: человек — денежный мешок, и, если тот сам заинтересован в шоу, Серрюр готов его устроить. Причины нахождения мешка на улице не важны. Остаётся только подыграть и разогреть имеющееся любопытство мужчины. Поэтому мальчик театрально корчит задумчивую рожицу, осматривая своё место и намекая на позднее время, а затем растягивает слова: — На самом деле, я действительно собирался уже уходить, — он потирает пальцами подбородок, и в следующий миг его озорное лицо светлеет, — но для Вас, господин, я готов задержаться, если сумеете пробудить мою мотивацию. Мальчик многозначительно тычет в картонку с надписью, но это нисколько не смущает старика. — Тогда покажи, что умеешь, — отвечает он, выкладывая на зелёную скатерть несколько евро. Собственное внимание Серрюра сосредотачивается на возможности заработка. Денежный стимул временно притупляет усталость, прилив новых сил наполняет мальчика, когда руки плавным движением забирают монетки. Ещё несколько фокусов — пустяк. — С радостью! — восклицает он, а следом достаёт свою потёртую колоду карт и начинает показывать несложный фокус — один из первых, что он научился делать. Его серебристый голос вновь заполняет улицу: он льстит господину, пока руки делают своё дело. Серрюр пытается вовлечь мужчину в процесс, но лестные фразы, отточенные жесты и быстрота исполнения, кажется, не особо развлекают мужчину: его улыбка почти гаснет, а выбор карт происходит без энтузиазма. Тем не менее, старик не высказывает жалобу или негодование, лишь продолжает смотреть представление. Недвижимо, как если бы он задумался о чём-то. Обескураженный такой реакцией Серрюр представляет свой новый номер с более комплексной схемой и ярким финалом из светящихся в темноте блёсток, но и это не производит должного впечатления на мужчину. Он не сдерживается от раздосадованного комментария: — А Вас трудно удивить, месье... — Поживи столько, сколько прожил я, и тебе тоже будет казаться, что ты видел всё, — мальчик складывает руки на груди в ответ на старческую реплику, и следующий его вопрос погружает незнакомца в минутное молчание: — Зачем же Вам тогда простые трюки уличного фокусника? — Просто это кое-кого мне напомнило, — мужчина глубоко вздыхает, а его брови сводятся к центру. — Тот человек был мастером хитрости и обмана, мало кто мог конкурировать с таким пытливом разумом. Его шутки могли принимать самые разнообразные формы реализации; некоторые были мелкими и нелепыми, другие — ужасными и каверзными. Я, как и многие, часто становился его жертвой. — И как Вы охарактеризуете мои шутки? — Почти безобидные. — Почти? Старик только ухмыляется через седую бороду, не давая пояснения. Он кладёт на стол ещё денег и, подарив Серрюру сухой комплимент про талант, предлагает сыграть во что-нибудь вместо этого. Первичный запал фокусника уже пропал к этому моменту, но отказ от денег кажется глупым, поэтому Серрюр покорно достаёт из рюкзака набор матовых пластмассовых стаканчиков и пару шариков с уникальными метками. Не то, чтобы у него был огромный выбор игр, но он надеется, что это устроит старика. После упоминания мужчиной своего знакомого шансы того, что его шоу удовлетворит того, тают словно снежинки на ладони. С другой стороны, промеж слов сквозит скрытый вызов. Серрюр расставляет три стаканчика и демонстративно прячет шарик под одним из них. — Жаль, что у тебя нет шахмат, — говорит незнакомец. — Я бы предпочёл более интеллектуальную игру, хотя и этот вариант кажется неплохим. Мальчик прикусывает язык, борясь с желанием съязвить. Вместо этого он лишь извиняется и отшучивается: — Шахматы — моя следующая покупка, которая возможна благодаря таким щедрым людям, как Вы, господин. Это, увы, также не забавляет богача. Наверное, сейчас был тот самый необычный случай, когда Серрюр пожалел о продаже найденных на помойке шахмат барахольщику с месяц назад. Тогда это казалось ему хорошей сделкой. Вероятно, если бы он не сбыл их хоть кому-то, то уже лежал бы где-нибудь в безымянной могиле бедняка и не показывал бы фокусы старику. Его живот согласно урчит, напоминая о своей пустоте и том времени, когда голод едва не взял верх над телом. Они разыгрывают раунд “напёрстков”, и победа оказывается за Серрюром, с лёгкостью сумевшим спрятать шарик в рукаве толстовки так, чтобы оппонент ничего не заподозрил. Пусть в душе что-то неприятно заныло от этого, но мальчик сомневался, что несколько проигранных евро сильно ударят по карману богача. Второй и третий раунды также провальные для старика, но это явно того не беспокоит. Мальчик подмечает, что лицо мужчины, наоборот, становится мягче, позволяя себе проблески визуального удовольствия от незамысловатой игры. Удивлённый Серрюр не может понять, как мужчина получает наслаждение, проигрывая раз за разом. Мальчик расслабляется, перестаёт прятать шарик и уступает старику, сбавляя скорость перестановки стаканов; старик лениво отслеживает движения и выбирает пустой. Позволяя себе смешок, старик спрашивает: — Как насчёт того, чтобы сыграть со ставками? Что скажешь? Серрюр пожимает плечами, гадая пределы хотелок человека. — Если ставки будут стоить того, то почему бы и нет. Тот выуживает из кармана пальто золотую монету с узорчатым тиснением. Три переплетённых между собой треугольника в центре круга образуют символ, который кажется Серрюру отдалённо знакомым. Мальчик в неверии отшатывается, чувствуя укол боли где-то в голове. Монета маняще переливается в свете фонаря, её блеск отражается в глазах фокусника. Он усердно напрягает мозг, пытаясь вспомнить, где мог видеть подобную валюту, и недоумевающе хмурится, когда сталкивается с тёмной пеленой сознания. — Эта монета стоит куда больше всего того, что ты заработал за неделю пребывания здесь, — голосит богач. — Но я не собираюсь отдавать её просто так. Её нужно заслужить. — Каковы будут условия, месье? — робко спрашивает Серрюр. — Если ты выиграешь, и я не угадаю, то отдам тебе вдвое больше, — монета при лёгком движении пальцев раздваивается между сморщенных пальцев. — Плюс мешочек серебренников в качестве компенсации за то, что развлекал меня так долго. Вот он — его шанс на лучшую жизнь, думает Серрюр. Странную монету он в итоге принимает за редкий выпуск — может, коллекционный тираж — и думает о том, что её можно обменять в банке или, на крайний случай, заложить в ломбард, если продумать захватывающую историю. Этих денег, он уверен, должно хватить для начала: чтобы снять комнату, привести себя в порядок или даже сделать необходимые документы, о которых так настойчиво твердят люди вокруг. Вероятно, с ними у Серрюра получится навсегда уйти с улиц и найти настоящую работу. Какими бы привлекательными ни казались свобода и отсутствие обязанностей, они не гарантируют сытный обед каждый день. Но Серрюр не настолько глуп, чтобы слепо верить в данную ему золотую возможность. Подобные ставки требуют соответствующих рисков. — А если удача будет на Вашей стороне? — Если победа будет моей, то я забираю всё, что ты сегодня заработал. А это, как я уже объяснил, даже не стоит сотой части моей монеты. Дыхание на миг спирает, когда мальчик слышит вторую часть сделки. Он раздумывает, прикусывая нижнюю губу: ставка, на самом деле, гораздо больше, чем он ожидал, и это пугает его. Проиграть саму возможность дополнительного заработка или, хотя бы, часть уже имеющегося было бы приемлемо; проиграть абсолютно всё нажитое — совершенно другой масштаб дел, к которому он не то чтобы был готов. Серрюр легко — и с отчётливо скребущимся стыдом — подозревает, что все прошлые раунды старик придуривался, а он, один из лучших мелких мошенников района, этого не заметил. Это больно бьёт по гордости Серрюра, и хоть он старается не разжигать мыслями своё возмущение, недовольство от осознанного факта всё равно отражается на его лице кривым изгибом губ. Он нервно подёргивает рукава толстовки. Теперь то притворство старика, почти естественное и намеренное, становится очевидным, и нет гарантии, что в следующем раунде мужчина будет таким же полуслепым — это просто было бы не в его интересах. Конечно, думает Серрюр, его оппонент отбросит личину дурака: это видно по предостережительному блеску голубого глаза, в его статной позе, в сложившемся паттерне мимических морщин. Страх Серрюра немного притупляется, когда у него появляется идея. Он убеждает себя, что игра стоит свеч, вне зависимости от величины риска. Это диктуется не только желанием денег и достатка, но и любопытством, которое разгорается внутри Серрюра при виде старика. До этого момента ему приходилось иметь дело с недалёкими людьми — случайными прохожими, которые довольствовались минутным развлечением без глубокого размышления или намерений уходить в полноценный азарт. Человек перед ним, каким бы причудливым не казался, действительно выделяется из общей массы. Серрюр даже начинает припоминать, что его фигура мелькала то тут то там в течение дня. Всегда в отдалении, неявно, но гнетущее присутствие было ощутимо. Настоящая загадка заключается в его мотивах. Простой ли это каприз состоятельного старика или же нечто другое? Возможно, предложенная игра — способ выяснить всё. — Я согласен. Но при одном условии, — мальчик добавляет на стол ещё тройку стаканов, намекая на усложнение игры. Если богач хочет играть по-крупному, то ему не стоит ожидать прежнего уровня. — И… в случае моего выигрыша я хотел бы знать, Ваше имя. И почему сегодня Вы выбрали именно меня. — При таком исходе ты получишь обещанное так же, как и ответы на любые вопросы, да, — незнакомец осторожно опускает голову в знак принятия условий, и их игра начинается. Серрюр не лишает эту партию своей фирменной подачи и энергии. Он театрально разминает пальцы, отчеканивая пару лёгких шуток, чтобы сбить внимание противника. Раздаётся характерный хруст. Разогретые пальцы выстраивают стаканчики в ровный ряд и демонстрируют чёрный шарик, отмеченный перечёркнутой буквой “С” — знак, которым Серрюр помечает все свои принадлежности. Он даёт старику несколько секунд, чтобы сориентироваться, и видит, как его глаз с трудом фокусируется на шарике, но Серрюр предпочитает проигнорировать это, потому что надменная ухмылка богача никуда не пропадает, и это раздражает юного фокусника. Наконец, шарик оказывается под стаканчиком посередине, и всё стремительно приходит в движение. Управлять шестью стаканами оказывается сложнее, чем предполагал Серрюр, и он едва не путается сам в своей же схеме. К счастью, ему удаётся быстро сосредоточиться и даже увеличить скорость трюка. Подозрение мальчика также нарастает с каждой перестановкой стаканов: старик кажется слишком спокойным и рассеянным для их игры со ставками, чего не ожидаешь от человека, который должен быть заинтересован в выигрыше. Хотя, быть может, в этом и объяснение — может, старик ему поддаётся? Может, он намеренно выбрал для пожертвования такой странный способ, позволяя выиграть и забрать деньги? Серрюру трудно поверить, что кто-то стал бы так заморачиваться, но, с другой стороны, он совсем не знает своего оппонента. Действительно ли это его необычный способ помочь беспризорнику с улицы? Отбросив наивные мысли, Серрюр готовится к самому сложному трюку этой игры. Он не намерен позволять полуслепому старику иметь даже малейшие шансы на выигрыш, особенно когда мотивы не были до конца понятны, а ставки могли решить его будущее. Очередная шутка виснет в воздухе, когда фокусник проверяет настрой оппонента: тот по-прежнему слишком медленный, чтобы отследить цель. Поймав подходящий момент, он ловким рывком руки приподнимает один из стаканчиков на повороте, и оттуда незаметно вылетает шарик. Шар едва что-то весит, но Серрюр всё же чувствует тяжесть, возникшую в рукаве толстовки: явный индикатор того, что цель попала в яблочко. Ему редко удавалось раньше сделать это безупречно, и на миг он даже поражённо теряется. Он склоняет голову, глядя на старика исподлобья и пытаясь спрятать ухмылку за растрёпанными чёрными волосами. То, чего Серрюр не замечает, однако, — как тот же самый шарик в одну из последующих перестановок выскальзывает из рукава в облачке золотой пыли обратно на стол и оказывается прямо под стаканом. Не догадывающийся об этом Серрюр останавливается, весело хлопая по столу в предвкушении своей победы. Вид улыбающегося старика теперь ему безразличен: какая, в самом деле, разница, с какими чувствами тот примет поражение, если богач сам и выдвинул безумную идею ставок? — Прошу выбирать, месье! Мужчина хмыкает, беря пару минут на раздумья. Его указательный палец плавает из стороны в сторону над стаканами, что немного нервирует Серрюра. Затем чистый ноготь старика отстукивает короткий ритм по второму стакану справа от него. — Кажется, твой шарик должен быть здесь, — говорит он. — Ох, — лёгкие Серрюра сочувствующе выпускают воздух, подыгрывая хозяину. — Боюсь, что фортуна Вам не благоволит в этой игре. Но, возможно, в следующий раз… Серрюр чувствует, как его язык заливается свинцом, когда он поднимает указанный стакан — на зелёной скатерти стола блестит шарик. Его шарик, о чём свидетельствует нацарапанный знак, означающий только одно: подмены не могло быть. Разворачивающаяся сцена почти походит на сюрреалистичный сон: Серрюр крутит маленькую сферу, едва не роняя её из-за проявившегося пота, осматривает стаканы и стол; его рука в этом время сама тянется к толстовке, прощупывая каждый сантиметр ткани и карманов в попытке найти доказательства мухлежа, но безуспешно. Вероятно, неподдельный шок отражается на его лице, аккомпанируя застывшему детскому телу, потому что старик без стеснения прожигает непутёвого мошенника насмешливым взглядом. — Благодарю за занятный вечер. У тебя неплохие способности для твоего возраста, — успокаивает богач, но это только разжигает внутри Серрюра гнев. Ему не нужно слышать дряхлый комплимент от того, кто его обманул. — Этого… не может быть, — отрицает тот, прокручивая в голове каждый свой ход в поисках ошибки, которой не случалось. — Шарик не мог там оказаться! Вы жульничали! — А ты — нет? — мальчик отшатывается, как от пощёчины. Это правда, да, но он не думал, что она всплывёт наружу таким образом и при таких обстоятельствах. Он также подозревал, что старик не так прост, как кажется, но, вертя в руках шарик, не способен понять, как старому хрычу удалось его перехитрить. — Похоже, тебе нужно больше практики в ловкости рук, чтобы успешнее обманывать людей. Мастерство всегда приходит со временем. — Это была нечестная игра… — Игра, которую ты вёл. — Как? Как тебе это удалось? Незнакомец игнорирует вопрос и напоминает: — У нас был уговор. Ты обозначил свои условия, а я — свои. Мои действия не выходили за заданные рамки, — он равнодушно кивает на банку и лежащие рядом с ней золотые монеты, а затем кладёт на стол плотный мешок, намекая Серрюру на дальнейшие действия. — Мой приз, будь любезен? Впервые после начала их взаимодействия Серрюр чувствует пронизывающий холод ночи. Он предпочитает обвинить силу природы в той дрожи, которая сотрясает его тело, нежели собственные эмоции, беспокойным роем бушующие в нём. Ему требуется очень долгая и болезненная минута, чтобы взять себя в руки и признать поражение. Это даётся ему тяжело, и на плечах появляется сопутствующая негодованию тяжесть. Он сомневается, что продолжение спора может дать что-то, помимо ещё больших проблем, учитывая, что старик оказался не из числа простофиль, и боится, что конфликт может привести к потере нечто более ценного, чем деньги. Старик выжидающе наблюдает за Серрюром. Наконец, мальчик неохотно тянется к банке, намереваясь завершить сделку. Вероятно, после такого события ему придётся сменить локацию для фокусов или вовсе пожить несколько дней в долг, прячась где-нибудь. Сваливая все заработанные деньги в чужой мешок, мальчик стремительно погружается в отчаяние. Все его деньги — на жизнь и накопление — исчезают за жалкие мгновения в складках мешка вместе с двумя злосчастными монетами, что обещал незнакомец. Серрюр слышит хриплые крики стаи врановых птиц и видит, как парочка кружит в небе над улицей, почти сливаясь с тёмным фоном. Они присаживаются на соседнее дерево позади старика, когда Серрюр завязывает набитый мешочек и передаёт его победителю. Тот с довольной улыбкой принимает награду. — Отбрось своё уныние. Один проигрыш не должен становиться преградой на пути к совершенствованию навыков. Даже в мошенничестве, — не дождавшись ответа, уже уходя прочь, он добавляет: — Возможно, в следующий раз фортуна будет расположена к тебе. Старик уходит, скрываясь во мраке. За ним словно следуют все звуки: крик птиц внезапно исчезает, завывания осеннего ветра стихают, и в конечном итоге улица полностью отдаётся тишине, как если бы загадочный человек никогда не ступал на неё. Серрюр не утруждает себя тем, чтобы проследить за незнакомцем. Ему не хватает смелости. Он отворачивается, с силой прижимая к груди пустую банку — символ его катастрофической неудачи и глупой ошибки наивности. Ему следовало догадаться, что ставка обернётся самым худшим для него образом, и он не может понять, как внутренний импульс смог пересилить голос разума и банальное предчувствие, которое его раньше не подводило. Лёгкие деньги бывают лёгкими только на словах. Никогда прежде он ещё не чувствовал себя таким дураком. Плут обвёл вокруг пальца другого плута. В любой другой ситуации он бы рассмеялся во все лёгкие от иронии, но сейчас пара мясных мешков в груди едва может нормально функционировать. Из-за неровного дыхания горло вмиг пересыхает. Оставшись наедине под жёлтым светом фонаря, он, наконец, позволяет слезам беззвучно стекать по онемевшим щекам. Время близится к ночи. Всё его тело ломится от усталости, а голова пульсирует от напряжения. Вместо похода в круглосуточный магазинчик, на который денег не осталось, теперь он раздумывает о том, чтобы переместиться к одной из фабрик чуть дальше в надежде, что кто-то из рабочих будет достаточно добродушен и щедр. Окрестности фабрики и промышленной зоны не были той территорией, куда он мог спокойно ступать: там уже ошивалось достаточно таких же пройдох и оборванцев. Он мог только полагаться на то, что в столь позднее время конкуренции будет меньше, и его не прогонят. Сейчас, основываясь на слухах местных жуликов, как раз должна меняться смена, и, возможно, Серрюру получится перехватить хотя бы несколько человек оттуда. Он в последний раз осматривает пустую улицу и, собирая пожитки, спешит к пункту назначения. Дорога занимает чуть больше получаса, и Серрюр может наблюдать только конец пересменки. Вышедшие с фабрики рабочие разбредаются подобно тараканам: кто-то садится в поздний автобус, кто-то — за руль машины, другие же торопятся вернуться домой на вялых ногах. Новая смена уже скрылась за высоким забором. Серрюр перебегает дорогу и располагается на тротуаре между стоянкой и автобусной остановкой, разложив на земле только самый интересный реквизит и табличку. Он старается не шуметь, мягко подзывая трудяг к себе и предлагая им скрасить конец рабочего дня минутным развлечением, но, кажется, это не особо помогает: людские умы слишком заняты мыслями об отдыхе в постели, чтобы обращать внимание на мальчишку с трюками. После этого Серрюр меняет тактику и больше не предлагает фокусы, пряча весь инвентарь в свой рюкзак. Он садится на брусчатку у забора и переворачивает табличку. “Пожалуйста, помогите деньгами или едой”, — гласит иная сторона картонки. Бессонная ночь проходит не очень успешно, и ближе к утру у него в банке всего несколько центов, которых не хватит даже на булочку. Все его надежды на утоление голода растворяются, хотя, как Серрюр с жалким утешением отмечает, к этому моменту боли в животе уже утихли, и на первый план в списке потребностей вышел сон. Серрюр едва может держать глаза открытыми: они сильно раздражены и слезятся. Серрюр не видел прохожих и автобусов уже несколько часов, и дальнейшее ожидание кажется ему бессмысленным. Ему нужно восстановить хотя бы часть сил, если он планирует вернуться днём на улицу для выступлений. От этой мысли его корёжит: ему нравилось играть на публику, и он не видел ничего унизительного в этом, однако неприятный осадок после встречи с богачом отравляет Серрюра. Он чувствует себя использованным. Угрюмое настроение отражается на лице, и мальчик сомневается, что сможет сдержать его на публике. Страх перед полицией уже не настолько силён — перспектива повторного столкновения с человеком, подобным тому старому незнакомцу, пугает куда больше. Ему придётся рассмотреть вариант возвращения к мелким кражам — он сопряжён с большим риском, но зато Серрюр сможет быстрее запихнуть в рот хоть что-то съедобное. К тому же, он был почти убеждён в своей способности на попасться кому бы то ни было на этот раз. Учитывая острую необходимость, Серрюр точно будет максимально осторожен в обворовывании зевак. Определившись с планом на день, он покидает промышленную зону и устало скрывается в узком переулке неподалёку. Навес чёрного входа какого-то заведения укрывает его от начинающегося дождя. От осенней влаги становится ещё прохладнее, и Серрюр кутается в скатерть — единственную ткань при нём, способную хотя бы немного защитить от непогоды. Обычно он не испытывал особого дискомфорта от прохлады, но сейчас его пробирает до костей, и дрожь выбивает из лёгких весь воздух. Его ноги быстро мокнут от стекающей по неровному переулку грязи. Присев на ступеньку, он откидывается на косяк и вновь погружается в события вечера. Внезапно всё обрушивается на него лавиной. Серрюр жмурится, молясь, чтобы это оказалось сном. Он думает, что это могло бы быть одним из тех кошмаров, что мучают его периодически, и ему просто нужно сосредоточится и проснуться, и тогда всё придёт в относительную норму. Он распахивает глаза и обнаруживает, что окружение не изменилось. Он всё ещё бездомный. Он по-прежнему один. Как был вчера, есть сегодня и будет завтра. И холод с каждым днём будет только больнее кусать кожу, покуда Серрюр остаётся таковым. Наконец, Серрюр сдаётся, обхватывает себя руками и начинает рыдать, не в силах более сдерживаться. Шум воды почти заглушает его всхлипы, а слёзы перемешиваются с грязными каплями. Он успокаивается только тогда, когда дождь заметно сбавляет темп и превращается и промозглую морось, погрузившую город в серую утреннюю дымку. Сон так и не приходит; Серрюр думает, что теперь уже бессмысленно пытаться отдохнуть, поэтому начинает собираться и приводить себя в порядок для нового дня. Вместо своего привычного места он планирует отправиться на городскую площадь в надежде, что там будет больше людей, а соответственно, и шансов заработать. Мальчик стягивает с себя промокшую скатерть, отжимает её насколько возможно и берёт рюкзак. Он кажется ему заметно потяжелевшим, и Серрюр начинает беспокоиться о том, что тот мог также промокнуть, как и весь инвентарь. Если это действительно так, то это может поставить под угрозу его заработок. — Нет, только не это… Чёрт побери! Тихое проклятие тонет в тишине, пока Серрюр беспокойно открывает рюкзак и перебирает вещи. Почти одновременно с этим открывается и его рот, потому что внутри он нащупывает то, чего у него быть не может. Подушечки пальцев скользят по шершавой материи мешочка, пробираясь к узлу толстой позолоченной бечёвки поверх красной ленты. У него никогда не было такого мешка, но Серрюр может узнать его из тысячи — это мешок Старика. Потянув за него, мальчик обнаруживает, что мешок имеет приличный вес: внутри явно что-то есть. И он оказывается прав. В следующий же миг узел развязывается, и на Серрюра смотрит целая горсть золотых монет с примечательной гравировкой, которую невозможно ни с чем спутать, и деньги, что он сам заработал сегодня. — Как?.. — вопрошает мальчик в пустоту. Он с опаской оглядывается по сторонам, и лишь затем осматривает загадочные монеты, лихорадочно перебирая каждую с подозрением, что это может быть подделкой и последним жестоким розыгрышем Богача. И хотя он не совсем уверен, как определить их подлинность, учитывая уникальность тиража, Серрюр в конце концов признаёт, что это действительно золото, а не перекрашенная бесценная железка. В процессе он натыкается на одну особую монету, отличающуюся от остальных. Она серебряная и без всяких знаков — чистый диск с рифленым ребром и окаймовкой. Серрюр хмыкает, и, когда он намеревается убрать монету в карман, та словно по своей прихоти выскальзывает из руки и катится по мостовой по направлению к ближайшему фонарю. Мальчик успевает поймать её до того, как монета достигает люка ливнёвки. Где-то недалеко раздаётся крик воронов, но обманщик не обращает на них внимание. Вместо этого он пристально вглядывается в блеск монеты. Он переворачивает её несколько раз. Силуэт мужчины с двумя длинными завитыми рогами проглядывается в преломлении фонарного света, но как только Серрюр может различить его, изображение внезапно исчезает, и никакие движения монеты более не возвращают иллюзорную гравировку. — Что ж, это было странно… — резюмирует он, пряча монету в карман толстовки. Сложив всё обратно в рюкзак, Серрюр спешит в продуктовый магазин. Ноги несут его по мостовым и переулкам; где-то позади остаются врановые вопли. Всё, о чём он может думать, — это о еде. Купленная булочка исчезает во рту так же, как и кусок колбасы до этого. Наслаждение перебивает любые волнения и вопросы: в конце концов, о них Серрюр может задуматься после. Сейчас же он смакует момент и встречает рассвет нового дня с чуть более обнадёживающим настроением, чем обычно. Он игнорирует начинающуюся утреннюю суету и не ломится занять место на площади. Его тело, наконец, расслабляет мышцы, а глаза сонливо смыкаются, когда он добирается до своего шалаша для отдыха. Он не замечает любопытную пару маленьких глаз, подглядывающую за ним сквозь тканевые завесы и провода подворотни. Не замечает блеск зелёных всполохов сверху. Он засыпает под убаюкивающий стрёкот сороки.