Золото твоего тела

Лучи вечернего солнца пробиваются сквозь витринные окна петербургской парадной. Подсвечивают потёртую временем, но оттого нисколько не ухудшившуюся краску нежного голубого цвета, что покрывает стены. Белоснежный орнамент заливистыми волнами струится по стенам, восхищая взор каждого своим узором. Тонкая девичья рука несмело укладывается на перила, что так же поражали модель своей красотой, что была ничуть не хуже изящных стен старого дома Петербурга. Несмело делая первые шаги по лестнице, Сёмина взглядом карих глаз всё продолжает осматривать с восторгом. Казалось, эта парадная — то, что полностью описывает жительницу данного дома, к которой шатенка и пришла. Дверь на третьем этаже столь же потёртая, как и весь дом, но красоты своей от этого так же не утратила. Настя звонит в дверь, совершенно не долго думая. Волнения в ней нет, лишь судорожное предвкушение от интереса сегодняшнего вечера. Ожидание длится недолго, ведь уже через мгновение Сёмина может увидеть перед собой девушку темноволосую. Слегка потрёпанную, с некоторыми пятнышками засохшей краски на футболке растянутой. На лице улыбка появляется сама собой. Понимание, что перед ней нужный человек, появляется сразу. Второстепенно внимание захватывают и руки, что испачканы в графите простых карандашей, да выглядывающая из кармана домашних штанов кисть. Шею её украшает ярко говорящее «Индиго», а чёрные, что смоль, волосы уложены ворохом, что понятлив только им самим. — Здравствуй! Лиза, да? — на всякий случай уточняет, пока девушка перед ней лишь сама улыбается слишком мило и кивает неловко. — Здравствуй, — зеркалит художница, пропуская модель в свою обитель. — Я почти всё подготовила к тому, чтобы мы приступили, но нужно ещё чуть-чуть времени. Пока могу предложить тебе чай, воду или, может, какао? — Какао звучит весьма заманчиво, — улыбается Сёмина и кивает. Стягивает с себя пальто и шапку, прежде чем удобнее сумку перехватить и попытаться понять, куда ей идти. — Я взяла то платье, которое мы обсуждали в переписке. Где я тогда могу переодеться? — Будет, значит, какао! — кивает Андрющенко с улыбкой, мысленно подмечая, что видимо, девушка тоже не равнодушна к сладкому. Подрывается сразу после вопроса и проводит гостью в зал основной, где и была её мастерская. — Располагайся здесь, надеюсь, будешь чувствовать себя комфортно. Судорожно, слегка трясущимися от волнения, руками Лиза листы разбросанные собирает. Она впервые проделывала настолько крупный проект с живой моделью. Нечто, что она хотела бы сама воплотить в жизнь. Каждый штрих, каждую частичку тела модели. Та девушка, что сейчас стояла посреди её мира, казалась ей идеальной для этого всего. Именно её внешность показалась брюнетке той, что хотелось бы запечатлеть на холсте в века. — Тогда я за какао, а ты можешь спокойно… В общем, да, — неловко проговаривает Лиза, прежде чем стремительно покинуть мастерскую, стукая себя по лбу. — Боже, Лиза, что ты несёшь? Всё это время с лица Насти улыбка не сходила. Её жутко умиляла чужая неловкость и в каком-то плане стеснительность художницы. Та ей казалась маленьким несмышлёным котёнком, что залез лапками в краски. Пока с тела тонкого стягивалась одежда, что согревала её этой прохладной осенью, кареглазая осматривала зал. Взглядом пробегалась по бесконечному количеству эскизов, картин, дорисованных и не очень. Чувствовала эту определённую атмосферу волшебства и творчества. В помещении стоял запах растворителя для красок, а посреди красовался мольберт. Уже подготовленный к долгой работе, отчего предвкушение со стороны Сёминой лишь увеличивалось. Когда тело женское, что изгибами своими манило, осталось лишь в одном нижнем белье, а руки уже спешили надеть белоснежное платье, казалось, мир был остановлен. Остановлен для Лизы Андрющенко, что видела лишь обнажённую девичью спину, но мысленно утопала уже сейчас в красоте своей модели. Если честно, она до сих пор не понимает, как в этот момент кружка с какао не встретилась с полом. Прокашлявшись и позволив Насте услышать своё присутствие, брюнетка взгляд в пол отводит, дожидаясь, когда девушка перед ней наденет платье. — Смотри, нормально? — спрашивает Настя, оборачиваясь и показывая платье на собственной фигуре. Андрющенко взгляд свой от пола отрывает и смотрит на Настю. Смотрит долго, чувствуя, что лучше девушки она и не могла представить для своей картины. Нет, не так. Она в жизни не могла представить настолько красивую девушку для своей картины. Кажется, это и называлось музой? — Ты выглядишь просто потрясающе, — произносит искренне Лиза, на что Сёма лишь смущённо улыбается. Забирает из чужих рук кружку с какао и встаёт неловко посреди мастерской. — Ой, сейчас. Я дособеру всё, а ты пока можешь присесть на кресло у окна. Устраивайся максимально удобно, так как работы у нас впереди много. Кивнув послушно, Настя и вправду топает к креслу. На удивление, до жути удобному. Думает некоторое время, как ей сесть, чтобы это было в первую очередь красиво для художницы. Не придумывает ничего лучше, чем сесть на кресло боком. Ноги укладывает на подлокотник один, а на второй упирается спиной. Пока ещё пьёт какао, наслаждаясь сладостью на языке. Краем глаза наблюдает за брюнеткой, что подготавливает своё рабочее место, пока даже не глядя на свою натурщицу. — У тебя здесь очень уютно и красиво. Почти сразу ощущаешь атмосферу творчества и какого-то нереального волшебства, — произносит тихо Настя, на что Лиза продолжает смущённо улыбаться. — Сомневаюсь, что такой беспорядок можно называть волшебством, — усмехается Андрющенко, на что шатенка лишь головой мотает отрицательно. — Этот творческий беспорядок — и есть всё волшебство этого места, — тихо отвечает и после отставляет кружку с ещё недопитым какао, готовая к тому, чтобы они начали. Взгляд каре-зелёных глаз наконец поднимается на модель, и Лиза впервые видит всю картину целиком. Это момент, когда кислорода в лёгких совсем не остаётся. Когда руки дрожат от одной только мысли, что сейчас девушка может это запечатлеть. Оставить этот момент в собственной памяти и отразить на холсте. Помочь увидеть и другим людям то, насколько это красиво. Насколько Настя была красивой. Осеннее солнце, что к своему закату стремилось, нежно подсвечивало загорелую кожу Сёминой. Играло своими лучами с её длинными ресницами и глазами, словно бесконечными мирами бездны. Темные волосы волнами спадали на плечи и подлокотник кресла, словно водопады самых красивых частей мира. Всё в том, как сейчас лежала натурщица, являлось для брюнетки чем-то божественным. Нет, даже выше. Это было что-то большее, чем мог вообще представить человек. Это даже не божественное и не космическое. Это что-то столь недосягаемое, что до боли. — Ты очень красивая, — произносит тихо Лиза, пока в голове идея одна крутится. — Мы… Может, ты будешь не против, если мы нанесём тебе на кожу немного золотой потали? В этом свете и с твоей кожей… Я уверена, что это будет выглядеть потрясающе. — Я буду рада любой твоей идее, — почти сразу соглашается Сёмина, пока художница мысленно ликует. Самостоятельно подходит к шатенке, заранее подхватив жидкую поталь и кисть. Руки трясутся, ведь коснуться чужой кожи будто бы страшно. Страшно из-за ощущения того, что, когда она дотронется до чего-то столь прекрасного, оно исчезнет. Что всё это лишь Лизина галлюцинация. Она убирает осторожно пряди волос тёмных в сторону. Смотрит на чужую кожу вблизи с восхищением неподдельным, пока взгляд карих глаз Сёминой же был направлен на неё. — Не переживай, я не хрустальная, — пытается отшутиться девушка, чтобы снять тот накал неловкости, что она чувствовала от Андрющенко. Кивок неуверенный и длинные пальцы, что медленно, впитывая каждую секунду, стягивают с хрупкого плеча лямку от платья. Загорелая кожа манит своим блеском и нежностью. Первый мазок краски осторожно касается плеча натурщицы, вызывая лёгкие мурашки от прохлады. Руки Лизы дрожали, но это ей совсем не мешало продолжать наносить золото на чужое тело. Мазками, осторожными и лишь подчёркивающими чужую красоту, Андрющенко наносила краску на свою модель. Тонкие пальцы время от времени отвлекались от кисти, поправляя на девушке платье да стягивая лямки всё ниже, но не заходя за черту. Не позволяла себе совершенно этого. Однако, время пришло и для ног. Лиза особенно хотела подчеркнуть бесконечно прекрасные бёдра Сёмы, отчего не приподнять юбку было бы преступлением против всего мира художников. Ладонь, всё так же дрожа, касается кожи ноги возле колена. Брюнетка ведёт её слишком медленно выше, боясь быть резкой. Осторожно касается ребром ладони ткани белоснежного платья, всё так же не спеша его задирая. От столь нежных и осторожных прикосновений дыхание и самой Насти замирает. Она взглядом внимательно наблюдает, как платье задирают до середины бедра, прежде чем вновь взяться за кисть. — У тебя до невозможности красивое тело, — смущённо подмечает Елизавета, пока Настя будто бы и ничего не стесняется. — Так может, тогда и не будем его скрывать? — предлагает натурщица, чем заставляет художницу поперхнуться. Лиза смотрит на Сёмину глазами огромными, но понимает, что отказаться не сможет. Не захочет. Вспоминает силуэт изящной фигуры, когда только пришла с какао в комнату, и понимает, что так эти часы работы будут одновременно и самыми тяжёлыми и самыми прекрасными в её жизни. — Если ты готова, то я буду… — начинает было брюнетка, но Настя понимает не сразу. Кончиками пальцев касается чужой руки и убирает ладонь с собственного бедра. Приподнимается лишь на немного и тонкими пальцами касается края ткани, начиная стягивать белоснежное платье с тонкого девичьего тела, полностью его обнажая. Андрющенко наблюдала за этим с замиранием сердца. Казалось, ещё вот-вот — и Лизу бы обязательно ударил инфаркт в её двадцать семь лет. Сёмина остаётся полностью обнажённой перед художницей, но Лизу данное положение тела девушки не устраивает. Она не хочет видеть на холсте пошлость. Хочет показать лишь особенную красоту Анастасии, отчего сама неосознанно её положение меняет. Лишь мягко направляет, немыми просьбами переставляя ноги на кресло и прижимая их к груди. Позволяет шатенке уложить голову к себе на колени и последними штрихами наносит немного потали на лицо натурщицы. — Ты просто не представляешь себе, насколько ты красива, — тихо шепчет Лиза, прежде чем всё же вернуться к холсту и мольберту. Наконец на поверхности белоснежной начинают проявляться линии и художественные мазки. Всё внимание Андрющенко переключается лишь на кисть в собственных руках и ангела на её кресле. Золото солнечных лучей всё ещё ласкало тело модели, позволяя утопать в тёплых оттенках данной картины. Кареглазая впервые испытывала столько эмоций от своей работы. Впервые была настолько влюблена и находилась в конкретном моменте. Руки писали Сёмину сами, не заставляя Лизу применять хоть какие-то усилия. Так, будто сама вселенная хотела, чтобы эта картина была написана. Женское тело перед художницей было прекрасно. Загорелая кожа, что теперь была расписана золотой поталью, буквально подсвечивалась от лучей вечернего солнца. Фигура девушки, что так сводила Лизу с ума, буквально топила своими изгибами. Тонкие ноги, что манили собственной длиной и совершенной аккуратностью. Изгибы талии, которые могли, кажется, свести с ума. Тонкие руки, обхватывающие собственные колени, и прикрытая бёдрами грудь, что позволялась увидеться зрителю лишь своими очертаниями. Основная красота картины заключалась в лице натурщицы. Глубокие карие глаза, что словно бездна затягивали любого в свою темноту. Осторожные, нежные черты лица, что не сравнились бы ни с одной богиней старых времен. Настя Сёмина была больше, чем богиней. Спустя некоторое время работы Лиза всматривается в волосы девушки. Рассматривает то, что получается на холсте, и возвращается к красоте реальной жизни. Поджимает губы и думает, стоит ли исправлять. — Можешь… совсем чуть-чуть поправить волосы? Убрать вот эти прядки с плеча? — произносит тихо брюнетка, на что Настя сразу реагирует. Сама действительно пытается поправить тёмные локоны, но Лиза лишь головой мотает недовольно и откладывает кисть с палитрой. Сама подходит к девушке, поправляя пряди волос. Чувствует их мягкость и вновь дыхание задерживает. Понимает, что с каждым часом всё больше сходит с ума от красоты перед собой. Будто бы сама не понимает, как с волос кончики её пальцев опускаются на плечо тонкое, медленно начиная вести вниз по руке. — Лиза, — тихо начинает девушка перед ней, улыбаясь нежно. — Я всё ещё не хрустальная. Художница смотрит некоторое время на Сёмину и кивает очень неуверенно. Сама улыбается едва лишь кончиками губ, проговаривая сквозь пересохшее горло. — Золотая, — тихий шёпот слетает с губ брюнетки. В какой момент тонкая рука девушки перехватила художницу за растянутый ворот футболки — Лиза уже и не вспомнит. Зато она навсегда запомнит, что губы Насти на вкус как клубничная жвачка и слегка отдают её любимым какао. Кажется, в момент этот обе девушки забывают про картину. Сёмина абсолютно бесцеремонно меняет своё положение, вставая на колени на это чёртово кресло. Целует столь отчаянно, вплетаясь тонкими пальцами в тёмные волосы художницы, и сходит с ума. Впрочем, сходит с ума не больше Лизы, что первое время лишь шокированно замирает, заставляя натурщицу остановиться. — Я… я неправильно тебя поняла? — тихо и неуверенно спрашивает Сёма, глядя на девушку перед собой. Глядя в чужие глаза, что Лизу топят до беспамятства, она понимает, что на конечной остановке своего разума. Руки татуированные спешат чужую талию обхватить совершенно бесцеремонно да девушку обратно к себе притянуть. В этот раз инициатором поцелуя уже становится Андрющенко. Вся стеснительность и неловкие улыбки куда-то совершенно пропадают, оставляя место лишь желанию, что всё это время безбожно поджидало своего часа в самой грудине Елизаветы. Губы чужие кажутся единственным способом дышать в этом мире. Художница чувствует тонкие пальцы в собственных волосах и не сдерживает тихий стон, что утопает в поцелуе ненасытном. Совершенно этого не желая, Настя от брюнетки отрывается. Судорожно пытается стянуть с девушки эту растянутую футболку, но не обходится без помощи Лизы. Кажется, всё это время, сидя совершенно обнажённой перед Андрющенко, она проверяла своё терпение, сходя с ума. Терпение Насти лопнуло, и теперь желания медлить не было от слова совсем. У неё не было, но вот Лиза хотела насладиться каждой секундой, проведённой с девушкой перед ней. Она сдерживает чужой пыл, одной рукой оба тонких запястья перехватывает, прижимая к спинке кресла. Тонкая шея казалась хрустальной действительно. Губы, что коснулись бархатной кожи впервые за всё это время, будто бы пылали. В самой груди брюнетки всё плавилось от осознания, что она сейчас это делает. Что поцелуи её губ покрывают изящную шею модели, заставляя её сорвать первые тяжёлые вздохи. Их условия были определённо неравными, учитывая, что Настя уже была полностью обнажена перед кареглазой, что телом, что душой, но кажется, Лизу это нисколько не волновало. Весь вечер она думала об этом теле и этой неземной девушке, превозносила её и сейчас имела право насладиться. Сёмина пытается руками дёрнуть, освободиться от оков проволоки, но лишь стену задевает, позволяя нескольким баночкам краски абсолютно бесцеремонно свалиться на девушек. Помимо золотой потали тела обеих теперь украшало серебро, медь и белоснежные разводы. Стало ли это разочарованием для обеих? Лиза теперь утопала в своём желании ещё больше. Свободной рукой художница лишь больше размазывает краску по чужому телу, восторгаясь. Была ли Сёма против? Совершенно нет. Поцелуи цветной дорожкой опускаются с тонкой шеи на грудь шатенки. Андрющенко совершенно не волнует, что её лицо теперь так же всё в шиммере разных цветов, а лишь волнуют тихие стоны, что срываются с этих прекрасных губ. Язык горячий касается возбуждённого соска едва на пробу, заставляя девушку под Лизой вздрогнуть. Настя губу закусывает, пытается сдерживаться, но от одного, едва ощутимого прикосновения зубов к чувствительной груди осознаёт, что ей это априори запрещено. Она стоны свои сдерживать перестаёт и за это награждается тем, что её руки отпускают. Выдыхает облегчённо, но после лишь разочарованно стонет, когда чувствует над собой не тепло чужого тела, а прохладу комнаты. Не понимает, что сделала не так. Взгляд каре-зелёных глаз запечатлен на теле девичьем, что лежит на её кресле. Блестящие краски, что переливаются в свете почти севшего солнца, манят, совершенно не принимая отказов. Лиза со стола у мольберта берёт салфетки влажные, не глядя. Руки вытирает от краски и графита, волнуясь прежде всего о здоровье девушки на кресле. Смотрит за каждым изгибом её, за тем, как вздымается обнажённая грудь, что вся усеяна разноцветными разводами от рук и губ Елизаветы. Сжалившись, брюнетка спешит вернуться к своей музе. Вновь, так же бесцеремонно припадает к чужим губам, втягивая Анастасию в поцелуй столь желанный. Осторожно чужие бёдра разводит, стараясь вновь не испачкать руки, но Сёмина девочка понятливая. Самостоятельно ногу одну закидывает на подлокотник кресла, позволяя тонким длинным пальцам коснуться внутренней стороны бедра. Жарко. Обеим было невыносимо жарко, а возбуждение настолько сильно скручивало обеих, что, казалось, терпеть уже невозможно. Стон, столь сладостный и громкий, заставляет Лизу сходить с ума, когда пальцы впервые касаются чужих половых губ. Не желая заставлять страдать своего ангела, здесь девушка не медлит. Почти сразу находит чувствительный комочек клитора, касаясь кончиками пальцев. Заставляет Сёму в спине изгибаться да бёдра сильнее разводить, срываясь на новые стоны. Рукой свободной Андрющенко вновь к коже чужой возвращается. Накрывает грудь округлую и пальцами сильнее разводит краску по бархату кожи, наблюдая за этой картиной с придыханием. Губами касается шеи, прикусывает едва, желая оставить собственные краски на чужом теле. Пальцы совершенно не останавливаются, лишь слегка увеличивая темп. Заставляют девушку под художницей почти что сходить с ума от того, насколько в данный момент хорошо. От того, как ей с Лизой хорошо. Приостанавливаясь, Андрющенко ниже опускает запястье. Касается осторожно входа во влагалище, прежде чем медленно войти одним пальцем. За реакцией девушки наблюдает, большой палец разместив обратно на чувствительной точке. Эмоции и ощущения Сёмы сейчас для неё важнее всего на свете. Хочется, чтобы ей было хорошо. Чтобы она была наслаждена этим моментом. Первые толчки, пока ещё одним пальцем, и приоткрытый рот Насти от тяжёлого дыхания. Ей с Лизой сейчас хорошо до дьявольского безобразия. Та второй палец добавляет неспешно, заставляя девушку вздрогнуть, вновь не сдерживая стона. Движения трёх пальцев сливаются в наслаждении бесконечном. В самой прекрасной музыке, которая была создана из стонов её музы, что когда-либо слышала брюнетка. Спустя долгие часы терпения и взгляда на художницу, Насте не нужно многого для оргазма. Ножки, что казались Лизе лучше, чем на любой скульптуре ренессанса, начинали дрожать в предоргазменной судороге, а стоны становились лишь громче. Последний, самый сладкий и желанный, стон художница ловит собственными губами. Целует так, будто в этот момент весь мир остановился. Будто бы после того, как в её квартиру вошла миловидная шатенка, жизнь Лизы навсегда остановилась, теперь оставляя лишь её один на один с самым прекрасным. Оргазм полностью прошибает всё тело, что столь бесцеремонно украшено разноцветными разводами красок. Сёма отдышаться пытается, пока Андрющенко медленно пальцы из девушки выводит и головой укладывается на чужую грудь, слыша, как стучит чужое сердце. — Сегодня мы с картиной закончили, — тихо шепчет Лиза, на что в ответ лишь слышит смех со стороны Насти. А недалеко от кресла одиноко лежит кружка с разлитым какао, остывшим за долгие часы работы.