Ambrosia

Фредди однажды сказала, что Пан – единственный Бог, сатир и обманщик в одном лице, которому никогда не стоит доверять. Даже если он будет клясться своей честью, жизнью и другими более влиятельными Богами, а так же давить на факты, которые только из его уст будут звучать правдиво, полноценно и влиятельно. Она говорит, что его дела темны и почти всегда сокрыты от чужих глаз, а правду он раскрывает лишь тогда, когда ему это будет выгодно и когда это может принести в его жизнь необходимое… Веселье и смятение в мир вокруг себя. Что для него не существует таких понятий, как «светлое/тёмное» и что он как кошка, волен ходить туда, куда ему вздумается и делает то, что ему хочется. Что в старые времена, даже Афина не могла «посадить» его на короткий поводок закона, ведь он всегда мог обходить обычаи и уставы какими-то своими окольными путями, а после – устраивать такой беспредел, что все Боги содрогались при виде последствий. Странно, конечно, видеть «кошку» с козьими рогами, но факт оставался фактом – Фредди упорно давила на то, что богу-обманщику нельзя доверять ни в коем случае и Грейс искренне в это верила. Даже мыслей об обратном не возникало, особенно после того, что случилось в Реликварии и с Каллиопой в целом, из-за слишком распутного и непредусмотрительного поведения сатира. Наверное, именно поэтому, когда Пан перехватывает её у самого выхода из дома и с излишней весёлостью предлагает выпить, чтобы расслабиться в их последние мирные минуты один на один (не то, чтобы он сильно не верил в победу Грейс на суде), Грейс почти кожей чувствует, что ничем хорошим это не кончится. И это ощущение было настолько сильным, что волоски на шее вставали дыбом и кололись, и если бы сейчас Фредди была дома и увидела их под окнами, в рогатую голову слишком шумного божка точно бы прилетела кастрюля, полная не удавшегося супа. Вот только, Фредди дома не было. Ушла ещё несколько часов назад, сославшись на какие-то очень срочные и скорые дела насчёт их, не самой хорошо идущей, группы. Кажется, там было что-то про чьё-то покровительство, будущее выступление и кого-то знакомого… Грейс честно старалась понять быстрый сбитый говор, явно восхищённой подруги, но у неё так ничего и не получилось, а потому она просто позволила ей идти без дополнительных расспросов – легко и непринуждённо, чуть не поцеловав носом порог дома, об который барабанщица в спешке споткнулась. Так или иначе, проводить дома хороший вечер перед выходными Грейс точно не планировала, а потому несмотря на предупреждения, принимает чужое приглашение довольно скоро, даже без слишком долгих уговоров соблазняющим шёпотом на ушко, от которых музе было немного не по себе. Ведь когда она соглашается, он вальяжно ведёт её не в какой-то неизвестный клуб «простых смертных», а в саму «Преисподнюю» - пристанище неона, бессмертных душ и строгого взгляда его опасной хозяйки, остро следящей за порядком и всем происходящим. Туда, где по логике должно быть достаточно наблюдения, чтобы великому сатиру не удалось натворить чего-то, из-за чего весь мир схлопнется как книжка, а все они отправятся коротать вечность в уже настоящий Подземный мир… Боги, как же она, оказывается, ошибалась! - Давай, тебя правда нужно расслабиться! Считай это моим маленьким извинением за всё то, что я уже успел сделать… И чего ещё не сделал! -…и это действительно мне настолько необходимо? - Больше, чем тебе кажется, детка! Вечером пятницы народу оказывается достаточно много, чтобы протолкнуться к барной стойке было действительно сложно, но недостаточно, чтобы в клуб в принципе было сложно попасть. Когда за ними закрываются двери, мигнув напоследок мерцающей неоновой черепушкой, обрамлённой оливковым венком над гладким костяным лбом, Грейс лишь на мгновение чувствует себя не в своей тарелке. Пока вдыхает тёплый спёртый воздух, чувствуя настоящую какофонию из дорогих духов и дешёвого одеколона; пока несмело переминается с ноги на ногу, стоя на ступеньках почти у самых дверей, чтобы не помешать никому из танцующих… Пока бог-обманщик не перехватывает её за дрогнувшее запястье и не тянет на себя, напевая какую-то слишком прилипчивую мелодию себе под нос, пока тащит её в сторону обилия мерцающей подсветки и блеска десятка разнообразных разноцветных бутылок. Ведь алкоголь – лучшее средство, чтобы расслабиться и единственное, которое Грейс сейчас действительно могло помочь. - Куда же делась моя милая и отважная Грейс? Неужели её кто-то украл, пока я не видел? Или может она ненадолго спряталась от нас, боясь нового гнева хозяйки сия обители? Ведь маленьким девочка уже давно пора быть в постели, а ты здесь… Со мной… Явно требуешь наказания за непослушание... - муза аккуратно садится на один из высоких коктейльных стульев, цепляясь носками ботинок за железное кольцо-подставку, пока Пан уверенно перемахивает через стойку, даже не разбив при этом чужие оставленные стаканы. – Ну давай же! Я знаю на что ты способна и подобное напускное смущение тебе точно не к лицу. Я ни за что не поверю, что ты никогда не оттягивалась в клубе! Тем более, твоя драгоценная подруга уже успела поведать мне о некоторых ваших… Похождениях! Случайно, конечно… В порыве возмущения, когда называла меня «козликом с обрубками вместо рогов», но я запомнил! Как удачно, что бармена на месте не отказывается, а потому когда ловкие пальцы сатира быстро пробегают по батарее дорогих бутылок, выбирая понравившуюся, Грейс едва слышно хмыкает, будто и правда радуясь, что никто не попытается взять Пана за шкирку, чтобы выкинуть прочь. Беззлобно, немного весело и самую малость, осторожно. Как тот самый друг, которого пытаются затянуть в преступную аферу, а он этого пока не понимает. - Не знала, что ты подрабатываешь барменом… Не боишься, что Персефона убьёт тебя за это? Не думаю, что ей понравится, как ты без разрешения лезешь к её «запасам». – она поднимает уголки губ в простой улыбке, наклоняясь вперёд для удобства разговора, чтобы не пришлось перекрикивать музыку всей силой своих лёгких. – И я правда… Немного отвыкла от всего этого. После всего того, что случилось… Времени побывать в подобным местах что-то не находилось! Ну, знаешь – суд, смерть и всё такое! - Ах, прошу простить мои грубые манеры! Слишком уж я люблю брать от жизни всё, что она мне может дать. Тем более… - его рука замирает над одной из бутылок, которую он уверенно подносит к себе поближе и под заинтересованный взгляд музы, вскрывает её так, будто делал это всю свою жизнь. -…ты видишь здесь бармена? А я не очень хочу оставлять тебя ещё дольше один на один с этим бренным тяжёлым миром, что так и пытается тебя убить! Слишком уж это зверски, дорогая моя! Ведь таких малышек, как ты, только и принято, что таскать по вечерам в дорогие рестораны, поить дорогим многолетним вином и… - Пан! Пан улыбается почти как самый настоящий дьявол – белозубо и опасно, слегка обнажив заострённые кончики клыков из-за пухлых влажных губ, когда одним широким жестом протягивает ей сразу три стопки чего-то крепкого, накрыв их сверху ладонью. На её внутренней части остаётся липкий сладкий след и когда он плавно убирает руку в сторону, Грейс не без удивления наблюдает, как он слизывает этот след, как самый настоящий ценный дар из другого мира, прежде чем она сама тянется пальцами к предложенному напитку. Он ненавязчиво ей подмигивает, когда её губы касаются стекла и почти по-детски хихикает, когда она выпивает всё разом, будто её взяли на слабо. Очень легко и непринуждённо – будто бы в изящном стекле была налита чуть сладкая вода, а не что-то крепкое, хотя когда от выпитого начинает саднить огнём горло, муза понимает, что ошиблась. Второй раз за ночь. - И это только начало! Позволь мне хорошенько о тебе позаботиться, пока наша названная хозяйка не испортила нам всё веселье своим присутствием и не погнала непослушную девочку прочь. Позволь своему верному поклоннику показать всё своё мастерство для столь изумительной публики, в лице нашей самой обожаемой музы… Маленькая Фредди на плече Грейс, олицетворяющая слишком странное представление её совести, от сердца снимает свою шляпу и бьёт ей музу по лицу. Ожидаемо, никакой боли не чувствуется, но Грейс закусывает щеку изнутри, понимая намёк на то, что она должна немедленно уйти и от всего отказаться. Это слишком сильно походило на шум крошечного колокольчика, что предупреждал об опасности, которая приближалась к ней со скоростью выстрела, пущенного прямо в голову. Она почти физически слышит упорное возмущение Фаришты о недопустимости верить Пану и о том, что уж точно не стоит соглашаться на то, что он предлагает, ведь она и так уже слишком далеко зашла, слушая его речи… Но Грейс не была бы Грейс, если бы умела говорить людям «нет». Именно поэтому, она говорит «да» и мир всё-таки схлопнулся. Ведь настоящей Фредди с ней не было. - Покажи мне всё, на что ты способен, о великий и опасный сатир. Я тебе доверяю. Сначала он наливает ей что-то настолько крепкое, что обжигающая жидкость полностью сжигает ей язык до нечувствительного онемевшего уголька. Всего лишь шот, но даже этого хватает, чтобы Грейс со стоном начала втягивать через плотно сомкнутые зубы воздух, в надежде унять слишком острый приступ крепости в собственному рту. Будто кто-то и правда ей углей в горло закинул – слишком сильно, даже больно и оглушая не хуже удара куска железки по затылку. Пан, глядя на неё по другую сторону стойки, лишь бархатно смеётся и поглаживает её по запястью, почти любезно предлагая в пару к напитку холодной воды, налитой в безобразно высокий стакан с тяжёлым дном. Он называет этот напиток «Свержением Зевса», ведь он оказывается таким же сильным и шокирующим, как быстрая смертоносная молния, пронзившая сердце предателя, подобравшегося слишком близко к самому Богу. Благо, он не настаивает, когда от второй порции подобного напитка она отказывается, зато муза, с куда большей радостью, принимает из рук бога-обманщика покатый бокал, из которого очень насыщенно пахло чем-то цитрусовым. «Любимое Лакомство Цербера» она пьёт уже куда осторожнее, будто боится что и он снова её ошеломит своей крепостью и силой – вслушиваясь в мягкий перелив музыки вокруг, Грейс делает несколько небольших глотков из металлической соломинки, прежде чем с удовольствием замычать. Ведь пряность, которая ударяет в голову, смешивающаяся с лёгким пульсирующим шумом где-то в затылке, оказывается очень призывной и соблазнительно, а потому когда Пан снова подаёт голос, она слушает его в пол уха. Напиток полностью завладел её вниманием и чувствами на ближайшие пару минут. - Как чудесно блестят твои глаза… Нравится, малышка? – мужчина входить в роль бармена настолько сильно, что муза невольно хихикает, когда он с абсолютно серьёзным выражением лица, проводит тонкой тряпкой по чуть пыльной стойке, ругаясь сквозь зубы на мелкое не стирающиеся пятнышко. – О, да. Это был один из любимых напитков Каллиопы. Не знаю что ей в нём нравилось больше – вкус, от которого вся остальная еда ещё пол часа была с привкусом лимона или само название, которое слишком сильно напоминало ей о Персефоне. Так или иначе, я даже и не помню, брала ли она что-то другое, когда была здесь… Кстати, о «была здесь». Я тут вспомнил кое-что особенное, когда посмотрел на то, что сейчас находится под этой самой стойкой. Не хочешь узнать, что же это? Бокал пустеет даже быстрее, чем Грейс успевает это понять. Когда трубочка легко стучит по стеклу, а она прикрывает глаза, чувствуя нарастающее тепло в груди, Пан улыбается всё так же обворожительно и любезно, будто хотел предложить ей сладкую конфетку из банки с капканом. Что бы он не сказал ей дальше, чуть раньше он действительно оказался прав, несмотря на чужие опасения – ей и правда было нужно всё это. Этот необходимый миг расслабления. Она действительно слишком устала за последние дни и хотя бы на один вечер могла позволить себе по-настоящему расслабиться в подобном месте, хотя и не с самой доверительной компанией. По старому – будучи простой смертной без всякой магии, что позволяет всплывать на поверхность всем тайнам и истинным чувствам; без обилия Богов, каждый из которых так и пытался бы её надурить или обмануть, пытаясь таким образом, защитить её от чего-то неминуемого… Чего-то, во что она теперь готова лезть руками и ногами, чтобы сохранить собственную жизнь. Хотя бы на один вечер, она могла остаться без мыслей о том, что до неудачной смерти оставалась всего пара дней. И видимо, Пан думал точно так же, иначе как ещё объяснить то, что своими проделками он выбил из её головы не только мысли о суде, но и вообще обо всём, что только можно. Он заставил её расслабиться и согласиться на всё, что он только может предложить… И кажется, расплата за подобную расточительность с доверием уже стремительно летела к Грейс на всех парах. Явно уже не в лице надуманной Фредди-совести на собственном опущенном плече. - Скажи мне, Грейс… Знаешь ли ты, что такое «Амброзия?» Она распахивает глаза и слабо щурится, когда цветная подсветка клуба слишком сильно режет ей по чувствительным глазам. Фигура Пана выглядит немного размытой по краям и Грейс с небольшим удивлением подмечает, что уже успела изрядно опьянеть и слишком глубоко потеряться в очень личных тяжёлых мыслях. Будто по щелчку пальцев, который она словно слышала, но не стала запомнить из-за банальной не необходимости. Муза делает небольшой глоток из стакана с водой, подмечая, что даже лёд внутри него не помогал ему быть достаточно холодным и отрицательно качает головой. Говорить, почему-то, стало до безумия сложно. Сейчас она не смогла бы запеть даже если бы очень захотела – язык был слишком тяжёлым и неповоротливым, будто распух от настоящего ожога. Благо, Богу-обманщику этого ответа хватает с лихвой. - Напиток Богов, что и наделял их всем известным бессмертием, при этом забирая в качестве ответной дани их рассудок и наполняя все мысли яростным слепым безумием… - тонкие стёкла очков мерцают, пряча за собой безумно восхищённой взгляд сатира. -…блаженное всесилие в обмен на каплю разума… Хороший обмен, не правда ли? Говорят, что всё это легенды выдуманные смертными для «соблюдения канона». Я же говорю, что простым людям всегда не доставало чуточку фантазии, чтобы расширить свой кругозор и понять, что ничего придумывать в принципе не стоило. Всё и так уже лежало на поверхности. Ну что, Грейс, хочешь попробовать «легенду» на вкус? А может быть и не легенду… Давай, последний напиток за мой счёт, после которого тебя уже не будет беспокоить никакое смущение, клянусь! А клятвы я раздаю крайне редко… Если только не уверен в своих словах полностью. Пресловутую «Амброзию» он подаёт как самое настоящие сокровище – с фанфарами, овациями и настоящим огнём, пылающим едва видным синим пламенем на кромке стакана. И пробует она его точно так же – восхищённо, преданно, забыв о всякой осторожности. Фредди бы её уже прибила на месте голыми руками или барабанными палочками, увидев это воочию, но рядом (опять же, как удивительно!) её снова нет, а потому когда приходит момент понимания, муза только и может, что ругать саму себя своей же совестью, которая на этот раз, принимает обличие очень недовольной и явно трезвой маленькой «я». И она смотрит на неё яркими золотыми глазами божественного дара, пока сама Грейс буквально рушится на части, будто подбитая каменная башня – она падает в солёное море каждой своей отколовшейся частичкой, путаясь в водорослях и уходя всё глубже на дно. Расплата пришла в полной мере. Она чувствует, как «выдуманный комфортный мирок пятничного вечера» рушится с оглушительным треском, когда её собственный настоящий мир слегка затемняется по краям, а в центре становится слишком ярким притягательным пятном из обилия красок и частых вспышек света. Когда ощущений становится так много, что Грейс какое-то время безмолвно постукивает по чуть грязноватой стойке пальцами, чувствуя от каждого движения небольшую вибрацию, вспыхивающую и гаснущую в глубине сцепленной напряжённой ладони. Она - будто маленький метроном, повторяющий один и тот же замкнутый цикл-темпов, который, впрочем, ей почему-то очень нравился. А когда же Грейс находит в себе внутренние силы и поднимает прищуренный «болезный» взгляд на Пана, то лишь на секунду позволяет себе в какофонии мыслей - мысль о его предательстве. О его настоящем предательстве со серьёзными последствиями. Она ворочает мысль о том, что Афина просто уговорила его разобраться с ней раньше положенного срока, избавляя себя от массы проблем с «правилами» и снимая с себя претензии других «братьев и сестёр» за всё, а сатир, ведомый какой-то своей выгодой, исполнил всё в лучшем виде… Но это мысль оказывается отброшена почти сразу, как только её язык начинает пощипывать и неметь, а сам бог-обманщик становится слишком громким для неё, будто тот самый колокольчик, обратившейся в церковный главный колокол. Будто он специально кричал ей в самое ухо, пытаясь перекричать грохот слишком громкой музыки, а не шептал своим неизменным хриплым голоском, в бесцельных попытках соблазна. - Ох, моя милая дорогая Грейс… Я бы никогда не причинил тебе вреда! – Грейс опускает голову на собственные скрещенные руки, чувствуя нарастающие сильное головокружение, пока тёплые юркие пальцы ненавязчиво и почти успокаивающе поглаживают её макушку, будто он и правда читал все её мысли. – Но я действительно очень беспокоюсь о том, как сильно ты себя изводишь на пустом месте. Всем нам требуется отдых, даже если на кону стоит собственная жизнь. А так как ты не можешь расслабиться даже самыми «примитивными» методами в правильном порядке… Что ж, мой долг это исправить! Уверяю, тебе понравится! И не только тебе одной, детка… Я очень надеюсь, что тебе в полной мере понравится этой ночью быть настоящим Богом! Так же сильно, как и им… Стул падает на удивление тихо, будто был сделан из пенопласта, а не из металла, когда она поддаётся назад от слишком требовательного толчка в резко поднятую грудь. Пан вновь и вновь толкает её в плечо, будто выгоняет прочь, но улыбка на его лице становится всё более и более развратной, стоит только на её лице отразиться смеси замешательства и потерянности. Когда же он, всё-таки, выталкивает её к пляшущем фигуркам других посетителей как задрота, который всю школьную вечеринку просидел в углу класса, не поднимая глаз от телефона – Грейс почти падает на шершавое покрытие пола, путаясь в слишком непослушных ногах и первые секунды просто пугается происходящему. Мир плывёт перед глазами и дёргается; тело остаётся непослушным и тяжёлым, будто каждую клеточку тела набили свинцовой дробью, а после этого требуют от него сделать высшую фигуру танцевального пилотажа. Муза почти чувствует злобу на вкус, что кипит в горле и обжигает не слабее крепких шотов – на остатках осознанности она вскидывает голову, чтобы сжечь сатира собственным злобным взглядом за его дурость… Но вместо насмешливой фигуры недо-божка видит знакомую широкую спину хозяйки этого места, что протягивает её лучшей и единственной близкой подруге что-то, что точно не похоже на простой яблочный сок. Что Фредди здесь делает? Неужели госпожа Подземного Мира решила пригласить её на беседу? Или что хуже… На свидание? Нет, нет… Неужели, это та самая встреча, о которой Фаришта ей говорила ещё утром? Подняться было тяжело, а устоять на своих двоих – ещё сложнее. Ведь каждый танцующий норовил толкнуть её то в бок, то в бёдра, а кто-то даже успел навалиться со спины тяжёлым грузом, из-за чего Грейс снова пришлось склониться и выдохнуть. Голова так и норовила крутиться волчком, подкидывая и предлагая какие-то совершенно безумные и невозможные идеи и мысли, от которых будучи в своём обычном состоянии, она бы точно отказалась… Но она поражается самой себе, когда всё-таки умудряется сохранить баланс уже на вторую попытку встать ровно и выпрямиться между близко стоящими людьми, чувствуя не нарастающий страх паники от собственного состояния и даже не быстро уходящую злобу. Когда Грейс смотрит на свои пальцы, умудряясь заметить слабый отблеск золотого света на его кончиках, явно льющегося из её широко открытых глаз, она чувствует даже не вскипающую ревность – что было бы логично, видя двух людей, которые ей по своему не безразличны, сидящими так близко друг к другу, что проще было только сесть друг на друга. Она не чувствует ничего, что должно считаться плохим… Но она чувствует то, из-за чего её скулы быстро окрашиваются алым и всеми оттенками пурпурного, а непослушный язык становится ещё более непослушным и сухим. То, из-за чего низ живота тянет почти физической болью и становится по-настоящему дискомфортно. Она чувствует… Желание. Жар, от которого тело скручивало от переизбытка энергии, а сердце билось в груди как бешеный отбойный молоток, наполняя тело горячей кровью и невыносимой жаждой всех порядков. Самой настоящей дикой силой, которая так яростно требовала свободы и исхода. Теперь-то муза прекрасно понимала, во что именно она позволила себя втянуть и каковы от этого будут последствия. Будучи в окружении постоянно движущейся толпы; в окружении десятка тёмных фигур абсолютных незнакомцев, которые могли воспринять её действия далеко не так, как нужно и можно, если только заметят…Риски, до которых теперь никому не было дела. Грейс впервые было настолько плевать, что о ней подумаю люди, которых она больше никогда не увидит, что с трудом сдерживает хохот клокочущий глубоко в дрожащей груди, когда наконец впервые ловит взгляд Фредди в другой части клуба, явно отвлёкшейся от их разговора с Персефоной, и… Делает то, за что трезвая Грейс её точно никогда не простит. Плавно, беспрекословно, как и Пан – не принимая отказа. Когда она бросается в «последствия» с головой, муза почти слышит, с каким удовольствием размытая фигура бога-обманщика хлопает в ладоши, будучи где-то на периферии её одурманенного восприятия. Она двигается в такт музыки, касаясь себя беззастенчиво, неконтролируемо. Ладони безобразно медленно скользят по высокому воротнику кожаной куртки, пока кончики пальцев не проскальзывают в расстёгнутый замок, точно между железных острых зубчиков, будто пытаясь играться с ними. Они ранятся об них почти до настоящих царапин, стоит только сжать их слишком цепко и сильно, оставляют яркие следы-точечки на коже – муза в восторге от того, как ощущение лёгкой боли ударяет в голову подобно самой быстрой молнии, но понимает, что может сделать это ощущение ещё более сильным, а своё состояние ещё более заметным. Чтобы в голове всё без остатка заволокло непроглядным сладким туманом, пока тело продолжит двигаться будто на автопилоте, умудряясь случайно привлечь к себе ещё несколько чужих жаждущих взглядов и вынудить кое-кого более желанного не оставить её одну в этой «безвыходной ситуации». Именно поэтому, когда Грейс снова проводит руками у своего горла, оставляя новую полоску отметен, она улыбается очень ярко и соблазнительно, когда пытается мягко убаюкать болезненные следы в плавном движении своего влажного чувствительного языка. Всё такого же горячего и слишком неповоротливого после всех выпитых напитков - она вбирает собственные пальцы между приоткрытых губ совсем немного, но даже этого хватает, чтобы ощутить вкус недавно выпитого крепкого напитка с дурманом и терпкости естественной соли. Слишком яркая смесь вкусов даже отрезвляет её ненадолго и этого с лихвой хватает, чтобы во всей красе лицезреть, каким фонтаном цветастых брызг заходится Фредди, давясь своим напитком чуть ли не до смерти. Как люди вокруг неё шарахаются как от ненормальной и визгливо вскрикивают от испуга, пока Персефона удивлённо отшатывается, переключая своё пристальное внимание туда, где всего мгновение назад было внимание Фаришты. Грейс и правда хватает только на это, прежде, чем сильная волна эйфории снова прокатывается по её телу, оседая где-то внизу живота и невольно сводя всё там в один болезненный тянущий ком напряжения.

«Что ж, теперь они обе смотрят на меня… Только на меня… Боги, что я творю…»

Кто-то с силой сталкивается с ней плечом, но она даже не покачивается, почти сразу уходя от удара в сторону, в той самой изящной и требовательной фигуре высшего пилотажа, на которую теперь была способна. Будто по чьей-то прихоти или будучи по настоящему заколдованной – это получается очень легко и красиво, будто она и правда всю жизнь только подобным и занималась. От обилия чужих взглядов уже давно закипала пузырьками кровь под кожей и муза начинает двигаться всё стремительнее, всё чаще двигаясь в музыке по два такта за раз, вместо одного. Быстро, будто на кону снова была её жизнь и лишь далеко-далеко на задворках своего разума понимая, что теперь каждое её движение оценивают с каким-то ненормальным хищным восторгом, словно парочка особенно близких ей «подруг» буквально жаждала её «сожрать» глазами. Как волки, что увидели перед собой слабую желанную жертву, на грани своего безумия… Ведь муза сама этого хотела. Она хотела прилечь внимание и сделала это просто превосходно. Очередной толчок оказывается уже более неожиданным и «бьёт» откуда-то из периферии внимания, из-за чего Грейс выныривает из толпы без всякого баланса, падая спиной на низкий, одиноко стоящий диванчик почти под самой сценой. Потеряно и сбито – только сейчас она поднимает, что практически не дышала, пока продолжала танцевать под чуткими взорами, как минимум, четырёх наблюдателей. Лёгкие с силой жжёт и она делает быстрый резкий вздох, отчего куртка на её плечах немного съезжает в сторону, обнажая более светлую ткань под ней… И этого достаточно, чтобы вновь привлечь к себе ненужное внимание. - Ох, как чудесно! Когда Грейс снова поднимает мутный взгляд на открывшееся пространство перед собой, Пан довольно хихикает, крутясь вокруг неё как самая настоящая юла – грациозно и быстро, отчего музу начинает немного подташнивать, но кажется бог-обманщик только этого и добивался. Ведь стоит только ей склонить голову и попытаться прикрыть глаза, чтобы привести себя в подобие нормальных чувств после падения, как цепкие руки хватают её за плечи, сильнее прижимая спиной к немного липкой алой обивке. Она почти чувствует дыхание сатира на своём лице, пока его пальцы впиваются в обнажённый участок шеи – он сжимает и надавливает ими в такт сменившейся музыки, а когда подаёт голос, полный хитрого веселья и дикого восторга, то звучит даже громче, чем вся музыка и народ вместе взятые. Теперь он не кричал – теперь он буквально орал, сидя внутри её бедной одурманенной головы. - Какое хорошее начало! Но не кажется ли тебе, что пришло время устроить более приватное выступление? Один на один! - Что ты со мной сделал?!… - Шоу, детка! Я сделал с тобой удивительное шоу!... Пан исчезает так же быстро, как и появляется, стоит только ей протянуть руку и попытаться схватить его за один из его рогов. В едва заметной дымке, что остро пахнет сандалом, лотосом и мужским парфюмом, что совсем не помогают отдышаться, а будто наоборот – заставляют её вновь и вновь погружаться на глубину слишком обострившихся чувств, которые так хотелось утихомирить хоть как-то! Даже если для этого потребуется что-то ненормальное! Даже если для этого ей придётся… Кажется она начинала догадываться, что для этого могло потребоваться. Тем более, раз сам Пан подсказал ей слишком явный ответ, уже давно «лежавший на поверхности». Шоу, да? Осталось только понять, для кого из них оно в принципе будет проигрываться. Она приступает к делу без всякого стеснения, понимая, что времени собственной осознанности осталось до безобразия мало. Руки музы мелко дрожат, но спускаются на живот очень медленно и призывно, без всякой наигранной и надуманной фальши. Она очень остро чувствует вкус собственной чёрной помады на языке, когда от ощущения нарастающего тепла прямо сквозь ткань, прикусывает губы и невольно вздрагивает, не рассчитав силы и прокусив её. Когда же тёмная майка плавно начинает подниматься выше, позволяя раскрытой ладони скользнуть прямо к напряжённому животу уже без всяких преград, ранку щиплет до восторженного приятно и уже без остановки – горячо и сладко, даже несмотря на стальной привкус крови во рту. Ведь муза специально надавливает на неё самым кончиком языка, отчего сердце глубоко в груди каждый раз делает безумный кульбит. Короткие коготки второй руки так же спешно опускаются вниз и царапают тонкую кожу под самым краем приподнятого пояса - Грейс улыбается уже как самая настоящая ненормальная, ведь даже несмотря на буйство яркости в своих широко раскрытых глазах, она слишком хорошо видит, что её действия творят с её «близкими». Она игралась с огнём, от которого сгорит не только сама, но и сожжёт всё вокруг по вине Пана… Но разве это было плохо? Ведь когда от переизбытка неона вокруг слезятся глаза, Грейс лишь продолжает широко и безобразно призывно улыбаться, ловя сквозь почти сомкнувшиеся ряды спин танцующих посетителей, парочку слишком взбесившихся жадных фигур. Безумных, готовых сорваться в пропасть вместе с ней, стоит только щёлкнуть пальцами и поманить их как следует. Даже будучи так далеко, она почти идеально может видеть, как нервно ходит горло Фредди от не слишком аккуратного глотка, часть которого уверенно оказывается пролита на её колени и как почти бурлит чистым кипятком виски в цепких пальцах Персефоны, а сжатое стекло покрывается паутинкой мерцающих трещин. Свет давит на виски и почти слепит, оставляя радужку суженной чёрной точкой, но это совершенно не мешает ей двигаться им навстречу – Грейс едва слышно выдыхает, чувствуя каждую напряжённую мышцу в теле и слепо стаскивая со своих плеч слишком жаркую куртку, сильно склоняясь вперёд. Она подцепляет пальцами плотную пластиковую ткань ободка на своём горле, сдавливая её чуть сильнее нужного, прежде чем бросить последний томный взгляд за чужие танцующие спины и плюнуть на всё, касаясь ладонью массивной пряжки ремня на своих брюках. Железной и прохладной - гладкий металл оказывается приятным на ощупь и Грейс, без задней мысли, несколько раз оглаживает его дрожащей ладонью, прежде чем воздух вокруг неё буквально закипает, как тот самый виски в треснутом стакане, который уже никто не выпьет. Когда в нём становится так трудно дышать, что муза уже не сдерживается, а полноценно и громко стонет, стараясь вобрать побольше желанного и холодного воздуха в, забитые дурманом, лёгкие. Это оказывается лучшим толчком к действию из всех возможных, ведь когда она наполняет лёгкие до отказа, кто-то одним уверенным движением выбивает весь воздух обратно, прямо в пылающие пространство клуба. Снова оставляя её пустой, горячей, требующей живительного вдоха и наполненности. - Я скормлю его рогатую голову Церберу, как только найду! И его, и Цербера! Её ставят на ноги прямо на диван, прямо в грязных избитых ботинках – Персефона скалится страшнее и опаснее Пана, пока держит её за руки, будто щенка, нашкодившего в хозяйские ботинки. Её оскал не пропитан знакомой едкостью и ехидством, какое было у сатира – её оскал несёт в себе только страшную смерть, разрушения и месть, не суля пощады даже при очень яром раскаянии. Ведь её голове, в отличие от того же Пана, точно не крутится мыслей о том, как сделать вечер веселее и не стабильнее, разнеся привычный порядок хорошего вечера в пух и прах. В её голове точно нет планов о том, чтобы что-то подсыпать Грейс в стакан, а после наблюдать за жарким представлением со второго этажа «партера» на пару с главным богом-наблюдателем, давно не видевшегося чего-то поистине интересного. И это было по своему ужасно, если честно! Ведь это всё оказалось таким весёлым и забавным действом! Даже несмотря на слишком большое количество обострившихся ощущений, из-за которых муза хихикает, когда в этой самой какофонии различает знакомую фигуру Эроса на втором этаже и почти искренне пытается помахать ему ладонью на прощание, стоит только Персефоне потащить её прочь под невнятные возмущения Фредди, идущей рядом. Когда же он скрывает свою слишком широкую улыбку в высоко поднятом плече, прежде чем сделать медленный довольный глоток из своего стакана, он уже прекрасно знал, что будет дальше и явно не пытался этому препятствовать. Скорее, он искренне наслаждался теми флюидами, что теперь наполняли воздух и делали его сладковато-пряным, из-за чего он сам почти чувствовал себя по-настоящему пьяным. Это чувствовал и Пан, что довольно спешно скрылся за пределами стен клуба, понимая, что ближайшую неделю путь обратно ему был заказан.

***

Кабинет Персефоны был точно таким, каким она запомнила его в последний раз. Он даже пахнет точно так же, как и в прошлый раз, когда ей довелось в нём побывать – терпкими сладкими духами, дорогим табаком и небольшим количеством ментола, который взялся не пойми откуда. Он был всё таким же дорогим и вычурным, полнясь чем-то старым и чем-то новым, сохраняя некий баланс между «прошлым» и «настоящим». Показывая богатство и при этом не дразня им слишком жадные случайные взгляды – госпожа Подземного Мира прекрасно знала, как обустроить свою рабочую зону, чтобы она была не только комфортной, но и функциональной… Именно такой, какой она им и была сейчас нужна. Многофункциональной, приватной, безлюдной. Жаль только, что именно сейчас Грейс не может оценить всего этого в полной мере – когда её опрокидывают на абсолютно пустой рабочий стол, с единственной настольной лампой на самом углу, она едва не падает с него прямо на дорогущий пушистый ковёр. Просто потому, что не в силах больше контролировать хоть что-то и более не подчиняясь самой себе. Благо, Фредди прекрасно это замечает и даже не пытается высмеять, а потому когда их названая муза снова медленно начинает сползать в сторону пола, не имея внутренней стабильной опоры, она с какой-то нечитаемой усмешкой, помогает ей снова оказаться на его поверхности. Коротко и быстро – не давая удовольствия ни себе, ни Грейс в слишком долгом прикосновении рук на её покачнувшихся бёдрах. Кто-то извне ставит рядом с включённой настольной лампой почти пустую «Амброзию». - А я не знала, что Боги могут баловаться чем-то подобным… - вместо таких нужных прикосновений, барабанщица слишком задумчиво и напыщенно серьёзно покачивает остатки напитка в бокале, рассматривая не растворившиеся кристаллики «добавки» на самом дне. -…я думала, что подобно у вас, ну… Типа, запрещено? Всё-таки, это штуки смертных и всё такое… - Оно и запрещено! Если Афина узнает - я лично прослежу, чтобы его сослали в самый тёмный и глубокий угол Подземного Мира! Лакированное дерево оказывается настолько приятным, насколько оно вообще может быть таковым, будучи дорогим куском дерева, покрытого лаком. Грейс почти со стоном скользит по нему грудью, утыкаясь носом в притягательную прохладу – поворачивается, прижимается щекой и обнажённым виском, стараясь впитать весь холод пылающей кожей без всякого остатка. На горящий взгляд Персефоны, пойманный на короткую секунду, она смотрит сквозь опущенные веки – придушено и потеряно, почти до заколдованного предано. Муза почти слышит как щёлкают длинные смуглые пальцы, когда женщина за её спиной опирается по обе стороны от её бёдер на их костяшки. Слышит и чужие спешные шаги, приглушённые ворсом алого ковра, когда кто-то ставит уже возле её головы знакомый бокал, с ещё более знакомым отпечатком губ из чёрной помады. Её помады. Кажется, она пила из этого бокала. Почему она это так плохо помнила? - Могу предположить, что это что-то похожее на афродизиак или что там боги используют для искусственной стимуляции сексуального влечения… - Фаришта щёлкает по краю стекла, из-за чего кристаллики на дне красиво вздрагивают, прежде чем осторожно наклониться и уверенно заглянуть музе в повернутое лицо. - О! Я смотрю, уже кому-то очень весело, правда, Грейс? Что я тебе говорила насчёт Пана!? Кому я говорила, что доверять ему нельзя!?... В голове гудит почти физически слышно и Грейс отчаянно и так грязно стонет вместо ответа, отчего Фредди слишком крупно вздрагивает, а Персефона слишком шумно выдыхает сквозь плотно сжатые губы. Когда барабанщица переводит свой взгляд поверх тяжело вздымающейся спины музы, она почти сразу натыкается на возмущённый и такой голодный взгляд Бога, что нервный смешок с её губ слетает почти безвольно – громко, визгливо, даже как-то понимающе. -…и кажется, весело теперь не только ей одной, да? Только не говори, что он и тебе что-то подсыпал, пока мы разговаривали. Или что ты хлебнула из этого бокала, пока я не видела… Персефона?... Воздуха не хватает почти катастрофически, но Грейс была не состоянии даже умолять хоть о чём-то – она чувствует как бегут по спине чудесные мурашки, когда её майка медленно поднимается за края, обнажая под двумя чуткими взглядами полоску смугловатой кожи. Сантиметр за сантиметром, пока ткань не начинает трещать в цепком захвате, резко сжавшихся, пальцев где-то у самых лопаток. Персефоне явно уже не хватало терпения и осторожности, но кажется ей было полноценно на это плевать. Она выглядела так, будто уже давно была ко всему готова, в то время как Фредди… Горло Фредди снова дрожит и ходит вверх-вниз как при торопливых глотках, вот только теперь в её руках не было никакого напитка, а судя по широко распахнутым глазам – очень хотелось бы, чтобы он был. Ведь она почти с завистью смотрит за тем, как массивная и статная фигура хозяйки клуба склоняется и как её язык оставляет влажную дорожку прямо на границе между едва порванной тканью и жаркой кожей, прежде, чей ей вообще предлагают хоть что-либо сделать. Грейс под ней издаёт придушенный жалобный всхлип. - Так и будешь стоять или всё-таки поможешь мне с нашей маленькой проблемой? - Ты так и не ответила на мой вопрос! - Это действительно необходимо? - …нет. Недопитой «Амброзии» хватает буквально на один глоток, но даже его оказывается безобразно много, когда Фредди опрокидывает его в себя даже не морщась. Его с лихвой хватает, чтобы погасить любое смущение и робость под огромной волной накатывающего жара и давящего шума в ушах. - Пора помочь нашей маленькой потерянной девочке. Дыхание Фаришты оказывается таким же горячим, как и дыхание самой Грейс, и принимать его оказывается так же приятно, как и дышать в принципе. Её поцелуи пряные и терпкие – осторожные до чёрта, но настолько желанные, что муза невольно поддаётся им навстречу из последних сил, освещая лицо лучшей «подруги» ярким золотым сиянием, будто бы сила взывать к музыке в душах людей могла ей как-то сейчас помочь. Пока Персефона за их спинами возится со слишком надоедливы и мешающими брюками Грейс, стараясь случайно не повредить их в процессе своей излишней торопливостью, барабанщица почти заботливо «подготавливает» их маленькое дурное сокровище к чему-то большему, попутно убаюкивая своими неспешными движениями губ слишком явную бурю одурманивая в чужом теле. Будто с каждым новым прикосновением она забирала вместе с ним буйство красок и сглаживала под собой каждое сильное ощущение; непослушность тела и излишек жара, из-за которого в собственной одежде Грейс было теперь так тесно… Это настолько завораживало и притягивало, что когда Фредди с улыбкой целует её в переносицу, мягко удерживая её лицо за подбородок, муза даже может мягко улыбнуться ей в ответ, моргая с ленивым смущением. Осознанно, даже почти понимая, что с ней происходит и потихоньку просто радуясь отсутствию яркой размытости в собственных глазах… Но когда что-то прохладное мазком касается её обнажённых бёдер, оставляя влажный след, а Фредди смещается, садясь перед ней на корточки, чтобы поцеловать её горло уже сильнее и крепче - жар снова занимает все мысли Грейс, лишая всего трезвого понимания, что было с ней всего мгновение назад. Нет, она ещё честно пытается как-то сопротивляться, лепетать что-то про «невиновность» и «странность» своих чувств к ним двоим, но стоит только её груди снова проскользнуть по лакированному дереву дальше, почти свешиваясь с другого края, от сильного уверенно толчка позади и ощутить как знакомая зелёная шляпа опускается ей на макушку… Она никогда не была настолько громкой! Рычание Персефоны звучит сытостью волка, наслаждавшегося пойманной дичью. Урчание Фредди над ухом – довольным мурлыканьем кошки, которой кто-то налил целую миску домашних жирных сливок. А Грейс… А Грейс звучит так, будто с каждой прошедшей секундой умирает и возрождается вновь, чтобы повторить весь цикл снова и снова, десятки, если не сотни раз подряд. Будто её на самом деле казнят, вот только куда более изощрённо и «страшнее», нежели если бы ей просто пронзили сердце острым копьём. Это оказывается настолько необходимым, насколько сильно забирает из неё все силы и мысли в процессе, а потому она даже не понимает, в какой момент окончательная «смерть» забирает её с собой уже без повторного правда «вернуться». Оставляя её один на один с темнотой вокруг и золотым светом, льющимся из глаз и тяжело вздымающейся груди, подобно расплавленному тёплому золоту. Там, где не остаётся не только чувств, но даже самого мира, а существует лишь блаженный покой и тишина, от которых больше не было так дискомфортно. Грейс будто оказывается в собственном мыльном пузыре, где больше не существует суда с обвинительными взглядами со всех сторон, Афины с её слишком дотошными правилами и бога-обманщика с его слишком тернистыми путями к веселью. Хотя бы на мгновение, когда существует лишь она и тёплый свет в её груди, который кто-то так заботливо накрывает пальцами, согревая своим теплом и безмолвно обещая защищать его от всего плохого.

***

В следующий раз, когда Грейс снова может самостоятельно открыть глаза и не поморщиться, её голова болит до нещадного сильно, а во рту оказывается слишком сухо, будто всю прошлую ночь она агрессивно ела землю из цветочного горшка на спор. Не сказать, что подобного опыта она не имела, но повторять его точно уже не хотелось никогда. Когда она шевелит пальцами у руки, лежащей под самым боком, пробуя собственное тело на послушность, оно вполне охотно подчиняется, хотя и далеко не так, как хотелось бы – что-то упорно мешало полноценно сдвинуться с места. Муза даже переводит взгляд в сторону, чтобы оценить масштаб трагедии, при этом даже не пытаясь сдвинуть головы с удобного положения и неудавшаяся быстрая усмешка, что срывается с её губ сухой и совсем тихой, благо не тревожит чужого присутствия. Ведь Фредди слишком уж сладко спит на её обнажённом плече, почти по-детски обвив её, как игрушку, всеми руками и ногами сразу, пока голова самой музы слишком комфортно покоилась в достаточно крепких объятьях чутко дремлющей Персефоны. Грейс улыбается как полная идиотка, обводя пространство вокруг глазами, больше не замечая мешающей темноты по краям и размытости перед самым носом, а потому уже более спокойно и расслабленно выдыхает. Медленно и плавно, но даже так почти сразу ощущая, с какой силой теперь болела её спина, поясница и… …они что, реально переспали или ей всё почудилось после того напитка? -…только не говорите, что мы сделали это… Да ещё и на полу, прямо на ковре… Муза смотрит почти напугано, когда длинные смуглые пальцы легко поднимаются с места и щёлкают её по носу вслепую. Когда она чуть задирает голову, Персефона смотрит на неё холодно и опасно… Со слишком яркой усмешкой, таящейся на глубине прищуренных глаз. Будто бы всего секунду назад она не была погружена в лёгкий расслабляющий сон. - Хорошо. Я не скажу этого, ведь иначе я бы тебе соврала. - Слава Богу! Я уж подумала умереть со стыда… -…мы сделали это на столе. Когда Грейс сдавленно стонет, снова прикрывая глаза под довольную усмешку над одним ухом и мерное похрапывание под вторым, она думает лишь о том, что хотя бы в этот раз, Пан ей не соврал. Снова пройдя окольными путями, не дав всех кусочков паззла для цельной картинки и в конечном итоге, снова провернув всё в свою выгоду. Муза была слишком уверена в том, что всё случившиеся ещё долго будет обсуждаться между ним и Эросом, как самая интересная тема для дискуссий, а пока… А пока Грейс действительно была ему просто благодарна. По своему, конечно, не без обилия «но» в своей будущей благодарной речи… Но она действительно смогла на какой-то миг забыть все свои проблемы и кажется, решить несколько личных дилемм, до которых было ещё далеко, а теперь они и вовсе не считались дилеммами. По крайней мере, теперь у неё было чуть меньше головной боли и чуть больше тепла в сердце. Пока не придёт время суда.