the pattern of a hero's life

Гарри не верил в прошлые жизни. Прошлые жизни, прежнее существование, реинкарнация и альтернативные вселенные — все это концепции, созданные для развлечения людей и использования в книгах и фильмах, в которых создатели могут дать волю своему воображению. Как и магия, это была абстрактная идея, которой человечество могло заниматься, чтобы избежать реальности, если это необходимо. И поэтому, со своей твердой верой, запечатленной в камне и подкрепленной кулаками дяди Вернона и Дадли, Гарри понятия не имел, какие вспышки он видел, когда смотрел на своего кузена или других людей. Вспышки, во время которых волосы Дадли становились более светлыми и колючими, в которых взрывы раздавались в ладонях, различающиеся по размеру и мощности. В этих вспышках его звали не Дадли Дурсль, а Каччан, и он был не двоюродным братом Гарри, а другом детства. Когда он спросил об этом тетю Петунию, потому что она была менее склонна прибегать к телесным наказаниям, она поджала губы, на этот раз не с отвращением, а в искреннем замешательстве. Затем она пожала плечами и сказала ему выпить еще немного. Возможно, это были галлюцинации, вызванные обезвоживанием. Странно, подумал Гарри. Обычно она просто избегала этого вопроса и поручала ему больше работы по дому.                                                                         [...] Имя дяди Вернона иногда становилось "мускулистым", но Гарри считал это смешным именем. Он превращался в блондина с гибким телосложением, который затем раздувался, пока его мышцы не стали выглядеть нечеловеческими, а лицо не стало искривленным и уродливым, даже без механического глаза. Гарри обнаружил, что предпочитает своего дядю сумасшедшему мужчине, который угрожал убить двоих детей. Тётя петуния иногда выглядела доброй зеленоволосой женщиной, но потом образ пропадал и её заменяла другая, блондинистая девочка Всякий раз, когда она приближалась к нему, когда он натворил во время готовки и держал кухонную утварь, ее лицо закрывало юношеское, принадлежавшее блондинке с подпрыгивающей походкой и ножом в руке. А также кровью на её теле. После первых нескольких подобных случаев Гарри стал лучше готовить, а тетя Петуния уже не так часто держала в руках ножи вне еды. Тога Химико была не из тех, кого он хотел бы видеть в своих кошмарах.                                                                         [...] Люди в его видениях говорили не на том же языке, что и он. Это стало ясно, когда он случайно выпалил что-то дяде, ставшему незнакомцем, когда тот смеялся, как душевнобольной. "Мускулист" делал это часто, почти так же, как говорил об убийстве людей. Тогда дядя Вернон схватил Гарри за шею, перекрывая любые слова и кислород. Он рычал на него из-за попыток его проклясть, хотя всегда утверждал, что магия и тому подобное нереальны. Гарри пытался объяснить, но прохрипел: «Простите!» и он не знал, что это не английский, что это было?, но все, что он получил, это тяжелый кулак по грудной клетке и шестидневный отпуск в шкафу. Проводил он дни, бормоча про себя, привычка, которая у него была уже много лет (а у него не было), и в конце концов он пришел к выводу, что ему нужно сходить в библиотеку, если он не хочет больше расстраивать дядю Вернона. Ещё сильнее чем сейчас. (они говорили по-японски, а Гарри нет, он не должен знать иностранный язык – но разве это не его родной язык?)                                                                         [...] Гарри превратился из такой же мелочи, как таракан, если не меньше, в знаменитую знаменитость в волшебном мире. Он знал это чувство – скрытую ярость, царапающую его внутренности и грозящую выплеснуться наружу. Общество было несправедливым, и магловское, и волшебное, и то, которое оценивало ценность человека на основе генетически детерминированной сверхспособности. Ему хотелось бы сказать Хагриду, что он имел в виду под этим, или когда он сказал, что это было похоже на то время, когда он получил причуду Всемогущего, но он тоже не знал о чем он спрашивал. Он говорил и вспоминал времена и воспоминания, которых он никогда не испытывал, и надеялся, что никто не удосуживается его слушать. Всемогущим был еще один блондин, мужчина с яркой ухмылкой, которая выглядела на грани безумия. Гарри испытывал к нему глубокую симпатию, хотя и не знал, почему и как, ведь они никогда не встречались. Он не знал, почему ему нужен кто-то, кто напрягает лицо в маске, когда обычно это вызывает лишь глубокое чувство подозрения. Возможно, он мог понять это, закрыв лицо выражением чувств, которых он не чувствовал. Он запер уродливое чувство, вызванное невежеством и поверхностностью волшебников, в метафорическом сундуке и швырнул ключ в глубины Гринготтса, где, как он надеялся, никто его не подберет. Хотя в прошлый раз это не сработало.                                                                         [...] Люди, которых он встречал в волшебном мире, всегда кого-то напоминали ему, но не так, чтобы их образы пересекались. Профессор Квиррелл заикался, боялся собственной тени и слишком крепко держал руку Гарри. Его мысли перенеслись на Деку, и на то, как зеленоволосому мальчику ни разу за всю свою жизнь не удалось высказать незнакомцу целое предложение. Теперь, когда он погиб, у него больше не будет такого шанса. Но разве Гарри не звали Деку? Когда он добрался до мадам Малкин, он встретил платинового блондина, которого, как он позже узнал, звали Драко Малфой. Повеление блондина напомнило ему и Дадли, и кого-то по имени Монома, еще одного мальчика из его видений, снова блондина. (У Гарри была месть против блондинок по личным причинам. Все, кого он встречал, в реальности или что бы то ни было, оказывались придурками.) Рон заставил его вспомнить Урараку, веселую брюнетку. возможно, именно бедная семья, к которой он принадлежал, заставила его думать о девушке, но она никогда не будет стесняться своей семьи, не станет неуважительно относиться к чьему-то пространству. Возможно, именно склад ума всезнайки делал Гермиону второй Иидой. Ее одержимость правилами тоже не помогла, и, несмотря на то, насколько похожей она казалась на его друга, было трудно согласиться с Роном, когда он ее оскорбил. когда у Гарри были друзья? Гойл и Крэбб были похожи на Ному, рожденными людьми, и тогда Гарри пришлось отвернуться, потому что он не мог объяснить смех, который угрожал сойти с его губ. Потому что Малфой, конечно, посчитал это оскорблением. Как это было у Мономы. Изуку никогда не узнает, действительно ли у его одноклассника был комплекс неполноценности.                                                                         [...] Церемония распределения была своего рода причудливой оценкой Айзавы-сенсея. Изуку, с новой причудой, которую он не мог контролировать, и понятия не имел, как все это работает, потому что посещение UA для него было лишь далекой мечтой. Гарри, с новым багажом знаний, но ничего из этого ему в любом случае не помогло, брошенный в мир, который он когда-либо создавал в своем уме только для того, чтобы избежать реальности. Но магия не была сверхсилой. Рон спросил его, почему он выглядит таким спокойным, и Гарри позволил выскользнуть: Каччан бы посмеялся надо мной! Рон не стал задавать ему вопросов, но это делал сам Гарри. Может быть, вспышки и видения были делом рук волшебника? Но это не было рук необычайно внимательных волшебников, как решил Гарри. Он наблюдал и анализировал, сохранял мысленные записи в тех частях своего мозга, к которым у него обычно не было доступа, и ни одна из этих вещей не принадлежала Гарри Поттеру. Это заставило его вспомнить о блокноте № 21 для анализа героев и злодеев, который положили на могилу мальчика, умершего смертью героя.